Лев Толстой - Анна Каренина Страница 5

отвернулся. Вас спрашивали. Я говорю: когда выйдут члены, тогда...

- Где он?

- Нешто вышел в сени, а то все тут ходил. Этот самый, - сказал сторож,

указывая на сильно сложенного широкоплечего человека с курчавою бородой,

который, не снимая бараньей шапки, быстро и легко взбегал наверх по стертым

ступенькам каменной лестницы. Один из сходивших вниз с портфелем худощавый

чиновник, приостановившись, неодобрительно посмотрел на ноги бегущего и

потом вопросительно взглянул на Облонского.

Степан Аркадьич стоял над лестницей. Добродушно сияющее лицо его из-за

шитого воротника мундира просияло еще более, когда он узнал вбегавшего.

- Так и есть! Левин, наконец! - проговорил он с дружескою, насмешливою

улыбкой, оглядывая подходившего к нему Левина. - Как это ты не побрезгал

найти меня в этом вертепе? - сказал Степан Аркадьич, не довольствуясь

пожатием руки и целуя своего приятеля. - Давно ли?

- Я сейчас приехал, и очень хотелось тебя видеть, - отвечал Левин,

застенчиво и вместе с тем сердито и беспокойно оглядываясь вокруг.

- Ну, пойдем в кабинет, - сказал Степан Аркадьич, знавший самолюбивую и

озлобленную застенчивость своего приятеля; и, схватив его за руку, он повлек

его за собой, как будто проводя между опасностями.

Степан Аркадьич был на "ты" почти со всеми своими знакомыми: со

стариками шестидесяти лет, с мальчиками двадцати лет, с актерами, с

министрами, с купцами и с генерал-адъютантами, так что очень многие из

бывших с ним на "ты" находились на двух крайних пунктах общественной

лестницы и очень бы удивились, узнав, что имеют через Облонского что-нибудь

общее. Он был на "ты" со всеми, с кем пил шампанское, а пил он шампанское со

всеми, и поэтому, в присутствии своих подчиненных встречаясь с своими

постыдными "ты", как он называл шутя многих из своих приятелей, он, со

свойственным ему тактом, умел уменьшать неприятность этого впечатления для

подчиненных. Левин не был постыдный "ты", но Облонский с своим тактом

почувствовал, что Левин думает, что он пред подчиненными может не желать

выказать свою близость с ним, и потому поторопился увести его в кабинет.

Левин был почти одних лет с Облонским и с ним на "ты" не по одному

шампанскому. Левин был его товарищем и другом первой молодости. Они любили

друг друга, несмотря на различие характеров и вкусов, как любят друг друга

приятели, сошедшиеся в первой молодости. Но, несмотря на это, как часто

бывает между людьми, избравшими различные роды деятельности, каждый из них,

хотя, рассуждая, и оправдывал деятельность другого, в душе презирал ее.

Каждому казалось, что та жизнь, которую он сам ведет, есть одна настоящая

жизнь, а которую ведет приятель - есть только призрак. Облонский не мог

удержать легкой насмешливой улыбки при виде Левина. Уж который раз он видел

его приезжавшим в Москву из деревни, где он что-то делал, но что именно,

того Степан Аркадьич никогда не мог понять хорошенько, да и не

интересовался. Левин приезжал в Москву всегда взволнованный, торопливый,

немножко стесненный и раздраженный этою стесненностью и большею частью с

совершенно новым, неожиданным взглядом на вещи. Степан Аркадьич смеялся над

этим и любил это. Точно так же и Левин в душе презирал и городской образ

жизни своего приятеля и его службу, которую считал пустяками, и смеялся над

этим. Но разница была в том, что Облонский, делая, что все делают, смеялся

самоуверенно и добродушно, а Левин не самоуверенно и иногда сердито.

- Мы тебя давно ждали, - сказал Степан Аркадьич, войдя в кабинет и

выпустив руку Левина, как бы этим показывая, что тут опасности кончились. -

Очень, очень рад тебя видеть, - продолжал он. - Ну, что ты? Как? Когда

приехал?

Левин молчал, поглядывая на незнакомые ему лица двух товарищей

Облонского и в особенности на руку элегантного Гриневича, с такими белыми

длинными пальцами, с такими длинными желтыми, загибавшимися в конце ногтями

и такими огромными блестящими запонками на рубашке, что эти руки, видимо,

поглощали все его внимание и не давали ему свободы мысли. Облонский тотчас

заметил это и улыбнулся.

