Ясунари Кавабата - Тысячекрылый журавль Страница 5

– Не надо, не хочу. – Госпожа Оота осторожно запахнула кимоно. Впрочем, слова Кикудзи не произвели на нее особого впечатления. Она спокойно сказала: – Я первый раз об этом слышу. Пятно? Но его ведь не видно под одеждой.

– Почему же не видно?

– А как же?

– Если оно вот здесь…

– Да ну вас! Решили проверить, нет ли у меня такого же пятна?

– Нет, не то… Но интересно, что можно почувствовать, если у женщины есть такое пятно, а?

– Если… вот тут, да? – Госпожа Оота посмотрела на свою грудь. – Что это вам вдруг пришло в голову? По-моему, это не имеет никакого значения.

Госпожу Оота не так-то легко было пронять. Яд, выпущенный Кикудзи, не причинил ей никакого вреда, зато сам он почувствовал, как отрава разлилась по всему его телу.

– Не имеет? Вы ошибаетесь! Я один-единственный раз видел это пятно, когда мне было лет восемь или девять, а оно до сих пор стоит у меня перед глазами.

– Но почему?

– Не знаю, но это так. Думаю, и в вашей жизни это пятно сыграло определенную роль. Разве Куримото не изводила вас? Ведь она чуть ли не каждый день являлась к вам домой и устраивала сцены, прикидываясь, что это мама и я ее подбиваем…

Госпожа Оота кивнула и тихонько отодвинулась от Кикудзи. Он крепко ее обнял.

– Наверно, она ни на секунду не забывала о своем родимом пятне, оттого и было в ней столько злости.

– Боже, какие страшные вещи вы говорите!

– А еще она, наверно, хотела отомстить отцу…

– Отомстить? Но за что?

– Понимаете, все свои неудачи она связывала с родимым пятном. Ей казалось, что из-за него отец постоянно унижал ее, а потом и совсем бросил.

– Пожалуйста, не говорите больше об этом. Неприятно все-таки.

Но госпожа Оота, должно быть, на самом деле ничего не испытывала. Родимое пятно для нее было чистейшей абстракцией.

– Я думаю, теперь все эти давние страдания прошли, и Куримото-сан живет спокойно, даже и не вспоминая о своем родимом пятне.

– Да, но разве страдания не оставляют душевных ран, если они даже проходят?

– Не знаю… Иногда мы очень страдаем, но проходит время, и прошлое со всеми его страданиями становится нам дорого…

Госпожа Оота говорила так, словно все еще находилась в сладостной полудреме.

И у Кикудзи вдруг вырвалось то, о чем он решил ни за что не говорить.

– На чайной церемонии рядом с вами сидела девушка…

– Юкико-сан? Дочь Инамуры…

– Куримото пригласила меня специально, чтобы показать мне эту девушку.

– Боже мой!

Большие глаза госпожи Оота расширились и, не мигая, впились в лицо Кикудзи.

– Это были ваши смотрины, да? А мне ведь и в голову не пришло…

– Ну, какие же это смотрины…

– Нет, нет… как же так… И после смотрин, по дороге домой… вы… мы…

Из широко раскрытых глаз скатилась слеза и упала на подушку. Плечи госпожи Оота дрогнули.

– Как это скверно, как скверно! Почему вы мне раньше не сказали?

Она заплакала, уткнувшись лицом в подушку. Такой реакции Кикудзи не ожидал.

– То, что скверно – всегда скверно. После смотрин… по дороге домой… При чем здесь смотрины? Какая связь может быть между этим?

Кикудзи сказал это с полным убеждением в своей правоте.

Но вдруг перед его глазами всплыл образ девушки, подававшей ему чай на чайной церемонии. Он увидел розовое фуросики с тысячекрылым журавлем. И сотрясавшееся от рыданий тело госпожи Оота показалось ему гадким.

– Как ужасно!.. Как ужасно!.. И как я только могла… Я преступница… Я… – Ее круглые плечи дрожали.

Кикудзи раскаяния не испытывал. Если бы он раскаивался, то, наверно, все это показалось бы ему отвратительным не из-за смотрин, а из-за того, что эта женщина некогда была любовницей его отца.

Но до последней минуты Кикудзи ни в чем не раскаивался и никакого отвращения не испытывал.

Почему так у него получилось с госпожой Оота, он до сих пор как следует не понимал; все произошло само собой, просто и естественно. А сейчас она плачет и что-то такое говорит… Может быть, она винит себя за то, что соблазнила его?.. Но разве она его соблазнила?.. Кажется, ничего подобного не было и в помине. Она потянулась к нему, он потянулся к ней, и оба при этом не испытывали никакого внутреннего сопротивления. Очевидно, в тот момент соображения нравственности не тяготели над ними.

