Уильям Фолкнер - Избранное Страница 49

— Да, доложу я вам, мне иногда даже стыдно, что я такой страшный сластена. До смерти люблю сладости, — сказал он.

Все еще бережно держа другие предметы у себя на коленях, он перевернул кулек вверх дном и вытряс себе на ладонь два или три полосатых, похожих на креветок предмета, сунул один себе в рот, а остальные отправил на место.

— Боюсь, что скоро у меня начнут выпадать зубы и тогда мне придется конфеты сосать или есть мягкие. А я мягкие конфеты всегда терпеть не мог.

Его дубленая щека размеренно надувалась и опадала, как при вдохе и выдохе. Он снова заглянул в кулек и взвесил его на руке.

— Было время, году в шестьдесят третьем или четвертом, когда за такой кулек конфет можно было купить участок земли да еще парочку черномазых в придачу. Много раз так было — ни сахару, ни кофе, есть нечего, украдешь, бывало, кукурузы и ешь, а нечего украсть, так траву из канавы жевали, когда приходилось стоять на биваке ночью под дождем, вот как оно было… — Голос его постепенно замер среди древних призраков былой стойкости духа и тела, в тех краях, где теперь обитают их блестящие, по бесполезные порывы. Он крякнул и снова взял в рот мятную конфету.

— Как сейчас помню тот день, когда мы обходили армию Гранта, продвигаясь на север. Грант тогда был в Гренаде, и полковник нас собрал, мы сели на лошадей и соединились с Ван Дорном. Это было, еще когда полковник на том серебристо-сером жеребце ездил. Грант все еще стоял в Гренаде, но Ван Дорн однажды взял да и пошел на север. Зачем, мы и понятия не имели. Полковник, тот, может, и знал, но нам он про это не говорил. Да нам оно и ни к чему было, раз мы все равно в сторону дома шли.

Ну вот, мы и ехали сами по себе, чтоб потом соединиться с остальными. Остальные так и думали, что мы с ними соединимся, ну а полковник — он думал по-другому. У него еще стояла неубранная кукуруза, вот он и решил на время домой заглянуть. Мы вовсе не бежали, нет, — пояснил он. — Мы просто знали, что Ван Дорн неделю-другую и один продержится. Он ведь всегда держался. Храбрый был парень.

— Все они были храбрецами, — согласился старый Баярд, — да только вы, ребята, слишком часто бросали воевать и по домам разбегались, черт вас побери.

— Ну и что ж такого? — сердито возразил старик Фолз. — Даже если вся округа полна медведями, человек не может все время только и делать, что за ними гоняться. Он должен иной раз и передышку сделать, хотя бы для того, чтобы дать роздых лошадям и собакам. Да только те лошади и собаки не хуже любых других могли идти по следу, — задумчиво и гордо добавил он. — Конечно, мало кто мог за тем дымчатым жеребцом угнаться. Во всей армии конфедератов его только одна-единственная лошадь обскакать могла — та, которую Зеб Фозергил на одной конной заставе у Шермана угнал, когда он в последний раз в Теннесси ездил.

Никто из наших никогда не знал, зачем Зеб туда ездит. Полковник говорил, что он просто лошадей ворует. Он и правда никогда не возвращался без того, чтоб хоть одну лошадь с собой не привести.

Однажды он привел семь таких дохлых кляч, каких на всем белом свете не сыщешь. Хотел обменять их на мясо и кукурузную муку, да только никто их не брал. Тогда он решил отдать их в армию, но армия — даже и та от них отказалась. В конце концов он их выпустил, явился в штаб Джо Джонстона и потребовал, чтоб ему заплатили за тот десяток, который был продан в кавалерию Форреста. Не знаю, что ему на это ответили. Нейт Форрест не хотел этих одров брать. Вряд ли их даже в Виксбурге есть стали… Я никогда не доверял Зебу Фозергилу, очень уж он часто в одиночку взад-вперед ездил. Впрочем, в лошадях он толк знал и, когда, бывало, на войну уедет, обязательно доброго коня домой приведет. Но такого, как этот, он больше ни разу не доставал.

Щека у него опала, и он вытащил карманный нож, отрезал кусочек табаку и губами подобрал его с лезвия. Затем завернул свой пакет и снова завязал его тесемкой. Пепел сигары старого Баярда легонько трепетал на ее тлеющем кончике, но еще не осыпался.

Старик Фолз аккуратно сплюнул в камин коричневую слюну.

— В тот день мы были в округе Кэлхун, — продолжал он. — Стояло славное летнее утро, люди и лошади, сытые и отдохнувшие, весело скакали вперед, в лесах и полях пели птички и крольчата прыгали через дорогу. Полковник и Зеб ехали рядом на этих самых двух конях — полковник на Юпитере, а Зеб на своем двухлетнем гнедом — и друг перед другом похвалялись. Юпитера полковничьего мы все знали, ну а Зеб — тот без конца твердил, что он ничью пыль глотать не станет. Дорога шла прямо по долине к реке, и Зеб все приставал да приставал к полковнику, пока тот не сказал: «Ладно».

