Эрнест Хемингуэй - Рассказы и очерки разных лет Страница 47

Мы потягивали вино, едва терпимое, такое, что его можно было пить за неимением лучшего, но шуметь из-за него не стоило, — и тут появился Эл Вагнер. Он оглядел комнату, увидел нас и подошел.

— В чем дело? — спросил я.

— Обчистили, — сказал он.

— Быстро.

— Еще бы. Это такие парни. Крупно играют. А чего бы тут поесть?

Я подозвал официанта.

— Слишком поздно пришли, — сказал тот. — Больше не подаем.

— Этот товарищ из танковой части, — сказал я. — Он сражался весь день и будет сражаться завтра, а ничего еще не ел.

— Я не виноват, — сказал официант. — Слишком поздно. Ничего не осталось. Почему товарищ не столуется в части? В армии еды много.

— Это я пригласил его на обед.

— Так вы бы предупредили заранее. Сейчас слишком поздно. Мы больше ничего не подаем.

— Позовите метрдотеля.

Метрдотель сказал, что повар уже ушел домой и плита не топится. С этим он ушел. Они злились на нас из-за вина.

— Ну и черт с ним, — сказал Эл. — Пойдем еще куда-нибудь.

— В это время нигде ничего не получишь. У них есть что-нибудь про запас. Надо только мне пойти к этому типу и подмазать.

Так я и сделал, и угрюмый официант принес тарелку нарезанного холодного мяса, половинку колючего омара и салат из чечевицы. Метрдотель уступил все это из собственного запаса, который он приберегал либо для домашних, либо для поздних клиентов.

— Небось содрали втридорога? — спросил Эл.

— Да нет, — соврал я.

— Рассказывай, — сказал он. — Ну да с первой получки рассчитаемся,

— А сколько ты сейчас получаешь?

— Я еще не знаю. Раньше было по десять песет в день, но теперь больше, раз я офицер. Но нам пока еще не платили, а я не спрашивал.

— Товарищ, — подозвал я официанта. Тот подошел, все еще злой оттого, что метрдотель обслужил Эла через его голову. — Подайте, пожалуйста, еще одну бутылку.

— А какого вина?

— Все равно, только бы не было чересчур старое и сохранило бы цвет.

— Тут все вина одинаковы.

Я сказал ему по-испански что-то вроде «черта с два», и официант принес бутылку «шато-мутон ротшильд» 1906 года, настолько же хорошего, насколько отвратительна была предыдущая бутылка.

— Вот это вино, — сказал Эл. — Чем это ты его усмирил?

— Да ничем. Просто он вытащил из погреба удачную бутылку.

— Вообще-то это дворцовое пойло — порядочная бурда.

— Перестарело. И климат тут для вина неподходящий.

— А вон и тот Осведомленный Товарищ. — Эл кивнул на соседний столик.

Маленький человечек в толстых очках, который говорил нам про Ларго Кабальеро, разговаривал с людьми, о которых я знал, что это важные персоны.

— Он, должно быть, важная персона, — сказал я.

— Такие, когда высоко заберутся, болтают все, что вздумается. Но лучше бы мне его встретить послезавтра. Он мне испортил завтрашний день.

Я налил ему вина.

— То, что он говорил, кажется разумным, — продолжал Эл. — Я над этим сам думал. Но мой долг делать то, что мне приказано.

— А ты не огорчайся, пойди поспи.

— Нет, я еще сыграю, если ты дашь мне тысячу песет, — сказал Эл. — Мне сейчас причитается больше, и я дам тебе доверенность на получение.

— Не надо мне доверенности. Когда получишь, сам отдашь.

— Еще придется ли получать, — сказал Эл. — Скажешь, опять нытье? Играть — это тоже богемная привычка, я знаю. Но в такой вот игре только и забываешь про завтра.

— А нравится тебе Манолита? Ты ей понравился.

— У нее глаза как у змеи.

— Она неплохая девушка. Приветливая, и ей можно доверять.

— Не надо мне никаких девушек. Я хочу еще сыграть в крап.

На другом конце стола Манолита хохотала в ответ на что-то, сказанное англичанином по-испански. За столом, кроме них, уже почти никого не было.

— Допьем бутылку и пойдем, — сказал Эл. — А ты сам не хочешь сыграть?

— Сначала полюбуюсь на вас, — сказал я и крикнул официанту, чтобы принес счет.

— Куда же вы? — спросила Манолита с места.

— К себе в номер.

— Мы придем попозже, — сказала она. — А он забавный.

— Она надо мной смеется, — сказал англичанин. — Она вышучивает мои ошибки в испанском языке. Разве leche не значит молоко?

— Значит и это.

— И еще что-нибудь неприличное?

— К сожалению, да, — сказал я.

— Что за ужасный язык, — сказал он. — Манолита, перестаньте водить меня за нос. Слышите?

— И вовсе я вас не вожу за нос, — засмеялась Манолита. — Я и не прикасаюсь к вашему носу. А смеюсь я из-за leche.

— Но ведь это значит молоко. Вы слышали, что сказал Эдвин Генри?