Они поднялись на холм, находившийся по другую сторону храма Энкакудзи, зашли в гостиницу и там поужинали. Просто ничего другого не оставалось делать – госпожа Оота говорила и говорила без конца, все глубже погружаясь в воспоминания, а Кикудзи слушал и не мог ее прервать. Наверно, смешно, что он вообще стал ее слушать, но госпожа Оота этого не чувствовала, ей хотелось рассказывать Кикудзи об его отце, и говорила она с большой теплотой. Теплота постепенно распространялась на Кикудзи, и вскоре он почувствовал себя окутанным нежностью и невольно проникся симпатией к госпоже Оота.

А еще он почувствовал, что отец, наверно, был с ней счастлив.

Эта обволакивающая нежность… Она была тому причиной… И если случилось что-то дурное, оно началось с этой самой нежности. Кикудзи упустил момент, когда он еще мог освободиться от госпожи Оота, а упустив, весь отдался приятной душевной расслабленности.

И все-таки в его душе, где-то на самом донышке, оставался горький осадок. И наверно, пытаясь освободиться от него, он и заговорил о Тикако и о дочери Инамуры.

Но его горечь оказалась слишком ядовитой. В Кикудзи начало подниматься отвращение к самому себе. И все же раскаиваться было нельзя: раскаяние только увеличит омерзение, и тогда он наговорит кучу гадостей госпоже Оота.

– Давайте забудем обо всем, – сказала госпожа Оота. – Ничего не произошло. Ничего не было.

– Правильно! Просто вы вспомнили отца…

– Боже мой!

Она оторвалась от подушки и изумленно взглянула на него. От слез и от лежания лицом вниз веки ее покраснели. Даже белки стали мутноватыми. Но в ее расширенных глазах Кикудзи заметил легкую тень недавней расслабленной умиротворенности.

– Мне даже и возразить нечего… Жалкая я женщина!

– Лжете! Все вы забыли! – Кикудзи грубо распахнул ее кимоно, обнажая грудь. – Впрочем… у вас ведь нет родимого пятна. Было бы – не забыли. Такие вещи остаются в памяти…

Кикудзи сам удивился своим словам.

– Не надо, не надо! Не разглядывайте меня! Я ведь уже не молодая…

По-звериному вздернув верхнюю губу, он прильнул к ее груди.

И снова накатились волны.

Потом он спокойно уснул.

В его сон ворвалось щебетание птиц. Ему показалось, что впервые в жизни птицы пели при его пробуждении.

Наверно, утренний туман омыл зеленые деревья. Наверно, потом он вошел в его голову и тоже все промыл там дочиста. В голове не осталось ни одной мысли.

Госпожа Оота лежала спиной к Кикудзи. Когда же она повернулась на другой бок?.. Приподнявшись на локте, он осторожно, почему-то ужасно смущаясь, заглянул в лицо спящей, расплывавшееся в светлом сумраке.

5

Прошло примерно полмесяца после чайной церемонии у Тикако. И в один прекрасный день дочь госпожи Оота нанесла визит Кикудзи.

Он засуетился. Проведя девушку в гостиную, вышел в столовую, открыл буфет и сам разложил на блюде пирожные. Но это его не успокоило. Он никак не мог понять, пришла Фумико одна или с матерью. Может быть, госпожа Оота не отважилась войти в его дом и ждет на улице?

Когда Кикудзи вернулся в гостиную, девушка поднялась с кресла. Ее лицо было опущено, полные губы крепко сжаты, нижняя, чуть выступавшая вперед губа казалась тонкой.

– Простите, что я заставил вас ждать.

Кикудзи прошел за спиной девушки и раздвинул стеклянные двери, выходившие в сад.

Проходя мимо нее, он почувствовал едва уловимый запах стоявших в вазе белых пионов. Фумико сжалась, ссутулилась, словно боясь распрямить свои круглые плечи.

– Прошу вас, – сказал Кикудзи и первым опустился в кресло.

Он вдруг совершенно успокоился – очень уж знакомой показалась ему Фумико, знакомой по сходству с матерью.

– Я понимаю, что веду себя неприлично, – сказала она, не поднимая головы. – Я не должна была приходить к вам…

– Ну что вы!.. Я рад, что вы без труда отыскали мой дом. – Да…

Кикудзи вспомнил – ведь она же во время бомбежек провожала домой его отца!

Он чуть было не сказал об этом, но удержался. Только посмотрел на нее.

И ему вдруг стало тепло, как от летней воды – на него снова нахлынули волны госпожи Оота. Он подумал о ней: как бездумно и нежно – вся целиком – она отдалась ему… И как он был умиротворен…

Из-за этого, из-за тогдашней умиротворенности, ему было сейчас легко с Фумико. Напряжение совсем прошло, но он все же не осмелился заглянуть девушке в глаза.

– Я… – сказала она и, замолчав, подняла голову. – У меня к вам просьба… Я пришла из-за мамы…

Кикудзи затаил дыхание.

– Прошу вас, простите мою мать!

– Что?.. Простить?.. Но за что?.. – В голосе Кикудзи прозвучало неподдельное изумление. Но через секунду он догадался, что госпожа Оота была откровенна с дочерью. – Уж если кого-то надо прощать, то, наверно, меня, – добавил он.