Исаак Башевис-Зингер - Семья Мускат Страница 49

Ночь мы провели в моей гостинице и были так счастливы, что передать тебе не могу. А утром отправились в свадебное путешествие. Сначала — в Лозанну. Поезд шел вдоль горной цепи. Ты и вообразить не можешь, как красивы горы ранним летом. Казалось, сама природа радуется нашему счастью. Потом поезд идет вдоль Женевского озера. В Лозанне мы прожили два дня в еврейском пансионе, где познакомились с несколькими очень интересными людьми. Пища в пансионе была строго кошерной. Все, по-видимому, знали, что мы только что поженились, и в наш адрес отпускались соответствующие шуточки. Как-то Аса-Гешл чуть не подрался с одним из постояльцев, большим болваном. Он застенчив, как ребенок, и стремится все от всех скрыть. В то же время вещи он говорит совершенно невероятные, и приходится поэтому все время следить за тем, чтобы его не поняли превратно. Надо тебе сказать, что за последние два месяца занимался он крайне мало. Ему предстоит квалификационный экзамен, однако вместо того, чтобы к нему готовиться, он тратит время на чтение совершенно бесполезных книг. Самодисциплина у него напрочь отсутствует, однако можешь быть спокойна: теперь я за него возьмусь. Человек он очень способный и, не сомневаюсь, пойдет далеко. Он не сознает, как ему повезло, что он выбрал такую жену, как я. Без меня он бы здесь пропал.

Из Лозанны мы переехали в Монтре. Городок находится внизу, а вверх террасами поднимаются виноградники и пастбища. Иногда кажется, что в любой момент все — и виноградники, и пастбища — рухнет вниз. Когда мы приехали, в Монтре был праздник. Мальчики и девочки щеголяли в национальных костюмах. Швейцарцы беспечны, как дети. Мы, иностранцы, для них не существуем. Переночевав в Монтре, мы отправились в деревню под названием Висп, откуда доехали поездом до Церматта. Из этой деревни хорошо видны покрытые снегом, точно зимой, горные вершины Маттерхорна. Асе-Гешлу все ужасно нравилось. В Церматте мы провели два дня и от восторга буквально лишились рассудка. Не могу передать тебе и тысячной доли тех впечатлений, что выпали на нашу долю. Оттуда мы должны были ехать в Италию, она ведь совсем близко, однако Аса-Гешл не хотел, чтобы я тратила столько денег. В каких-то отношениях он и в самом деле ужасно смешной. Он, например, носит с собой книжечку, куда записывает каждую потраченную нами копейку. Эти расходы он записывает в графе „Долги“ и трясется над каждым сантимом. Да, он ведь дает уроки, которые приносят ему несколько франков.

Дорогая матушка, сейчас мы опять в Берне. Мы по-прежнему живем в гостинице, но ищем квартиру. Посылаю тебе с этим письмом свидетельство от раввина, подтверждающее законность нашего брака. Надеюсь, что теперь Мускаты пришлют мне обещанные две тысячи. Конечно, я могла бы отложить свадьбу и месяцами откладывать по десять рублей в неделю; ты же помнишь, что, согласно достигнутой договоренности, я должна была выйти замуж в течение полутора лет. Но я решила, что этой договоренностью не воспользуюсь. Уверена, если у них есть хоть капля семейной гордости, они не захотят, чтобы я потерпела финансовый крах, и передадут мне эту сумму в качестве свадебного подарка. Будь твой муж жив, он бы не стал экономить на подарках. Не забывайте, мы оба студенты и зарабатывать возможности не имеем. Многократно тебя целую и желаю и тебе и нам искреннего мазлтов, ибо знаю, что ты счастлива за нас не меньше, чем мы сами. Аса-Гешл послал телеграмму матери, но ответа пока не получил. Судя по его рассказам, члены его семьи — люди набожные и примитивные. Живут они точно так же, как жили в Средние века. Да и у Асы-Гешла, человека современного и образованного, предрассудков тоже хватает — понять его бывает иногда очень сложно.

Пожалуйста, напиши мне, как у тебя дела. Получила ли ты наконец дом, который оставил тебе мой покойный отчим? Хочу знать об этом во всех подробностях. Адаса уже вышла замуж? Вы ходили на свадьбу? Что говорят в семье о моем браке? Прошу, напиши обо всем. Аса-Гешл обещает, что напишет тебе отдельно, пока же шлет самые теплые пожелания. Целую тебя тысячу раз.

Твоя дочь, которая надеется скоро повидать тебя в добром здравии

Аделе Баннет».

3 июля. Он женился на Аделе. В Швейцарии.

4 июля. Бессонная ночь. Меня преследует страшная мысль: он мне пишет, а мама его письма от меня прячет. Лежу без сна до рассвета. Мне мерещится, как я вырываю его письма из маминых рук.

