Робертсон Дэвис - Мир чудес Страница 48

«Только не думай, дружок, что если ты это делаешь, то они будут принимать тебя, как меня, — сказал он. — Холройд, э? Барнард, э? Кн? Попробуй еще раз».

Я попробовал еще раз и теперь не упал, но чувствовал, что безнадежен. Я не сумел нащупать стиль сэра Джона и терял свой собственный. Я сделал еще одну негодную попытку, и сэр Джон перешел к следующей сцене, но Миледи поманила меня к себе в ложу, из которой она наблюдала за ходом репетиции. Я рассыпался в извинениях.

«Ну и что с того, что ты упал? — сказала она. — Это было хорошее падение. Я бы назвала это доброкачественный гной. Ты делаешь успехи».

Доброкачественный гной! Это что еще такое?! Я чувствовал — к языку Миледи мне никогда не привыкнуть. Она, увидев удивление на моем лице, все мне объяснила.

«Это такое медицинское выражение. Теперь оно, наверно, уже устарело. Но мой дед был довольно известным врачом и часто им пользовался. Знаешь, в те времена если у кого была рана, ее не умели залечивать так быстро, как теперь. Ее бинтовали и через каждые несколько дней смотрели, как идет процесс. Если заживление шло хорошо — с самого низа, то у поверхности было много всякой дряни, которая и свидетельствовала о нормальном заживлении. Эту жидкость называли доброкачественный гной. Я знаю, ты из кожи вон лезешь, чтобы угодить сэру Джону, и тем самым глубоко уязвляешь собственную индивидуальность. Но по мере заживления этой язвы ты будешь приближаться к тому, что всем нам нужно. А пока выделяется доброкачественный гной, оттого и все эти падения, и неуклюжесть. Когда ты нащупаешь свой новый стиль, ты поймешь, о чем я говорю».

Хватит ли мне времени до премьеры, чтобы нащупать этот новый стиль? Я жутко волновался, и, видимо, это бросалось в глаза, потому что, когда представился случай, старый Франк Мур отозвал меня в сторонку на несколько слов.

«Ты пытаешься перенять манеру Хозяина, и у тебя это неплохо получается, но кое-чего ты все же не заметил. Ты хороший акробат — по провисшей проволоке пройдешь, но ты натянут, как барабан. Ты взгляни на Хозяина — у него ни одна мышца не напряжена, но и не расслаблена. У него всегда легкость. Ты замечал, как он стоит, не двигаясь? Обращал когда-нибудь внимание на его неподвижность, когда он слушает другого актера? А посмотри на себя — как ты сейчас меня слушаешь. Ты все время дергаешься, выворачиваешься, крутишься, киваешь — столько энергии тратишь, мельничный жернов можно крутить. Но все это впустую. Если бы мы с тобой играли в какой-нибудь сцене, то половину из того, что я говорю, ты бы просто свел на нет своими движениями. Попытайся посидеть неподвижно. Ну вот, — попытался! Какое ж это неподвижно — ты сидишь так, будто тебя заморозили. Неподвижность вовсе не означает, что в тебе тысяча заведенных пружин. Я веду речь о покое. Об умном покое. Этим владеет Хозяин. И я, кстати, тоже. И Барнард. И Миледи. А ты, наверно, думаешь, что покой — это сон или смерть.

Послушай-ка меня внимательно и попытайся понять, как это происходит. Тут самое главное — спина. У тебя должна быть хорошая сильная спина, и пусть она делает девяносто процентов дела. Забудь о ногах. Вспомни, как прыгает Хозяин, когда он Скарамуш. Да он на своих двоих проворнее, чем ты. Посмотри-ка на меня. Я уже старик, но давай пари — я станцую хорнпайп[124] лучше тебя. Вот смотри — можешь сделать такой двойной шаффл?[125] Движение вроде совершают ноги, но на самом-то деле главное тут в спине. В сильной спине. Не топай ты по полу, когда ходишь. Забудь о ногах.

Как сделать, чтобы у тебя стала сильная спина? Это трудно описать, но как только ты почувствуешь, что это такое, то поймешь, о чем я говорю. Главное — верить своей спине и забыть, что у тебя есть перед. Не выпячивай грудь или живот, пусть они сами о себе позаботятся. Доверься своей спине и слушайся ее. И пусть твоя голова гордо сидит на твоей шее. А ты весь как натянутая струна. Расслабься и не дергайся. Расслабься, но не так, будто из тебя вытащили все кости! Ты понял!?»

Тут старик схватил меня за шею, словно собираясь придушить. Я вырвался из его рук, а он рассмеялся.

