Марк Твен - Приключения Гекльберри Финна Страница 48

Ну, вижу, попался я – да ещё как попался-то! До сих пор бог как-то помогал мне, это верно, зато теперь я прочно уселся на мель. Вижу – и пробовать нечего вывернуться, прямо хоть выходи из игры. Думаю: пожалуй, тут опять придётся рискнуть-выложить всю правду. Я было раскрыл рот, но она вдруг схватила меня, пихнула за спинку кровати и говорит:

– Вот он едет! Нагни голову пониже, вот так – теперь хорошо. Сиди и не пикни, что ты тут. Я над ним подшучу… Дети, и вы тоже молчите.

Вижу, попал я в переплёт. Но беспокоиться всё равно не стоило: делать было нечего, только сидеть смирно да дожидаться, пока гром грянет.

Я только мельком увидел старика, когда он вошёл в комнату, а потом из-за кровати его стало не видно. Миссис Фелпс бросилась к нему и спрашивает:

– Приехал он?

– Нет, – отвечает муж.

– Гос-споди помилуй! – говорит она. – Что же такое могло с ним случиться?

– Не могу себе представить, – говорит старик. – По правде сказать, я и сам очень беспокоюсь.

– Ты беспокоишься! – говорит она. – А я так просто с ума схожу! Он, должно быть, приехал, а ты его прозевал по дороге. Так оно и есть, я уж это предчувствую.

– Да что ты, Салли, я не мог его прозевать, сама знаешь.

– О боже, боже, что теперь сестра скажет! Он, наверно, приехал! А ты его, наверно, прозевал. Он…

– Не расстраивай меня, я и так уже расстроен. Не знаю, что и думать. Просто голова пошла кругом, признаться откровенно. Даже перепугался. И надеяться нечего, что он приехал, потому что прозевать его я никак не мог. Салли, это ужасно, просто ужасно: что-нибудь, наверно, случилось с пароходом!

– Ой, Сайлас! Взгляни-ка туда, на дорогу: кажется, кто-то едет?

Он бросился к окну, а миссис Фелпс только того и нужно было. Она живо нагнулась к спинке кровати, подтолкнула меня, и я вылез; когда старик отвернулся от окна, она уже успела выпрямиться и стояла, всё сияя и улыбаясь, очень довольная; а я смирно стоял рядом с ней, весь в поту. Старик воззрился на меня и говорит:

– Это кто же такой?

– А по-твоему, кто это?

– Понятия не имею. Кто это?

– Том Сойер – вот кто!

Ей-богу, я чуть не провалился сквозь землю! Но особенно разбираться было некогда; старик схватил меня за руки и давай пожимать, а его жена в это время так и прыгает вокруг нас, и плачет, и смеётся; потом оба они засыпали меня вопросами про Сида, и про Мэри, и вообще про всех родных.

И хоть они очень радовались, но всё-таки по сравнению с моей радостью это были сущие пустяки; я точно заново родился – до того был рад узнать, кто я такой. Они ко мне целых два часа приставали, я весь язык себе отболтал, рассказывая, так что он едва ворочался; и рассказал я им про свою семью – то есть про семью Сойеров – столько, что хватило бы и на целый десяток таких семей. А ещё я объяснил им, как это вышло, что у нас взорвался цилиндр в устье Уайт-Ривер, и как мы три дня его чинили. Всё это сошло гладко и подействовало отлично, потому что они в этом деле не особенно разбирались и поняли только одно: что на починку ушло три дня. Если б я сказал, что взорвалась головка болта, то и это сошло бы.

Теперь я чувствовал себя довольно прилично, с одной стороны, зато с другой – довольно неважно. Быть Томом Сойером оказалось легко и приятно, и так оно и шло легко и приятно, покуда я не заслышал пыхтенье парохода, который шёл с верховьев реки. Тут я и подумал: а вдруг Том Сойер едет на этом самом пароходе? А вдруг он сейчас войдёт в комнату да и назовёт меня по имени, прежде чем я успею ему подмигнуть?

Этого я допустить никак не мог, это вовсе не годилось. Надо, думаю, выйти на дорогу и подстеречь его. Вот я им и сказал, что хочу съездить в город за своими вещами. Старик тоже собрался было со мной, но я сказал, что мне не хотелось бы его беспокоить, а лошадью я сумею править и сам.

Глава XXXIII

И я отправился в город на тележке; а как проехал половину дороги, вижу – навстречу мне кто-то едет; гляжу – так и есть, Том Сойер! Я, конечно, остановился и подождал, пока он подъедет поближе. Говорю: «Стой!» Тележка остановилась, а Том рот разинул, а закрыть не может; потом глотнул раза два-три, будто в горле у него пересохло, и говорит:

– Я тебе ничего плохого не делал. Сам знаешь. Так для чего же ты явился с того света? Чего тебе от меня надо?

Я говорю:

– Я не с того света, я и не помирал вовсе.