Вечером. Почему наша религия не позволяет еврейской девушке пойти в синагогу и помолиться? Читала псалмы в польском переводе. Помню, как-то раз увидела, что бабушка рыдает, читая молитвенник, и стала над ней смеяться. Да простит меня Бог! Теперь же я сама увлажняю страницы слезами. Господи, пожалуйста, верни мне мою веру. Я хочу умереть — но не раньше мамы. Мне становится страшно, когда я представляю себе, как она идет за бездыханным телом собственной дочери. Я и так доставила ей столько неприятностей.

Середина ночи. Бог создал все — небеса, землю и звезды. И все — по воле Своей. Какое же это огромное утешение! Если Бог хочет, чтобы мы страдали, мы должны страдать, и страдать с благодарностью. Этого нельзя забывать!!!

5 июля. Пришло объявление о свадьбе на иврите и немецком. Мне его принесла Шифра. Думаю, Аделе специально отдала его напечатать, чтобы прислать сюда, в Варшаву. Чтобы нам нами над всеми позлорадствовать. Как это по-детски и как отвратительно. Они в Берне. Уверена, он несчастлив — но не так, как я.

6 июля. У меня в мозгу словно черти завелись. Изо всех сил стараюсь не возненавидеть свою бедную мать. Я люблю ее, но в ее присутствии буквально лезу на стену. Прошу тебя, Господи, не отбирай у меня последний предмет моей любви. Дядя Абрам не желает иметь со мной ничего общего. Такое впечатление, что все радуются моему несчастью. Нет, этого не может быть. Меня балуют так, как не баловали никогда прежде. Наняли портних, они сидят в гостиной и шьют мне всевозможные наряды, платья, блузки, рубашечки, все это с кружевами. Вещи эти ужасно старомодны и безвкусны. Кажется, будто мы живем в Средние века. Сейчас мне шьют меховое пальто. Как хорошо, что Клоня в Мендзешине. Ни перед кем мне не было бы так стыдно, как перед ней! Сняли с меня мерку для парика. Надела его, посмотрелась в зеркало — и себя не узнала. Несмотря на трагические обстоятельства, с трудом удержалась от смеха. Что ж, буду его носить — это мой крест.

Рассвет. Проспала целых шесть часов. Снилось, что я на кладбище в Генсье. По деревянной доске скатываются мертвые дети. У одной маленькой девочки в светлых волосах лента, на лбу шрам. Я и сейчас ее вижу. Если все от Бога, то какой смысл в таких снах? Свадьба состоится в дедушкиной квартире, а не в зале. Приглашения уже печатаются. А виновата во всем я. Я же сама подставила плечи под ярмо. И страдания мои только начинаются.

Получила письмо от жениха. У него округлый почерк и в конце каждого слова завитушка. Письмо на смеси трех языков — идиша, польского и русского. Сразу бросилось в глаза, что он переписал его из сборника писем на все случаи жизни.

8 июля. Когда я сидела на скамейке в Саксонском саду, мне в голову пришла безумная мысль — написать ему письмо. Его швейцарский адрес мне известен. Я понимала, что послать это письмо не осмелюсь, но все равно пошла в магазин, купила бумагу и конверт. Написала на идише слово «мазлтов», а потом разорвала бумагу на маленькие кусочки и выбросила ее. Какая глупость. Все это время я так рыдала, что на меня оборачивались.

9 июля. Вчера повстречала на улице дядю Абрама. Увидев меня, он сначала отвернулся, но потом снял шляпу, поклонился и ускорил шаг. Разве могла я когда-нибудь подумать, что мой дядя Абрам, встретив меня, приподнимет шляпу, а потом, точно мы едва знакомы, пойдет по своим делам?! Не говоря уж о том, что ему не нравится мой будущий муж, мой брак явился тяжким ударом для него самого. Ведь это значит, что Копл взял верх. Как странно: в нашей семье идет непрерывная война всех со всеми. Папа в Отвоцке; он мне даже не пишет. После смерти дедушки я вполне могла настоять на своем, это правда. Могла даже уговорить папу отпустить меня в Швейцарию. Но у меня не было сил. Я стала жертвой собственного своеволия. Сама не могу понять почему. Иной раз мне начинает казаться, что я совершаю самоубийство.

Вечером. Мне так трудно представить его вместе с Аделе. Казалось бы, это ведь так просто, но у меня это не укладывается в голове. Я точно знаю: он думает обо мне днем и ночью. Иначе и быть не может. Нас неудержимо влечет друг к другу. Слава Богу, что я не испытываю к Аделе ненависти. (В это самое мгновение я почувствовала вдруг, что она мне ненавистна — она ведь такая лицемерка! Господи, защити меня!) Боюсь я только одного: как бы не сойти с ума. Меня охватил какой-то детский ужас. Описать его я не в силах. По какой-то причине у меня развился панический страх всякой грязи; из-за этого я непрерывно моюсь. Проходит несколько минут, и я чувствую, что опять должна пойти в ванную. Все это ужасно неприятно. Стефа принесла мне том Форела. Когда-то я его уже читала, но в этот раз он показался мне особенно отвратительным. Почему все в этом мире грязь?