Герман Гессе - Росхальде Страница 5

Пока художник с сыном любовались всеми этими вещами, Буркхардт распаковал кожаный саквояж и отнес в спальню ночные туфли, белье, щетки и тому подобное. После этого он вернулся к художнику с сыном.

– Ну, – весело сказал он, – поработали и хватит. Пора и развлечься. Не сходить ли нам в мастерскую?

Пьер поднял глаза и снова, как в тот момент, когда подъехал автомобиль, увидел растроганное, помолодевшее лицо отца.

– Ты такой веселый, папа, – с похвалой сказал он.

– Да, – кивнул Верагут.

– А разве он не всегда такой веселый? – спросил Буркхардт.

Пьер смущенно перевел взгляд с одного на другого.

– Я не знаю, – нерешительно проговорил он. Но потом засмеялся и уверенно сказал: – Нет, таким довольным ты еще никогда не был.

Он убежал, держа в руках корзинку с ракушками. Отто Буркхардт взял друга под руку и вышел с ним из дома. Миновав парк, они подошли к мастерской.

– Да, тут пристройка, – подтвердил Отто. – Между прочим, смотрится очень мило. Когда ты ее сделал?

– Я думаю, года три тому назад. Да и мастерская стала просторнее.

Буркхардт огляделся.

– Озеро просто восхитительно! Вечером мы в нем искупаемся. Славно тут у тебя, Иоганн. А сейчас покажи мне мастерскую. Есть новые картины?

– Не так уж и много. Но одну ты должен посмотреть, я закончил ее только позавчера. Мне кажется, она удалась.

Верагут отпер дверь. В просторной мастерской было по-праздничному чисто прибрано, полы только что натерты. В центре одиноко стояла новая картина. Они молча остановились перед ней. Холодная, густая от влаги атмосфера пасмурного дождливого утра никак не согласовывалась с ярким светом и нагретым воздухом, проникавшим через открытые двери в мастерскую.

Они долго рассматривали полотно.

– Это твоя последняя работа?

– Да. Надо вставить в другую раму, а так все готово. Тебе нравится?

Они испытующе взглянули друг другу в глаза. Более рослый и сильный Буркхардт напоминал большого ребенка, у него был здоровый цвет лица и живой, веселый взгляд; лицо художника обрамляли преждевременно поседевшие волосы, глаза смотрели пристально и серьезно.

– Я думаю, это лучшая твоя картина, – задумчиво проговорил гость. – Те, что в Брюсселе, я тоже видел, и оба полотна в Париже. Трудно поверить, но за эти несколько лет ты сильно продвинулся вперед.

– Рад твоим словам. Я тоже так думаю. Я основательно потрудился, иногда мне кажется, что раньше я был просто дилетантом. Работать по-настоящему я научился позже, но теперь я умею это делать. И все же достичь большего мне не дано. Написать лучше, чем вот это, я не смогу.

– Понимаю. Ну, ты и так достаточно знаменит, даже на нашем старом пароходе, плывшем из Восточной Азии, я слышал разговоры о тебе и очень тобой гордился. Так какова же она на вкус, слава? Радует она тебя?

– Я бы не сказал, что радует. Все это в порядке вещей. Есть два, три, четыре художника, которые значат больше и могут дать больше, чем я. К великим я себя никогда не причислял, и то, что говорят об этом литераторы, – полнейшая чепуха. Я вправе требовать, чтобы меня принимали всерьез, и если это происходит, я доволен. Все остальное – газетная слава или вопрос заработка.

– Так-то оно так. Но кого ты имел в виду, когда говорил о великих?

– Я имел в виду королей и князей живописи. Наш брат поднимается до генерала или министра, дальше – потолок. Видишь ли, все, что мы можем, – это прилежно трудиться и как можно серьезнее относиться к природе. А короли – это братья и товарищи природы, они играют с ней и могут творить там, где мы только подражаем. Но короли – штука редкая, они появляются не каждое столетие.

Они прохаживались по мастерской. Подыскивая слова, художник напряженно смотрел себе под ноги, его друг шагал рядом и пытался заглянуть в изможденное, загорелое лицо Иоганна, на котором сильно выдавались скулы.

У дверей, ведущих в соседнюю комнату, Отто остановился.

– Открой-ка эту дверь, – попросил он, – и позволь мне взглянуть на комнаты. Ты угостишь меня сигарой?

Верагут открыл дверь. Они прошли через комнату и осмотрели другие помещения. Буркхардт раскурил сигару. Он вошел в маленькую спальню друга, увидел его кровать, внимательно осмотрел несколько других скромно обставленных комнат, в которых повсюду валялись принадлежности живописца и курево. Вся обстановка была более чем скромная и говорила о труде и аскетизме – так, должно быть, выглядело жилище бедного, прилежного подмастерья.

