Иван Панаев - ОНАГР Страница 5

Прасковья Разнатовская".

Петр Александрыч окончил письмо, проглотил засушенное миндальное колечко, выпил стакан красного, зевнул, сказал самому себе: "Ну, по крайней мере хоть восемьсот!" - и задремал.

Гришка собрал со стола, докушал барские остатки, снял со стены семиструнную гитару и принялся наигрывать "Барыню".

Петр Александрыч впросонках услышал эти звуки, рассердился и закричал:

- Гришка!

- Чего-с? - отозвался Гришка из своего чулана.

- Ты музыкой забавляешься?

- Никак нет-с.

- И отпираешься еще, дурак! Кто ж это бренчит? Ты, кажется, помешался. Барин почивает, а ты изволишь шуметь.

После этого Петр Александрыч снова погрузился в дремоту, и в квартире его воцарилось безмолвие. Минут через десять громкое и неровное храпение слуги слилось с тихим и однозвучным храпением барина.

В восьмом часу барин открыл глаза и с удовольствием несколько раз потянулся.

- Какой приятный сон! Я видел Катерину Ивановну, точно наяву, будто я целую у нее руку, - а она мне говорит: "Шалун! что вы делаете? перестаньте", а я и не слушаю ее и… и… все это очень может случиться!

Мечты его были прерваны звоном колокольчика в передней. В комнату вбежал офицер с серебряными эполетами.

- А я к тебе, мон-шер. Что ты делаешь?

- Ничего.

- И я ничего… Что это ты сидишь в потемках?

- Да так, заснул, братец… Гришка! свечей!

Свечи принесли.

- Куда ты вечером, мон-шер?

- Не знаю; а ты?

- Не знаю. В "Сильфиду" не поедешь?

- Нет, братец, надоела.

- И мне, мон-шер, надоела: я десять раз сряду ее видел.

- Я сегодня был у Бобыниных с визитом.

Минуты две молчание. Офицер прошелся по комнате и запел: "Тра-ла-ла, тра-ла-ла!,."

- Кто?

- Катишь Бобынина.

- Да! Ах, я тебе не говорил: мы вчера вечером с Митей таскались, таскались по

Невскому, да и вздумали вдруг зайти к Доминику поужинать… Две бутылки шампанского выпили.

- Катишь мне говорила сегодня - мы с ней долго сидели вдвоем, - что ей скучно, что ей надоели балы. Все, говорит, это вздор, сердце ищет чего-то, и она так страстно посмотрела на меня и потом сказала: "Приезжайте ко мне на днях вечером; я буду одна". Это недурно, братец?

- Гм! Не сыграть ли нам в банчик?..

- Пожалуй… у меня теперь денег нет; впрочем, я сейчас получил письмо от матери из деревни: она пишет, что высылает мне четыре тысячи. Нет ли у тебя рублей двадцати пяти?

Мне только на несколько дней.

- С удовольствием, мон-шер, с удовольствием. Офицер схватился за боковой карман.

- Ах, канальство! бумажник-то я свой позабыл дома! У меня деньги есть: я на прошедшей неделе получил от отца пятьсот рублей карманных… Сыграем же в банчик; если проиграешь, отдашь мне после, если я проиграю, то завтра пришлю. Что время попусту терять? а?

- Разумеется… Гришка, мелки и карты!

- Неигранных карт нет-с, надо сходить в лавочку.

- Ну, подай игранные. Не все ли равно?

Игра началась, мелки пришли в действие, карты загибались и отгибались. Ни Петр

Александрыч, ни офицер не заметили, как пролетело время. Их уж и ко сну клонит. Петр

Александрыч в выигрыше.

- Который час?

Офицер посмотрел на часы.

- Вообрази, мон-шер, три часа.

- О-го! Не перестать ли?

- Как хочешь; сколько я проиграл тебе?

Петр Александрыч принялся считать.

- Сто один рубль.

- Только? я полагал больше. Адьё.

"Славно! право, славно! - подумал Петр Александрыч, провожая офицера, - мне и в любви и в картах начинает везти!"

ГЛАВА Ш

Кучер в васильковой шубе и глазетовом кушаке. - Будуар госпожи среднего сословия.

- Добродетельный человек с огромным ртом

Прошел день, другой, третий; офицер с серебряными эполетами не является и не шлет денег. По прошествии четырех дней Петр Александрыч написал письмо к офицеру:

"Мне крайняя нужда в деньгах, а из деревни я еще не получил. Сделай одолжение, mon cher ami, пришли сто рублей, которые ты намедни проиграл мне. Что новенького? Вчера я был у Бобыниных. Молодецки иду на приступ, все говорил с ней о любви. Ах, женщины! женщины! что, если б не было на свете женщин? Моя Катишь меня с ума сводит. В ожидании ста рублей tout a vous

Петр Александрыч запечатал письмо и написал на конверте:

Monsieur de Anisieff.

- Кучеру новую шубу принесли-с, - сказал Гришка.

- Принесли?

Петр Александрыч вдруг оживился и вскочил со стула.

- Вели же ему поскорей одеться и прийти сюда.

Кучер явился в светло-васильковой шубе, отороченной кошкой. Его сопровождал портной с ярко-пунцовой шапкой в руке: на шапке лежали глазетовые и парчовые кушаки.

У Петра Александрыча разбежались глаза. Прежде он бросился к кучеру, потом к портному; и шуба хороша, а шапка прелесть, и кушаки блестящие!

Шуба сшита удивительно.

- Застегни-ка, Васька, ее на все пуговицы да надень шапку.

Петр Александрыч обошел кругом кучера.

- Славно!..

"Какой бы только кушак выбрать? (его взяло раздумье) парчовый ли с цветами или просто глазетовый золотой?"

- А кушаки, любезный, какие моднее? - спросил он у портного в нерешительности.

- Это уж, батюшка, все самые княжеские, самые последние. Какой вам приглянется; по-нашему, все единственно, что тот, что другой.

- Ну, я возьму глазетовый; только знаешь, любезный, надобно его сложить пошире, на два пальца еще прибавить, так он будет виднее. Сложи-ка теперь… Вот так…

Портной подал счет барину и начал повязывать кучеру кушак.

Барин, не смотря, бросил счет на стол и подумал: "Блесну же я теперь перед

Катериной Ивановной! Пущу же я ей пыль в глаза! Кучера не у многих и аристократов так одеты".

- Васька, смотри же, беречь платье. Я сейчас поеду: поди поскорей, заложи, да все новое и сбрую новую…

Кучер ушел.

- А касательно счетца-то-с? - заметил портной.

- Да! да!

Петр Александрыч взял счет со стола и начал его внимательно рассматривать.

- Двести девяносто пять рублей?

- Точно так-с.

- Хорошо, любезный, хорошо…

- Сейчас пожалуете?

- Нет… то есть… не сейчас… у меня, вот видишь ли, и есть деньги, но один приятель взял до вечера. Завтра пришлю… на днях непременно.

"Охотничий кафтан!" - подумал Петр Александрыч, садясь в сани с сияющим лицом.

У тротуара на Английской набережной он вышел, а саням приказал ехать за ним, не отставая.

Прогуливаясь, он беспрестанно оглядывался назад.

- Васька, держись прямее! у тебя какая-то странная посадка.

Кучер выпрямился.

- Послушай, братец, спусти кушак немного пониже…

Навстречу Онагру попался Дмитрий Васильич.

Дмитрий Васильич шел с Владимиром Матвеичем Завьяловым, с тем самым, который известен был в некоторых средних кружках петербургского общества под именем прекрасного человека. Они с жаром о чем-то рассуждали.

- Мое почтение, Дмитрий Васильич! - сказал Онагр.

- А! что вы, гуляете?

- Гуляю-с.

- Это не ваш ли такой блестящий кучер?

- Мой-с.

- Мотаете, молодой человек, мотаете! А маменька жалуется на неурожаи… До свиданья!

Петр Александрыч поморщился.

"Что ему за дело, мотаю я или нет? Однако кучера-то он не мог не заметить: видно, эффектно одет. Не съездить ли мне к Катерине Ивановне? теперь, верно, у нее никого нет.

Поеду!.."

В дверях будуара Катерины Ивановны он встретился с господином очень высокого роста, плечистым, худощавым, но крепкого сложения, с лицом смуглым и с черными усами.

На этом господине был темный сюртук, застегнутый на все пуговицы, крепкий, волосяной галстук и казацкие широкие шаровары.

Этот господин посмотрел на Онагра, подернул бровями и расправил ус.

Онагр с чувством собственного достоинства застегнул пуговицу своей желтой лакированной перчатки и ответствовал усачу величавым взором, в котором выразилась вся бесконечность светской гордости.

"Что это за человек? - подумал он, - я его встречаю в третий раз у Катерины

Ивановны; как можно принимать таких?"

В будуаре г-жи Бобыниной царствовал полусвет. Цветные стекла вполовину закрывали окна; между окон стояла массивная горка с амурами, огонек тлелся в камине.

Она в широком пеньюаре сидела на штофном диване, в одном из тех грациозных положений, о которых так хорошо рассказывают русские светские повествователи.

Она одна!

Медленно, неохотно приподнялась она от эластической спинки дивана, увидев

Онагра…

- Pardon! - сказала она молодому человеку, прикоснувшись двумя пальчиками к пеньюару, - что я так принимаю вас; я не совсем здорова, но для коротких знакомых можно позволить себе, я думаю, эту небольшую вольность.

Онагр поправил свою голубую жилетку и подумал: "Браво! да она, кажется, очень неравнодушна ко мне!"

Он отвечал:

- Помилуйте, мне гораздо приятнее, что вы… только не обеспокоил ли я вас?.. Сейчас на Английской набережной видел Дмитрия Васильича…

- Право?

- А как ветрено сегодня, вы не можете себе представить, - такой резкий ветер с моря.