Он велел нам ехать вперед, а они, мол, с Зебом будут ждать у моста — эдак с милю оттуда, а потом они оба встали рядом и поскакали.

Я таких добрых коней еще сроду не видывал. Рванули они с места, словно два ястреба, ноздря в ноздрю. Мы и оглянуться не успели, а их уже и след простыл, только пыль столбом, все равно как эти нынешние автомобили по дороге несутся. По пыли только мы за ними следить и могли. Ну вот, когда они добрались туда, где дорога к реке спускалась, полковник Зеба ярдов на триста обошел. Там под холмом протекал ручеек, и, когда полковник взлетел наверх, он увидел целую роту янки — лошади на привязи, мушкеты составлены в козлы, а сами янки сидят у ручья и обедают. Полковник нам потом рассказывал: сидят они там под холмом, в руках по кружке кофе да по ломтю хлеба, а мушкеты футах в сорока в козлы составлены. Как увидели они его там, на гребне холма, только рты разинули да глаза на него вытаращили.

Поворачивать назад было поздно, да и навряд ли он бы повернул, если б даже и время было. Скатился он на них с гребня, разметал ихние костры, людей и оружие да как заорет: «Сдавайтесь, ребята! Ни с места, а не то всем вам тут крышка!» Кое-кто хотел было дать тягу, но полковник вытащил свои пистолеты, и они сразу же вернулись и втиснулись в общую кучу, и, когда Зеб туда прискакал, они все там со своим обедом в руках и сидели. Так мы их и нашли, когда минут через десять сами туда подъехали.

Старик Фолз снова аккуратно сплюнул коричневую слюну и крякнул. Глаза у него засияли, как голубой цветок барвинка.

— Да, тот кофе был что надо, — добавил он.

— Ну вот, сидим мы там с этой кучей пленных, а они нам и вовсе ни к чему. Держали мы их там весь день, а сами ихние припасы ели, ну а когда наступила ночь, побросали мы ихние мушкеты в ручей, забрали весь провиант да амуницию, нарядили караул у лошадей, а сами спать улеглись. И всю ту ночь напролет лежали мы, завернувшись в крепкие теплые одеяла янки, и слушали, как они поодиночке от нас удирают — скатываются с берега в ручей да по воде и уходят. Иной раз который поскользнется, шлепнется в воду, и тут все затихнут, а потом слышим — опять сквозь кусты к воде подползают, ну а мы лежим себе, с головой одеялами укрывшись. К рассвету все они потихоньку разбежались. И тогда полковник как заорет — беднягам наверняка за милю было слышно: «Эй вы, ярки, смотрите берегитесь мокассинов!»[7]

Наутро мы оседлали коней, погрузили добычу, взяли себе каждый по лошади и помчались домой. Пожили мы дома недели две, и полковник уже убрал свою кукурузу, как вдруг узнаем, что Ван Дорн захватил Холи-Спрингс и спалил склады Гранта. Видать, и без нашей помощи обошелся.

Некоторое время он молча сидел и задумчиво жевал свой табак, как бы опять вызвав к жизни старых боевых друзей — ныне прах, возвратившийся в прах, за который они, быть может даже и нехотя, бились, не щадя живота своего, — и в их обществе вновь пережил те голодные славные дни, куда мало кто из ныне топчущих землю мог бы войти вместе с ним.

Старый Баярд стряхнул пепел с сигары.

— Вилл, — сказал он, — а за что вы, ребята, собственно говоря, воевали, дьявол вас всех побери?

— Баярд, — ответил ему старик Фолз, — да будь я проклят, если я это когда-нибудь знал.

После того как старик Фолз, по-ребячьи засунув конфету за щеку, удалился, унеся с собой свой пакет, старый Баярд еще посидел в кабинете, продолжая курить сигару. Потом он поднес к лицу руку, пощупал жировик у себя на щеке — правда, очень осторожно, вспомнив прощальные инструкции старика Фолза, — и вслед за тем ему пришла мысль, что, пожалуй, еще не поздно смыть эту мазь водой.

Он встал и пошел к умывальнику в углу комнаты. Над умывальником висел шкафчик с зеркалом, и Баярд осмотрел черное пятно у себя на щеке, еще раз потрогал его пальцем, а потом внимательно изучил свою руку. Да, ее, пожалуй, еще можно стереть… Но будь он проклят, если он ее сотрет, будь проклят тот, кто сам не знает, чего он хочет. Он бросил сигару, вышел из комнаты и через вестибюль протопал к дверям, где стоял его стул. Не доходя до дверей, он обернулся и подошел к окошечку, за которым сидел кассир с зеленым козырьком над глазами.

— Рес, — сказал он.