Гюстав Флобер - Искушение святого Антония Страница 5

Укротители приводят львов. Танцовщицы в сетках, стягивающих волосы, ходят на руках, извергая огонь из ноздрей; фигляры-негры жонглируют, голые дети кидаются снежками, которые сплющиваются, падая на блестящее столовое серебро. Чудовищный гул голосов можно принять за бурю, и туман плавает над пиршественным столом — столько там мяса и испарений. Иногда искра от больших факелов, сорванная ветром, пронизывает ночь, как падающая звезда.

Царь рукавом отирает с лица ароматы. Он ест из священных сосудов, потом разбивает их; и мысленно он пересчитывает свои корабли, свои войска, свои народы. Сейчас из прихоти он возьмет и сожжет свой дворец со всеми гостями. Он думает восстановить Вавилонскую башню и свергнуть с престола всевышнего.

Антоний читает издали на его челе все его мысли. Они овладевают им, и он становится Навуходоносором.

В ту же минуту он пресыщается излишествами и истреблением, и его охватывает желание пресмыкаться во прахе. Но унижение того, кто ужасает людей, есть оскорбление их духа, еще новый способ ошеломлять их; и так как нет ничего ниже дикого зверя, то Антоний ползает на четвереньках по столу и ревет, как бык.

Он чувствует боль в руке, — камешек случайно поранил его, — и он снова перед своей хижиной.

Ограда скал пуста. Звезды сияют Все безмолвно.

Еще раз я обманулся! Откуда эти наваждения? То плоть во мне бунтует. О, несчастный!

Он бросается в хижину, берет связку веревок с металлическими зубьями на концах, обнажается до пояса и поднимает глаза к небу.

Боже, прими мое покаяние! не отвергни его по его слабости! Сделай его острым, долгим, беспредельным! Пора! к делу!

С силой хлещет себя.

Ай! нет, нет! прочь жалость!

Возобновляет бичевание.

О! о! о! каждый удар раздирает мне кожу, рассекает мне все тело. О, как ужасно жжет!

Э! вовсе это не страшно! что тут такого? Мне даже кажется…

Антоний останавливается.

Ну же, трус, ну еще! Так, так! по рукам, по спине, по груди, по животу, всюду! Свищите, плети, впивайтесь в меня, раздирайте меня! Пусть капли крови моей брызнут до звезд, пусть кости мои затрещат, жилы мои обнажатся! Клещей сюда, дыбу, расплавленного свинца! Мученики не то еще испытали! ведь правда, Аммонария?

Тень рогов дьявола появляется снова.

Меня бы могли привязать к столбу, рядом с тобой, лицом к лицу, у тебя на глазах, и я бы вторил твоим крикам стонами; и наши страдания слились бы, наши души смешались бы друг с другом.

Яростно бичует себя.

Вот, вот! за тебя! еще! зуд пробегает по мне. Какая мука, какое наслаждение! словно поцелуи! Мозг тает во мне! умираю!

Он видит прямо перед собой трех всадников верхом на онаграх, в зеленых одеждах, с лилиями в руках, и все на одно лицо.

Антоний оборачивается и видит трех других подобных же всадников, на таких же онаграх, в той же позе.

Он отступает. Тогда онагры — все сразу — подвигаются на шаг и трутся мордами о него, стараясь куснуть его одежду. Раздаются крики: «Сюда, сюда, здесь!» И в расселинах горы показываются знамена, головы верблюдов в красных шелковых уздечках, навьюченные мулы и женщины в желтых покрывалах, сидящие верхом по-мужски на пегих лошадях.

Запыхавшиеся животные ложатся, рабы бросаются к тюкам, развертывают пестрые ковры, раскладывают на земле блестящие предметы.

Белый слон, в золотой сетчатой попоне, подбегает, тряся пучком страусовых перьев, прикрепленных у него к лобной повязке.

На его спине, в подушках из голубой шерсти, скрестив ноги, полузакрыв веки и покачивая головой, сидит женщина, одетая столь ослепительно, что вся сияет лучами. Толпа простирается ниц, слон подгибает колена, и Царица Савская, соскальзывая по его плечу, спускается на ковры и направляется к святому Антонию.

Платье из золотой парчи, с оборками из жемчуга, агатов и сапфиров, на равном расстоянии одна от другой, стягивает ей талию узким корсажем, украшенным цветными нашивками, изображающими двенадцать знаков зодиака. Она в очень высоких сапожках; один из них черный и усеян серебряными звездами с полумесяцем, другой же белый, покрыт золотыми крапинками с солнцем посредине.

Широкие рукава, отделанные изумрудами и птичьими перьями, позволяют видеть маленькую округлую руку в эбеновом браслете у кисти, а у ее пальцев, унизанных кольцами, ногти такие острые, что кончики их почти похожи на иглы.

