Сельма Лагерлёф - Сага о Йёсте Берлинге Страница 47

Йёсте Берлингу начинает казаться, будто кто-то бросил в него целую охапку роз. Ему начинает казаться, что вокруг него не болотистая топкая почва и мокрые заросли ольхи, а настоящие розы, — да, да, он утопает в розах, они сияют в темноте, и он жадно вдыхает их аромат.

— Скажите, вы еще не обручились? — повторяет она.

Он должен наконец положить конец ее страхам и ответить, хотя ее тревога и доставляет ему невыразимую радость. О, как тепло и светло стало у него на душе при мысли о том, какой трудный путь она совершила, при мысли о том, как она промокла, замерзла, как ей было страшно, при мысли о том, что слезы звучат сейчас в ее голосе!

— Нет, — говорит он, — не обручился.

Тогда она еще раз берет его руку и гладит ее.

— Я так рада, так рада, — говорит она, и грудь ее при этом сотрясается от рыданий.

Да, теперь на пути поэта довольно цветов. Весь мрак, все зло, и вся ненависть тают у него в сердце.

— Как вы добры, как вы добры! — говорит он.

А неподалеку от них волны штурмуют честь и могущество Экебю. Люди на берегу остались без вожака, и некому больше вселять в их сердца надежду и мужество. Каменная плотина не выдерживает и рушится, волны смыкаются над ней и победно бросаются вперед к излучине, угрожая мельнице и кузнице. Никто больше не оказывает сопротивления разбушевавшимся волнам, теперь все думают только о спасении собственной жизни и своего добра.

В том, что Йёста провожает графиню домой, нет ничего особенного. Не может же он оставить ее одну темной ночью, не может же он допустить, чтобы она снова шла одна через озеро. Они совсем забыли о том, что люди ждут его около кузницы, они так счастливы, что снова вместе.

И нет ничего удивительного в том, что молодые люди испытывают друг к другу чувство горячей любви, хотя и никто не может знать об этом наверное. Их чудесное приключение попало ко мне в виде разрозненных и коротких обрывков. Я ведь, собственно, почти ничего об этом не знаю и ничего не могу сказать о том, что творилось у них на душе. Что я могу сказать о тех побуждениях, которые руководили ими? Я знаю лишь то, что в эту ночь молодая, прекрасная женщина рисковала жизнью, своим здоровьем и честью ради того, чтобы вернуть на путь истины жалкого грешника. Я знаю лишь то, что в эту ночь Йёста Берлинг пренебрег могуществом и честью любимого поместья и пошел провожать ту, которая ради него преодолела стыд, страх смерти и боязнь наказания.

Мысленно я шла за ними по льду в ту ужасную ночь, так счастливо для них завершившуюся. Вряд ли что-нибудь тайное и запретное, что следовало бы подавлять или скрывать, было в их чувстве друг к другу, когда они шли, оживленно беседуя обо всем, что произошло после их ссоры.

Он вновь ее раб, ее коленопреклоненный паж, а она его госпожа.

Они так веселы и так счастливы, но ни один из них ни слова не говорит о любви.

Смеясь, пробираются они по воде, со смехом отыскивают они потерянную дорогу, со смехом скользят, падают и вновь поднимаются; они все время смеются.

Жизнь снова представляется им веселой игрой; им кажется, что они счастливые маленькие дети, которые были нехорошими и вдруг поссорились. Ах, как приятно помириться и снова начать игру!

А молва об этой истории идет по всей округе. Слухи достигают ушей Анны Шернхек.

— Что ж, у бога, как видно, не одна тетива в луке, — замечает она. — Я теперь со спокойной душой могу остаться с теми, кому я нужна. Бог и без меня теперь сделает из Йёсты Берлинга человека.

Глава шестнадцатая

ПОКАЯНИЕ

Дорогие друзья, если вам доведется встретить где-нибудь на дороге жалкое, несчастное существо, которое, откинув шляпу за спину, подставляет лицо палящим лучам солнца и держит башмаки в руках, чтобы ноги ступали по острым камням, жалкое беззащитное существо, по доброй воле призывающее на свою голову всякие беды, — то, проходя мимо него, вы должны испытать безмолвный трепет! Знайте — это кающийся грешник, который направляется к святым местам.

Кающийся грешник должен носить грубый плащ и питаться только сухим хлебом и водой, будь то хоть сам король. Он должен ходить пешком, а не ездить. Он должен быть нищ и просить подаяния. Он должен спать на терниях. Падая ниц, он должен протирать твердые надгробные плиты своими коленями. Он должен истязать себя колючей плетью. Это тот, кому дано испытывать блаженство в страданиях и радость в печали.

И вот графине Элисабет пришлось облачиться в грубый плащ грешника и ступать по тернистым тропам. Ее собственное сердце обвиняло ее в грехе. Оно жаждало страдания, как утомленный путник жаждет омовения в теплой воде. Большое несчастье постигло ее, но она с радостью погрузилась в пучину страданий.

