Торнтон Уайлдер - Каббала Страница 5

По левую руку от меня сидела девица восходившего к Меровингам высокого рода, мадемуазель Мари-Астри-Люс де Морфонтен, дочь Клода-Эльзиара де Морфонтен и Кристины Мезьер-Берг; ее дед, граф Луи Мезьер-Берг был женат на Ракель Кранц, дочери великого финансиста Макси Кранца, и в 1870 году состоял при Ватикане французским послом. Она была необычайно богата, говорили, что у нее больше акций Суэцкого канала, чем у Ротшильдов. Высокая, с длинными руками и ногами, костистая, но почему-то не казавшаяся особенно худощавой. Продолговатое белое лицо ее, обрамленное двумя длинными сердоликовыми серьгами, приводило на ум некую символическую фигуру с фриза Джотто, не уместившуюся в композицию целиком, но словно светящуюся от всеобъемлющей духовной страсти. Голос ее был хрипловат, в манерах сквозила восторженность, первые десять минут разговора она высказывалась невпопад, поскольку мысли ее блуждали где-то далеко; чувствовалось, впрочем, что они рано или поздно вернутся. Так и случилось, причем результат оказался весьма впечатляющим. Она сжато обрисовала мне движение французских роялистов. По всей видимости, она страстно веровала в цели этого движения, но ни во что не ставила практикуемые им приемы.

– Никакой король во Франции невозможен, – воскликнула она, – пока в ней не осуществится великое возрождение католицизма. Без Рима Франции не вернуть былого величия. Мы не готты, мы латиняне. Это готты насильственно насадили у нас чуждый нам строй. Со временем мы вновь обретем себя, наших королей, нашу веру, нашу латинскую суть. Я еще увижу, прежде чем умру, как Франция обращается к Риму, – прибавила она, стискивая перед подбородком ладони.

Я робко ответил в том духе, что и французский, и итальянский темпераменты представляются мне на редкость неприспособленными для республиканского строя, после чего она положила на мой рукав длинную бледную руку и пригласила в конце недели посетить ее виллу.

– Там вы познакомитесь с нашими взглядами, – сказала она, – Кардинал тоже приедет.

Я спросил, какой именно. Огорчение, выразившееся на ее лице, показало мне, что – по крайности в том кругу, в котором она вращается, – число кардиналов равняется не семи десяткам, а единице.

– Кардинал Ваини, конечно. Безликих священнослужителей в Конклаве сейчас на удивление мало, и все же единственный кардинал, которому присущи оригинальность, ученость и обаяние, это кардинал Ваини.

Мне так часто приходилось сталкиваться с оригинальностью, ученостью и обаянием (не говоря уже о благочестии) на низших ступенях церковной иерархии, что утверждение, будто наверху эти качества столь редки, меня потрясло.

– А кроме того, – прибавила она, – кто иной так дружески расположен к Франции, этой мятежной дочери Церкви? Вы еще не знакомы с Кардиналом? Какими он обладает познаниями! И вообразите, совсем не желает писать! Я не хочу показаться непочтительной, но по-моему Его Высокопреосвященство одолела, как бы это выразить? – вялость. Весь мир ожидает объяснения некоторых противоречий в писаниях Святых Отцов, он единственный, кто способен дать такие объяснения, и тем не менее он молчит. Мы молимся об этом. Ему по силам вернуть Церкви почетное место в современной литературе. Быть может, он в состоянии даже единолично добиться победы дела, которому каждый из нас предан всей душой.

Я осторожно поинтересовался, что это за дело.

Она взглянула на меня с удивлением.

– Ну как же, провозглашение божественного права королей догматом Церкви. Мы надеемся в ближайшие двадцать пять лет добиться с этой целью созыва Экуменического Совета. Я думала, вам это известно, собственно говоря, я решила, что вы один из наших соратников.

Я ответил, что я, во-первых, американец, а во-вторых, протестант, полагая, что такой ответ избавит меня от обременительного существования в качестве католика-роялиста.

– О, – сказала она, – среди нас много людей, которых на поверхностный взгляд наше движения ничем заинтересовать не может. У нас есть евреи, агностики, художники и, представьте, даже анархисты.

На этот раз я окончательно уверовал, что сижу рядом с человеком, страдающим помрачением разума. «Миллионеров в таких случаях под замок не сажают», – сказал я себе. Сама идея попытаться созвать в двадцатом веке совет, способный облечь коронованных особ сверхъестественной святостью да еще и внести веру в эту святость в свод убеждений, обязательных для всякого верующего, представлялась мне не благочестивым мечтанием, но свидетельством умственного расстройства. В тот вечер мы не имели возможности вернуться к этой теме, но я несколько раз замечал, что ее полубезумный взгляд подолгу задерживается на мне с выражением, подразумевающим знакомство куда более тесное, чем я согласился бы признать.