Плоская золотая цепь, проходя под подбородком, подымается вдоль щек, закручивается спиралью вокруг прически, посыпанной голубым порошком, затем, опускаясь, касается плеч и прикреплена к брильянтовому скорпиону, который вытянул язычок между ее грудей. Две крупных желтоватых жемчужины оттягивают ей уши. Края ее век окрашены в черный цвет. На левой скуле у нее коричневая родинка; и она дышит, открыв рот, как будто корсет ее стесняет.

Идя, она помахивает зеленым зонтиком с ручкой из слоновой кости, увешанным позолоченными колокольчиками, и двенадцать курчавых негритят несут длинный шлейф ее платья, а обезьяна держит его за край, приподнимая его время от времени.

Она говорит:

Ах, прекрасный отшельник! прекрасный отшельник! сердце мое замирает!

Я так топала ногой от нетерпения, что у меня появились мозоли на пятке, и я сломала себе один ноготь! Я посылала пастухов, которые стояли на горах, держа ладонь над глазами, и охотников, которые выкликали твое имя по лесам, и соглядатаев, которые обегали все дороги, спрашивая каждого встречного: «Видели вы его?»

Ночью я плакала, повернувшись лицом к стене. Слезы мои под конец проточили две дыры в мозаике, как лужицы морской воды в скалах, ибо я люблю тебя. О, да: люблю!

Берет его за бороду.

Смейся же, прекрасный отшельник! смейся! я очень веселая, ты увидишь. Я играю на лире, я пляшу, как пчела, и я знаю многое множество рассказов, один забавнее другого.

Ты и не воображаешь, как долог был наш путь. Вон онагры моих зеленых скороходов, — они лежат мертвые от усталости.

Онагры растянулись на земле без движения.

Три долгих луны они бежали ровным шагом, с кремнем в зубах, чтобы рассекать воздух, все время вытянув хвост, все время не разгибая колен и все время вскачь. Других таких не сыскать! Они достались мне от деда по матери, императора Сахариля, сына Якшаба, сына Яараба, сына Кастана. Ах! если б они были живы еще, мы запрягли бы их в носилки, чтобы быстро вернуться домой! Но… что ты?.. о чем ты думаешь?

Она всматривается в него.

Ах, когда ты будешь моим мужем, я разодену тебя, я умащу тебя благовониями, я удалю с тебя волосы.

Антоний стоит неподвижно, как столб, бледный, как смерть.

Ты словно печален; или жаль своей хижины? Но я же все покинула для тебя, — даже царя Соломона, а он ведь так мудр, у него двадцать тысяч военных колесниц и прекрасная борода! Я принесла тебе мои свадебные подарки. Выбирай!

Она прохаживается между рядами рабов и товаров.

Вот генисаретский бальзам, фимиам с Гардефанского мыса, ладан, киннамон и сильфий, хорошая приправа к соусам. Есть тут и ассурское шитье, и слоновая кость с Ганга, и элизский пурпур; а в этом ящике со снегом — бурдюк халибона, отборного вина для царей ассирийских, — и его пьют не разбавленным из рога единорога. Вон ожерелья, аграфы, сетки, зонтики, золотой ваазский порошок, касситер из Тартесса, пандийское голубое дерево, исседонские белые меха, карбункулы с острова Палесимояда и зубочистки из волос тахаса — вымершего зверя, находимого под землей. Эти подушки из Емафа, а бахрома для плаща — из Пальмиры. На этом вавилонском ковре есть… но подойди же! подойди лее!

Она тянет святого Антония за рукав. Тот противится. Она продолжает:

Эта тонкая ткань, что потрескивает словно искры под пальцами, — знаменитый желтый холст, привезенный купцами из Бактрии. Им требуется сорок три переводчика в их путешествии. Я прикажу сшить тебе из него одежды, которые ты будешь носить дома.

Отстегните крючки у футляра из сикомора и дайте мне ларец слоновой кости, что на спине у моего слона!

Из ящика вынимают что-то круглое, обернутое в покрывало, и подают ларчик резной работы.

Хочешь ты щит Джян-бен-Джяна, того, что построил пирамиды? Вот он! Он сделан из семи кож дракона, положенных одна на другую, скрепленных алмазными винтами и дубленных желчью отцеубийцы. Он изображает с одной стороны все войны, какие происходили со времен изобретения оружия, а с другой — все войны, какие произойдут до конца мира. Молния отскакивает от него, как пробковый мяч. Я надену его тебе на руку, и ты будешь брать его с собой на охоту.

Но если бы ты знал, что у меня в маленьком ящике! Поверни его, попытайся открыть! Это никому не удается; поцелуй меня — я скажу тебе — как.

Она берет святого Антония за обе щеки; тот отталкивает ее, простирая руки.

То была такая ночь, что царь Соломон потерял голову. Наконец мы заключили договор. Он поднялся и выходя крадучись…

Она делает пируэт.

Ах! ах! прекрасный отшельник! тебе не узнать этого! тебе не узнать этого!