«Как я и говорил — ты весь натянутая струна. Когда я к тебе прикоснулся, ты распрямился, как пружина. Ну, а теперь ты попробуй меня придушить».

Я ухватил его за шею, и мне показалось, что голова старика сейчас останется у меня в руках, — он рухнул на пол и застонал: «Молю, о пощади меня!» Потом он рассмеялся, как старый псих, наверно потому, что вид у меня был перепуганный.

«Ну, ты понял? Я просто упал и доверился своей спине. Поработай над этим немного, и нет проблем — ты будешь готов играть с Хозяином».

«И сколько на это уйдет времени?» — спросил я.

«Да всего ничего — лет десять-пятнадцать», — ответил старый Франк и пошел прочь, довольный розыгрышем, который мне учинил.

Ни пятнадцати, ни десяти лет у меня не было. У меня оставалась неделя, и большую часть этого времени я провел в рабстве у Макгрегора, который загружал меня всякими мелочами, пока сам с Холройдом занимался декорациями и костюмами для «Скарамуша». Я еще в жизни не видел таких декораций, какие рабочие сцены стали прилаживать к колосникам. То, к чему я привык в эстрадных театриках, принадлежало совсем другому миру. Все декорации к постановке сделали братья Харкер. Работали они по эскизам художника, который точно знал, что нужно сэру Джону. Это теперь я знаю, что декорации те многим были обязаны французским гравюрам и картинам времен революции, а тогда я был просто поражен; в них использовались бытовые штрихи конца восемнадцатого века — сделано это было в нарочито небрежном и ненавязчивом стиле, но в результате получались изображения, которые дополняли и объясняли постановку, как и красивые костюмы. Теперь считается, что декорации вышли из моды, но когда их с любовью делали настоящие театральные художники, они брали за душу.

Действие первого акта разворачивалось возле постоялого двора, и, когда все декорации были установлены, вы просто ощущали конский запах и аромат полей. Сейчас много говорят об освещении в театре и даже развешивают неимоверное количество прожекторов, не пряча их от зрителя, а то вы, не дай бог, еще не обратите внимания как они высокоартистичны. Но сэра Джона свет беспокоил совсем с другой точки зрения: декорации сами по себе обеспечивали тонкие световые нюансы, и по падению теней вы сразу же понимали, какое сейчас время дня, а осветители только высвечивали актеров и больше всех — сэра Джона.

За все годы, что я проработал с сэром Джоном, постановочное указание осветителям у него всегда было одно, и те понимали его так хорошо, что Макгрегору и напоминать им никогда не нужно было. Когда пьеса начиналась, все прожектора включались на две трети мощности, но перед тем как на сцене появиться сэру Джону, они постепенно переключались на полную мощность, а потому, когда он выходил, у публики возникало ощущение, будто они видят (а потому и понимают) значительно лучше прежнего. Наверно, это эгоизм и пренебрежение к актерам второго плана, но публика сэра Джона хотела, чтобы он был великолепен, и он делал все возможное, чтобы быть чертовски великолепным.

Ах, уж эти декорации! В последнем акте, действие которого происходило в парижском доме известного аристократического семейства, в глубине сцены располагались декорации с большими окнами — через них вы видели панораму Парижа времен революции, передававшую (я так и не понимаю, какими средствами) атмосферу огромного и прекрасного города, погруженного в хаос. Харкеры делали это с помощью цвета — там преобладал красновато-коричневый со светлыми розоватыми пятнами и серыми, почти черными тенями. Хотя я был все время занят, но все же, когда эту декорацию собирали, нашел время поглазеть на нее.

А костюмы! Все костюмы были готовы за несколько недель до премьеры, но когда их распределили, а гример подготовил парики и началось ансамблевое исполнение на фоне декораций, мне стало очевидно то, что я полностью проглядел на репетициях. Это были различия между героями, различия между классами, контраст между духом Калло, который воплощали бродячие актеры, и явно повседневными костюмами слуг на постоялом дворе и других второстепенных персонажей, а также превосходство и неоспоримое достоинство аристократов. А более всего — однозначное главенство сэра Джона, потому что, хотя одежды на нем и не отличались какой-то особой пышностью, как, скажем, у Барнарда в роли маркиза, был в них какой-то необыкновенный шик, который я смог почувствовать, лишь примерив их на себя. Потому что, как вы понимаете, будучи его дублером, я должен был носить точно такой же костюм, какой был на нем, когда он появлялся в роли мошенника Скарамуша. Когда я надел этот костюм в первый раз, мне показалось, что произошла какая-то ошибка, потому что он словно был пошит не на меня. Сэр Джон показал, что я должен с этим делать.