Ее муж, молодой граф с головой старика, приехал в Борг наутро после той ночи, когда мельница и кузница в Экебю были разрушены весенним потоком. Едва успел он приехать, как графиня Мэрта приказала позвать его и рассказала ему нечто невероятное:

— Этой ночью, Хенрик, твоя жена уходила из дому. Несколько часов она пропадала и вернулась домой не одна. Мужчина провожал ее. Я слышала, как он пожелал ей спокойной ночи; и я знаю, кто это был. Я слышала, когда она уходила, слышала, когда пришла. Она обманывает тебя, Хенрик. Она обманывает тебя, эта ханжа, которая развесила здесь повсюду домотканые гардины только для того, чтобы доставить мне неприятность. Она никогда не любила тебя, мой бедный мальчик. Ее отец просто хотел выдать ее за знатного и богатого. Она вышла за тебя ради денег.

Графиня Мэрта так умело повела дело, что граф Хенрик просто обезумел. Он готов был тотчас же развестись с женой и отослать ее обратно к отцу.

— Нет, мой друг, — сказала графиня Мэрта, — если ты это сделаешь, то тем самым ты безраздельно отдашь ее во власть злу. Она избалована и дурно воспитана. Позволь мне лучше самой взяться за это дело и вернуть -ее на путь добродетели!

И вот граф призывает жену и объявляет о том, что отныне ей надлежит подчиняться во всем его матери.

О, что за достойная сожаления сцена разыгралась затем в этом доме, уделом которого была скорбь.

Много горьких упреков пришлось выслушать молодой женщине от своего супруга. Он воздевал руки к небесам и обвинял их в том, что они позволили этой бесстыдной женщине втоптать в грязь его честное имя. Он потрясал перед ее лицом сжатыми кулаками и спрашивал ее, какое наказание, по ее мнению, было бы достойным того преступления, какое она совершила.

Но она не испытывала никаких угрызений совести, так как считала, что поступила справедливо. Она отвечала ему, что сильный насморк, который она вчера получила, вполне достойное наказание для нее.

— Элисабет, шутки сейчас неуместны, — заметила графиня Мэрта.

— Мы, — отвечает молодая женщина, — никогда не поймем друг друга и не сможем прийти к соглашению, когда шутки уместны и когда неуместны.

— Но пойми же, Элисабет, ни одна порядочная женщина не покинет свой дом среди ночи, чтобы шляться с каким-то проходимцем.

Тут Элисабет Дона поняла, что ее свекровь решила ее погубить. Она поняла, что ей нужно быть стойкой, чтобы не дать одержать над собой верх и стать на всю жизнь несчастной.

— Хенрик, — сказала она, — не позволяй своей матери становиться между нами. Позволь мне самой рассказать тебе, как было дело! Ты справедлив, ты не осудишь меня, не дав возможности высказаться. Позволь мне рассказать тебе все, и ты увидишь, что я поступила именно так, как ты сам учил меня.

Граф кивнул головой в знак согласия, и графиня Элисабет рассказала, как она невольно толкнула Йёсту Берлинга на путь зла. Она рассказала обо всем, что произошло в маленькой голубой гостиной, и о том, как угрызения совести заставили ее пойти и спасти от ложного шага того, кого она незаслуженно оскорбила.

— Я не имела никакого права осуждать его, — сказала она, — и ты сам учил меня, что нельзя останавливаться ни перед какой жертвой ради того, чтобы справедливость восторжествовала. Разве это не так, Хенрик?

Граф обернулся к матери.

— Что вы, матушка, скажете на все это? — спросил он. Его тщедушное маленькое тело замерло от сознания собственного достоинства, а его высокий узкий лоб был величественно насуплен.

— Что я скажу? — отвечала графиня. — Я скажу только, что Анна Шернхек неглупая девушка, она хорошо понимала, что делает, рассказав эту историю Элисабет.

— Вы, матушка, неверно поняли меня, — сказал граф. — Я спрашиваю, что вы думаете обо всей этой истории с моей сестрой, Эббой Дона? Неужели вы, матушка, хотели заставить свою дочь, мою сестру, выйти замуж за отрешенного пастора?

С минуту графиня Мэрта хранила молчание. Ах, этот Хенрик, до чего же он глуп, непроходимо глуп! Вот теперь он погнался по ложному следу. Охотничья собака погналась за охотником, упустив зайца. Но если Мэрта Дона и была способна потерять дар речи, то всего лишь на какое-то мгновенье.

— Дорогой друг! — сказала она, пожимая плечами. — Есть причины, заставляющие не вспоминать старые истории об этом несчастном; те же причины сейчас заставляют меня просить тебя не поднимать публичного скандала. Он, вероятно, погиб в эту ночь.