Он услышал мой голос и немножко пришёл в себя, но всетаки ещё не совсем успокоился и говорит:

– Ты меня не тронь, ведь я же тебя не трогал. А ты правда не с того света, честное индейское?

– Честное индейское, – говорю, – нет.

– Ну что ж… я, конечно… если так, то и говорить нечего. Только я всё-таки ничего тут не понимаю, ровно ничего! Как же так, да разве тебя не убили?

– Никто и не думал убивать, я сам всё это устроил. Поди сюда, потрогай меня, коли не веришь.

Он потрогал меня и успокоился и до того был рад меня видеть, что от радости не знал, что и делать. Ему тут же захотелось узнать про всё, с начала до конца, потому что это было настоящее приключение, да ещё загадочное; вот это и задело его за живое. Но я сказал, что пока нам не до этого, велел его кучеру подождать немного: мы в моей тележке отъехали подальше, и я рассказал Тому, в какую попал историю, и спросил, как он думает: что нам теперь делать? Он сказал, чтоб я оставил его на минутку в покое, не приставал бы к нему. Думал он, думал, а потом вдруг и говорит:

– Так, всё в порядке, теперь придумал. Возьми мой сундук к себе в тележку и скажи, что это твой; поворачивай обратно да тащись помедленнее, чтобы не попасть домой раньше, чем полагается; а я поверну в город и опять проделаю всю дорогу сначала, чтобы приехать через полчасика после тебя; а ты, смотри, сперва не показывай виду, будто ты меня знаешь.

Я говорю:

– Ладно, только погоди минутку. Есть ещё одно дело, и этого никто, кроме меня, не знает: я тут хочу выкрасть одного негра из рабства, а зовут его Джим – это Джим старой мисс Уотсон.

Том говорит:

– Как, да ведь Джим…

Тут он замолчал и призадумался. Я ему говорю:

– Знаю, что ты хочешь сказать. Ты скажешь, что это низость, прямо-таки подлость. Ну так что ж, я подлец, я его и украду, а ты помалкивай, не выдавай меня. Согласен, что ли?

Глаза у Тома загорелись, и он сказал:

– Я сам помогу тебе его украсть!

Ну, меня так и подкосило на месте! Такую поразительную штуку я в первый раз в жизни слышал; и должен вам сказать: Том Сойер много потерял в моих глазах – я его стал меньше уважать после этого. Только мне всё-таки не верилось: Том Сойер – и вдруг крадёт негров!

– Будет врать-то, – говорю, – шутишь ты, что ли?

– И не думаю шутить.

– Ну ладно, – говорю, – шутишь или нет, а если услышишь какой-нибудь разговор про беглого негра, так смотри, помни, что ты про него знать не знаешь, и я тоже про него знать не знаю.

Потом мы взяли сундук, перетащили его ко мне на тележку, и Том поехал в одну сторону, а я в другую, Только, разумеется, я совсем позабыл, что надо плестись шагом, – и от радости и от всяких мыслей, – и вернулся домой уж очень скоро для такого длительного пути. Старик вышел на крыльцо и сказал:

– Ну, это удивительно! Кто бы мог подумать, что моя кобыла на это способна! Надо было бы заметить время. И не вспотела ни на волос – ну ни капельки! Удивительно! Да теперь я её и за сто долларов не отдам, честное слово, а ведь хотел продать за пятнадцать – думал, она дороже не стоит.

Больше он ничего не сказал. Самой невинной души был старичок, и такой добрый, добрей не бывает. Оно и не удивительно: ведь он был не просто фермер, а ещё и проповедник; у него была маленькая бревенчатая церковь на задворках плантации (он её выстроил на свой счёт), и церковь и школа вместе, а проповедовал он даром, ничего за это не брал; да сказать по правде – и не за что было. На Юге много таких фермеров-проповедников, и все они проповедуют даром.

Через полчаса, или около того, подкатывает к забору Том в тележке; тётя Салли увидела его из окна, потому что забор был всего шагах в пятидесяти, и говорит:

– Смотрите, ещё кто-то приехал! Кто бы это мог быть? По-моему, чужой кто-то… Джимми (это одному из ребятишек), сбегай скажи Лизе, чтобы поставила ещё одну тарелку на стол.

Все сломя голову бросились к дверям: и то сказать – ведь не каждый год приезжает кто-нибудь чужой, а если уж он приедет, так переполоху наделает больше, чем жёлтая лихорадка. Том по обрубкам перебрался через забор и пошёл к дому; тележка покатила по дороге обратно в город, а мы все столпились в дверях. Том был в новом костюме, слушатели оказались налицо – больше ему ничего не требовалось, для него это было лучше всяких пряников. В таких случаях он любил задавать фасон – на это он был мастер. Не таковский был мальчик, чтобы топтаться посреди двора, как овца, – нет, он шёл вперёд важно и спокойно, как баран. Подойдя к нам, он приподнял шляпу, церемонно и не торопясь, будто это крышка от коробки с бабочками и он боится, как бы они не разлетелись, и сказал: