Джейн Остен - Любовь и дружба и другие произведения Страница 5

Но оттого, вероятно, что ехали мы слишком быстро и отвечать на мои вопросы они не успевали, я, признаться, мало что выяснила, а вернее, и вовсе ничего.

— Куда прикажете ехать? — спросил форейтор.

— В тюрьму Ньюгейт, славный юноша, — ответила я, — к Огастесу.

— О нет, нет! — воскликнула София. — Только не это, в Ньюгейт я ехать не в состоянии. Я не смогу вынести вида моего Огастеса в столь чудовищном застенке. Даже рассказ о его страданиях омрачает мне душу; если же я воочию увижу, как он мучается, то не выдержу…

Поскольку я была целиком согласна с тем, как она оценивает свои чувства, форейтору было незамедлительно приказано возвращаться в деревню. Вас, быть может, удивит, моя дорогая Марианна, что в бедственном положении, в котором я тогда оказалась, лишенная всякой помощи и без крыши над головой, я ни разу не вспомнила моих отца и матушку, а также родительский кров в долине Аска. Чтобы хоть как-то объяснить свою забывчивость, должна сообщить Вам одно незначительное обстоятельство, о котором еще не упоминала. Я имею в виду смерть родителей, которая случилась через несколько недель после моего отъезда. После их кончины я стала законной наследницей всего их состояния. Но увы! Дом, как оказалось, никогда не был их собственностью, состояние же — всего лишь их пожизненной рентой. Такова несправедливость мира! К Вашей матушке я бы вернулась с превеликим удовольствием, была бы счастлива познакомить ее с моей прелестной Софией и с радостью провела бы остаток дней в их обществе в долине Аска, если бы одно обстоятельство не воспрепятствовало осуществлению этих радужных планов, а именно: матушка Ваша вышла замуж и уехала в Ирландию.

Прощайте.

Лаура

Лаура — Марианне (продолжение)

— У меня есть родственник в Шотландии, — сказала мне София, когда мы выехали из Лондона, — который наверняка будет рад нас приютить.

— Приказать форейтору ехать в Шотландию? — спросила было я, но тут же одумалась и воскликнула: — Увы, столь долгое путешествие будет для лошадей слишком обременительным.

Не желая, однако, действовать сообразно лишь своим, весьма нетвердым знаниям о выносливости лошадей, я обратилась за советом к форейтору, который, как выяснилось, придерживается на сей счет моего мнения. А потому мы сообща приняли решение в ближайшем же городе сменить лошадей и остаток пути проделать на почтовых. Прибыв на последнюю станцию, находившуюся всего в нескольких милях от дома родственника Софии, и не желая навязывать ему свое общество, мы написали ему очень изящное, продуманное письмо, где описывалось наше отчаянное положение и говорилось о нашем намерении провести у него в Шотландии несколько месяцев. Как только письмо это было отправлено, мы приготовились следовать за ним следом и с этой целью уже садились в экипаж, когда наше внимание привлекла въехавшая на двор станции карета с короной, запряженная четверкой лошадей. Из кареты вышел джентльмен весьма почтенных лет. Стоило только мне его увидеть, как сердце мое взволнованно забилось, и, бросив на него взгляд не столь мимолетный, как в первый раз, я испытала к этому человеку внезапную симпатию; догадка меня осенила: то был мой дед. Убедившись, что в своих предположениях я никак не могла ошибиться, я в ту же минуту опрометью бросилась вон из экипажа, где только что разместилась, и, последовав за сим знатным незнакомцем в комнаты, куда его проводили, бросилась перед ним на колени и взмолилась, чтобы он признал во мне свою внучку. Пожилой джентльмен вздрогнул и, внимательно изучив черты моего лица, поднял меня с колен и, по-отечески крепко обняв, воскликнул:

— Как же мне не признать тебя?! Тебя, вылитую копию моей Лаурины и дочери Лаурины, светлый образ и подобие моей Клавдии и матери Клавдии! Да, я торжественно заявляю: ты — дочь первой из выше названных и внучка второй!

В эту минуту, обеспокоенная моим внезапным бегством, в комнату за мной следом вбежала София, и, стоило сему почтенному джентльмену бросить на нее пусть и мимолетный взгляд, как он с ничуть не меньшим изумлением вскричал:

— Еще одна внучка! Да, да, я узнаю тебя, ты — дочь старшей дочери моей Лаурины, о чем неопровержимо свидетельствует твое сходство с красавицей Матильдой.

— Ах, — отвечала София, — стоило мне только увидеть вас, как сердце мне подсказало: нас связывают тесные родственные узы. Вот только какие именно?.. Этого я определить не смогла…

Тут он раскрыл ей свои объятия, и, пока они нежно обнимались, дверь в комнату распахнулась, и на пороге вырос молодой человек редкой красоты. Стоило только лорду Сент-Клеру (а это был он) увидеть его, как он вздрогнул, отшатнулся и, воздев руки, вскричал:

— Боже! Еще один внук! Какое счастье! На протяжении каких-нибудь трех минут я обрел сразу нескольких наследников. Это, в чем я нисколько не сомневаюсь, Филандер, сын прелестной Берты, третьей дочери моей Лаурины. Теперь, чтобы собрались все внуки моей Лаурины, не хватает лишь Густава!

— А вот и он! — воскликнул юный красавец, который в это самое мгновение вошел в комнату. — Перед вами тот самый Густав, которого вы так хотели видеть. Я — сын Агаты, четвертой и самой младшей дочери вашей Лаурины.

— Я вижу, что это и в самом деле вы, — сказал лорд Сент-Клер. — Но скажите мне, — продолжал он, с опаской глядя на дверь, — на этом постоялом дворе есть и другие мои внуки?

— Больше ни одного, милорд.

— В таком случае я, не мешкая более, обеспечу вас, всех до одного. Вот четыре банкноты по 50 фунтов каждая… Возьмите их и помните, что свой долг отца и деда я исполнил.

И с этими словами он незамедлительно покинул комнату, а затем и дом.

Прощайте.

Лаура

Лаура — Марианне (продолжение)

Можете себе представить, как были мы потрясены внезапным отъездом лорда Сент-Клера.

— Подлый старикан! — воскликнула София.

— Недостойный пращур! — вырвалось у меня, после чего мы тут же одновременно лишились чувств и упали друг другу в объятия. Не знаю, сколько времени пролежали мы в обмороке; когда же пришли в себя, то обнаружили, что находимся в комнате одни; не было ни Густава, ни Филандера, ни наших банкнот. Пока мы оплакивали свою горькую судьбу, дверь отворилась, и слуга объявил о приезде некоего Макдональда. Это и был кузен Софии. Та поспешность, с какой он отправился к нам на помощь сразу после получения нашей записки, настолько говорила в его пользу, что я чуть было не назвала его, хоть и видела впервые в жизни, нежным и преданным другом. Увы! Макдональд нисколько не заслуживал этого комплимента, ибо хоть он и сообщил нам, что весьма опечален нашими злоключениями, однако, по его же собственным словам, история наша не вызвала у него ни единого вздоха, ни одного проклятия в адрес отвернувшихся от нас небес. Он сообщил, что его дочь очень рассчитывает, что София вернется вместе с ним в Макдональд-Холл и что мне, как подруге его кузины, также будут там очень рады. После чего мы все вместе отправились в Макдональд-Холл, где были очень ласково приняты Жанеттой, дочерью Макдональда и хозяйкой дома. Жанетте было тогда всего пятнадцать. Сердца от природы доброго, наделенная восприимчивым нравом и приятной наружностью, она могла бы, буде эти качества должным образом поддержаны и развиты, стать украшением человеческой природы; к несчастью, однако, отец ее не обладал достаточно возвышенной душой, дабы восхищаться чертами столь многообещающими, а потому пытался любыми средствами помешать их становлению. Ему удалось погасить горение ее пылкого сердца, и она вынуждена была ответить согласием на предложение молодого человека, с которым он же ее и познакомил. Обручиться им предстояло через несколько месяцев, и, когда мы приехали, Грэхем находился в доме с визитом. Вскоре мы поняли, что он собой представляет: то, что выбор Макдональда пал на него, чувствовалось буквально во всем. Нам говорили, что он разумен, развит не по годам и приятен в обращении. Судить о подобных пустяках мы не считали себя вправе, но коль скоро у нас не оставалось никаких сомнений, что он бездушен, никогда не читал «Вертера» и волосы его при всем желании не назовешь золотистыми, мы ничуть не удивились, что Жанетта не испытывает к нему никакого чувства. Уже одно то, что избран он не ею, а ее отцом, было настолько не в его пользу, что, даже заслуживай он ее во всех прочих отношениях, являлось в глазах Жанетты достаточно веской причиной, чтобы его отвергнуть. Этими соображениями мы и вознамерились с ней поделиться, представив ситуацию в ее истинном свете и нисколько не сомневаясь, что добьемся успеха у этой весьма здравомыслящей особы, чьи просчеты были вызваны как отсутствием доверия к своему собственному мнению, так и пренебрежением к мнению своего отца. Как и рассчитывали, мы нашли в ней полное понимание и безо всякого труда сумели уговорить ее, что Грэхема она не полюбит никогда и что не подчиняться отцу — ее долг. Пожалуй, лишь наши заверения в том, что она должна связать свою жизнь с кем-то другим, вызывали у нее некоторые сомнения. Некоторое время она твердила, что не знает ни одного молодого человека, к которому бы испытывала привязанность, однако когда мы сказали ей, что этого просто не может быть, призналась, что капитан Маккенри и в самом деле нравится ей больше других молодых людей, ей известных. Признание это вполне нас удовлетворило, и, перечислив положительные качества Маккенри и убедив ее, что она от него и впрямь без ума, мы пожелали узнать, признавался ли сей достойный джентльмен Жанетте в любви.