– Вот где, значит, ты устроился! – сухо сказал Отто. Но он видел и чувствовал все, что происходило здесь год за годом. С удовлетворением он замечал предметы, говорившие об увлечении хозяина спортом, гимнастикой, верховой ездой, но ему явно недоставало примет уюта, маленького комфорта и со вкусом обставленного досуга.

Затем они вернулись в мастерскую. Вот, значит, где родились картины, занимающие на выставках и в художественных галереях самые почетные места, картины, за которые, не скупясь, платят золотом; они родились в этих комнатах, знающих только труд и самоотречение, лишенных даже намека на праздничность и праздность, в них не найдешь милых безделушек и мишуры, не почувствуешь запаха вина и цветов, не ощутишь присутствия женщины.

Над узкой кроватью были прибиты две фотографии без рамок, на одной был маленький Пьер, на другой он, Отто Буркхардт. Снимок был неважный, любительский, он это сразу заметил, Буркхардт был снят в тропическом шлеме на фоне веранды его индийского дома, ниже груди расплывалось, превращаясь в мистические белые полоски, пятно: на пластинку попал свет.

– Прекрасная у тебя мастерская. И вообще, ты стал очень прилежен. Дай руку, дружище, как славно, что мы снова встретились! Но я устал и хочу исчезнуть на часок. Ты зайдешь за мной позже? Мы искупаемся или погуляем. Хорошо, спасибо. Нет, мне ничего не нужно, через час я снова буду в полном порядке. До свидания!

Он неторопливо побрел вдоль деревьев к дому, а Верагут смотрел ему вслед и видел, как его фигура, походка и каждая складка одежды излучают уверенность и жизнелюбие.

Тем временем Буркхардт хотя и вернулся в господский дом, но прошел не к себе, а поднялся по лестнице и постучал в дверь госпожи Верагут.

– Я не помешал? Могу я немножко побыть с вами?

Она пригласила его войти, улыбнулась, и эта мимолетная, непривычная на ее сильном, строгом лице улыбка показалась ему странно беспомощной.

– Здесь, в Росхальде, восхитительно. Я побывал в парке и у озера. А как вырос Пьер! Славный мальчуган! Увидев его, я почти пожалел, что остался холостяком.

– Он хорошо выглядит, не правда ли? Как вы думаете, он похож на моего мужа?

– Немножко похож. Собственно говоря, даже больше, чем немножко. В таком возрасте мне не довелось видеть Иоганна, но я хорошо помню, как он выглядел в одиннадцать-двенадцать лет… Кстати, мне кажется, что он слегка переутомился. Что? Нет, я говорю об Иоганне. Он много работал в последнее время?

Госпожа Адель посмотрела ему в глаза; она почувствовала, что он хочет кое-что выведать.

– Я полагаю, это так, – спокойно сказала она. – Он очень редко говорит о своей работе.

– А что он сейчас пишет? Пейзажи?

– Он часто работает в парке, как правило, пишет с натуры. Вы видели его картины?

– Да, те, что в Брюсселе.

– Разве он выставил свои полотна в Брюсселе?

– Да, и немало. Я привез каталог. Видите ли, я хотел бы приобрести одну из них и был бы рад услышать, что вы думаете об этой вещи?

Он протянул ей каталог и показал на маленькую репродукцию. Она внимательно разглядела ее, полистала каталог и вернула его Буркхардту.

– Ничем не могу вам помочь, господин Буркхардт, мне эта картина неизвестна. Я думаю, он написал ее прошлой осенью в Пиренеях, но сюда не привозил.

Она выдержала паузу и сменила тему:

– Вы привезли Пьеру много подарков, очень мило с вашей стороны. Я благодарю вас.

– О, это пустяки. Но я прошу вашего позволения и вам подарить что-нибудь на память об Азии. Вы не против? Я привез кое-какие ткани. Хотите, я покажу их вам и вы выберете то, что вам понравится?

Ему удалось преодолеть ее вежливое сопротивление, завязать шутливый обмен галантными любезностями и привести замкнутую женщину в хорошее расположение духа. Из своих запасов он выбрал и принес наверх целую охапку индийских тканей, разложил малайский батик и холсты ручной выработки, повесил на спинки стульев кружева и шелка и при этом не переставая рассказывал, где он увидел и купил – почти бесплатно – ту или иную материю, в общем, устроил маленький базар, веселый и пестрый. Он советовался с ней, развешивал у нее на руках кружева, объяснял, как они изготовлены, заставлял ее развернуть самые красивые ткани, полюбоваться ими, пощупать, похвалить и, наконец, оставить их у себя.

– Нет, – смеясь, воскликнула она под конец. – Эдак я сделаю вас нищим. Я никак не могу оставить все это у себя.

– Пусть вас это не беспокоит, – со смехом возразил он. – Недавно я посадил еще шесть тысяч каучуковых деревьев и скоро стану богат, как набоб.