– В одиннадцать часов я пришлю за вами машину, – сказала она, вставая из-за стола. – Приезжайте непременно. Я собираюсь просить вас об огромной услуге.

По возвращении в гостиную я оказался рядом с Адой Бенони, дочерью известного сенатора. Выглядевшая слишком юной, чтобы появляться на вечерах, она тем не менее обладала кроткой осмотрительной умудренностью хорошо воспитанной итальянской девушки. Я почти сразу попросил ее рассказать мне о Каббале.

– О, Каббала это не более чем шутка, – ответила она. – Никакой Каббалы на самом деле не существует. Хотя я понимаю, что вы имеете в виду. – И глаза девушки тщательно оценили расстояние между нами и ближайшими к нам группами собеседников. – Под Каббалой подразумеваются люди, у которых много общего и которые всегда держатся один за другого.

– И все они богаты? – спросил я.

– Нет… – подумав, ответила девушка. – Нам не следует говорить так громко. Кардинал Ваини совсем не богат да и герцогиня д'Аквиланера тоже.

– В таком случае, все они интеллектуалы?

– Княгиня д'Эсполи далеко не интеллектуалка.

– Что же тогда у них общего?

– Собственно говоря, ничего, кроме… кроме того, что они презирают большую часть людей – вас, меня, моего отца и так далее. У них имеется нечто такое, некий великий дар, он-то их и объединяет.

– А вы верите в то, что они действуют заодно, планируя происходящие то там, то здесь беспорядки?

Лоб девушки собрался морщинами, она слегка порозовела.

– Нет, я не думаю, что их намерения таковы, – тихо сказала она.

– Но таковы результаты их деятельности? – настаивал я.

– Как вам сказать, они просто сидят у себя в Тиволи, разговаривая о нас, и иногда, сами того не ведая, что-то такое непонятным образом делают.

– Вы многих из них знаете?

– О, всех понемногу, – быстро ответила девушка. – Любой из нас знает их всех. Кроме Кардинала, конечно, с ним мало кто знаком. И они мне нравятся, каждый из них. Они становятся дурными людьми лишь когда собираются вместе, – пояснила она.

– Мадемуазель де Морфонтен пригласила меня провести конец недели на ее вилле в Тиволи. Я их там увижу?

– О да. Это их, как говорится, рассадник.

– А соваться туда не опасно? Вы можете дать мне какой-то совет, перед тем как я к ним отправлюсь?

– Нет.

– Определенно можете.

– Ну хорошо, – сдвигая брови, согласилась она. – Я советую вам быть… быть глуповатым. Это непросто. Имейте в виду, поначалу они будут вести себя очень сердечно. Они сильно увлекаются людьми, но потом устают от них и отступаются. Бывают и исключения, время от времени они находят кого-то, подобного им, и окончательно принимают этого человека, так появляется новый член Каббалы. В Риме полно людей, прошедших испытание Каббалой, но не ставших для нее своими. Мисс Грие это в особенности свойственно. Она ведь познакомилась с вами совсем недавно, правда?

– Ну, в общем, да – сегодня вечером.

– Так вот, некоторое время она не будет отпускать вас от себя ни на минуту. Вскоре она подойдет к вам и попросит, чтобы вы остались на ночной ужин. Ее ночные ужины знамениты.

– Но я попросту не могу на него остаться. Я пришел к чаю и меня тут же пригласили на обед. Смешно будет, если я останусь еще и на ночной…

– В Риме ничто не смешно. Вы просто проходите испытание, вот и все. Люди сближаются здесь с великой поспешностью. Это очень увлекательно. Не пытайтесь противиться. Попытаетесь – ничего хорошего не получится. Хотите узнать, как я поняла, что вас выбрали для испытаний? Я вам скажу. Сегодня сюда был приглашен мой жених, а всего за час до обеда ему принесли на дом записку с просьбой прийти в следующую пятницу, а сегодня отправиться в Оперу. Она такие фокусы часто проделывает и означает это только одно: она нашла новых друзей, которых ей хочется в этот вечер иметь под рукой. Конечно, второе, утешительное приглашение, выглядит всегда гораздо сердечнее и почетнее первого, тем не менее мы на нее рассердились.

– Да уж представляю себе. Простите, что я оказался помехой…

– О, это пустяки, – ответила она. – Витторио сейчас поджидает меня на улице, в машине.