Манолита снова засмеялась, и мы поднялись из-за стола.

— Ну и болван! — сказал Эл. — Я бы, пожалуй, отбил ее только потому, что он такой болван.

— Англичанина сразу не раскусишь, — сказал я. Это было такое глубокомысленное замечание, что я понял: слишком много мы заказали бутылок. На улице похолодало, и облака в лунном свете проплывали очень большие и белые над широким, окаймленным домами каньоном Гран-Виа, и в асфальте тротуара виднелись аккуратные свежие пробоины от сегодняшних попаданий, и мусор еще не разгребли — а мы поднимались к Пласа-Кальяо, туда, где стоял отель «Флорида», фасадом обращенный к другому склону, с которого широкая улица уходила по направлению к фронту.

Мы прошли мимо двух часовых, полускрытых в тени подъезда, и минутку постояли, чтобы послушать, как стрельба в конце улицы разрослась до настоящей канонады, а потом затихла.

— Если так будет продолжаться, мне надо будет идти в часть, — прислушиваясь, сказал Эл.

— Это так что-нибудь, — сказал я. — Во всяком случае, левее, у Карабанчеля.

— А мне показалось, прямо в парке.

— Тут всегда так отражается звук ночью. Мы сами сколько раз путали.

— Вообще-то они не должны контратаковать нас ночью, — сказал Эл. — Теперь, когда они заняли эти высоты, зачем спускаться и выбивать нас из оврага?

— Какого оврага?

— Ну, знаешь, по той речке.

— А, той.

— Да. «Вверх по речке и без весел».

— Идем. Нечего прислушиваться. У нас каждую ночь стреляют.

Мы вошли, пересекли холл, миновали ночного дежурного у столика портье, он встал и проводил нас к лифту. Он нажал кнопку, и кабина спустилась. В ней был человек в белой овчинной куртке мехом наружу. Розовая лысина, лицо розовое и сердитое. Под мышкой и в руках шесть бутылок шампанского. Он сказал:

— Какого черта вы спустили лифт?

— Вы уже целый час на нем катаетесь, — сказал дежурный.

— А что я могу поделать? — сказал мужчина в овчинной куртке. Потом, обратясь ко мне, спросил: — Где Фрэнк?

— Какой Фрэнк?

— Ну знаете, Фрэнк, — сказал он. — Слушайте, помогите мне с этим лифтом.

— Вы пьяны, — сказал я. — Вылезайте. Нам нужно подняться наверх.

— И вы были бы пьяны, — сказал мужчина в белой мохнатой куртке. — И вы были бы пьяны, товарищ, дорогой товарищ. Послушайте, где же Фрэнк?

— А вы как думаете?

— У этого Генри, в номере, где играют в крап.

— Поедемте с нами, — сказал я. — Только не балуйтесь с кнопками. Вы поэтому каждый раз и застреваете.

— Я на всем могу летать, — сказал мужчина в куртке. — Могу летать и на этом паршивом лифте. Хотите, попробуем фигуру?

— Хватит, — сказал Эл. — Вы пьяны. Нам нужно на верх, играть в крап.

— А ты кто такой? Вот как дам тебе бутылкой с шампанским.

— Попробуй только, — сказал Эл. — Я бы тебя утихомирил, пьянчуга несчастный, эрзац Санта-Клаус.

— Пьянчуга, эрзац Санта-Клаус, — повторил плешивый. — Пьянчуга, эрзац Санта-Клаус. Вот она, благодарность Республики!

Мы остановили лифт на нашем этаже и пошли по коридору.

— Возьмите пару бутылок, — сказал плешивый. Потом добавил: — А знаете, почему я пьян?

— Нет.

— Ну и не скажу. А вы бы рты разинули. Пьянчуга, эрзац Санта-Клаус. Да. Да. Да. А вы кто, товарищ?

— Танкист.

— А вы?

— Снимаю фильм.

— Ну, а я пьянчуга, эрзац Санта-Клаус. Да. Да. Да. Повторяю. Да. Да. Да.

— А, подите вы! — сказал Эл. — Пьянчуга, эрзац Санта-Клаус.

Мы подошли к номеру. Мужчина в белой овчинной куртке придержал руку Эла большим и указательным пальцами.

— Вы меня забавляете, товарищ, — сказал он. — Правда, забавляете. — Я отворил дверь. В комнате было накурено и все по-прежнему, только ветчину из жестянки всю съели, а виски из бутылки все выпили.

— Плешак явился, — сказал один из игроков.

— Привет, товарищи, — сказал Плешак и раскланялся. — Как поживаете? Как поживаете? Как поживаете?

Игра прервалась, и его закидали вопросами.

— Я уже подал рапорт, — сказал Плешак. — А вот немножко шампанского. Меня теперь интересует только живописная сторона дела.

— А как же это тебя бросили твои ведомые?

— Они не виноваты, — сказал Плешак. — Я увлекся грандиозным зрелищем и даже не вспомнил, что у меня есть ведомые, до того самого момента, когда на меня свалились «фиаты» и я обнаружил, что у моего верного самолетика нет хвоста.