- Ах да, позвольте вас познакомить, - сказал он. - Мои товарищи: Филипп

Иваныч Никитин, Михаил Станиславич Гриневич, - и обратившись к Левину: -

земский деятель, новый земский человек, гимнаст, поднимающий одною рукой

пять пудов, скотовод и охотник и мой друг, Константин Дмитрич Левин, брат

Сергея Иваныча Кознышева.

- Очень приятно, - сказал старичок.

- Имею честь знать вашего брата, Сергея Иваныча, - сказал Гриневич,

подавая свою тонкую руку с длинными ногтями.

Левин нахмурился, холодно пожал руку и тотчас же обратился к

Облонскому. Хотя он имел большое уважение к своему, известному всей России,

одноутробному брату писателю, однако он терпеть не мог, когда к нему

обращались не как к Константину Левину, а как к брату знаменитого Кознышева.

- Нет, я уже не земский деятель. Я со всеми разбранился и не езжу

больше на собрания, - сказал он, обращаясь к Облонскому.

- Скоро же! - с улыбкой сказал Облонский. - Но как? отчего?

- Длинная история. Я расскажу когда-нибудь, - сказал Левин, но сейчас

же стал рассказывать. - Ну, коротко сказать, я убедился, что никакой земской

деятельности нет и быть не может, - заговорил он, как будто кто-то сейчас

обидел его, - с одной стороны, игрушка, играют в парламент, а я ни

достаточно молод, ни достаточно стар, чтобы забавляться игрушками; а с

другой (он заикнулся) стороны, это - средство для уездной coterie наживать

деньжонки.. Прежде были опеки, суды, а теперь земство, не в виде взяток, а в

виде незаслуженного жалованья, - говорил он так горячо, как будто кто-нибудь

из присутствовавших оспаривал его мнение.

- Эге! Да ты, я вижу, опять в новой фазе, в консервативной, - сказал

Степан Аркадьич. - Но, впрочем, после об этом.

- Да, после. Но мне нужно было тебя видеть, - сказал Левин, с

ненавистью вглядываясь в руку Гриневича.

Степан Аркадьич чуть заметно улыбнулся.

- Как же ты говорил, что никогда больше не наденешь европейского

платья? - сказал он, оглядывая его новое, очевидно от французского портного,

платье. - Так! я вижу: новая фаза.

Левин вдруг покраснел, но не так, как краснеют взрослые люди, - слегка,

сами того не замечая, но так, как краснеют мальчики, - чувствуя, что они

смешны своей застенчивостью, и вследствие того стыдясь и краснея еще больше,

почти до слез. И так странно было видеть это умное, мужественное лицо в

таком детском состоянии, что Облонский перестал смотреть на него.

- Да, где ж увидимся? Ведь мне очень, очень нужно поговорить с тобою, -

сказал Левин.

Облонский как будто задумался:

- Вот что: поедем к Гурину завтракать и там поговорим. До трех я

свободен.

- Нет, - подумав, отвечал Левин, - мне еще надо съездить.

- Ну, хорошо, так обедать вместе,

- Обедать? Да мне ведь ничего особенного, только два слова сказать,

спросить, а после потолкуем.

- Так сейчас и скажи два слова, а беседовать за обедом.

- Два слова вот какие, - сказал Левин, - впрочем, ничего особенного.

Лицо его вдруг приняло злое выражение, происходившее от усилия

преодолеть свою застенчивость.

- Что Щербацкие делают? Все по-старому? - сказал он.

Степан Аркадьич, знавший уже давно, что Левин был влюблен в его

свояченицу Кити, чуть заметно улыбнулся, и глаза его весело заблестели.

- Ты сказал, два слова, а я в двух словах ответить не могу, потому

что... Извини на минутку...

Вошел секретарь, с фамильярною почтительностью и некоторым, общим всем

секретарям, скромным сознанием своего превосходства пред начальником в

знании дел, подошел с бумагами к Облонскому и стал, под видом вопроса,

объяснять какое-то затруднение. Степан Аркадьич, не дослушав, положил

ласково свою руку на рукав секретаря.

- Нет, вы уж так сделайте, как я говорил, - сказал он, улыбкой смягчая

замечание, и, кратко объяснив, как он понимает дело, отодвинул бумаги и

сказал: - Так и сделайте. Пожалуйста, так, Захар Никитич.

Сконфуженный секретарь удалился. Левин, во время совещания с секретарем

совершенно оправившись от своего смущения, стоял, облокотившись обеими

руками на стул, и на лице его было насмешливое внимание.

- Не понимаю, не понимаю, - сказал он.

- Чего ты не понимаешь? - так же весело улыбаясь и доставая папироску,

сказал Облонский. Он ждал от Левина какой-нибудь странной выходки.