Эдгар По - Двойное убийство в улице Морг Страница 5

— Горло старухи не только было надрезано, но голова совершенно отделена от туловища простой бритвой. Заметьте и эту животную жестокость. Я уже не говорю о повреждениях на теле г-жи Эпене, которые могли произойти от падения из четвертого этажа, на что не обратила внимания полиция, считавшая, что окна оставались закрытыми.

— Какое впечатление выносите вы из фактов: необыкновенной ловкости, животного хищничества, беспричинной кровожадности, странного голоса, незнакомого представителям пяти наций и не имеющего никаких внятных слов?

— Совершил убийство какой-нибудь бешеный, убежавший из сумасшедшего дома, — сказал я.

— Недурно, ответил Дюпен; — мысль ваша почти верна. Но голос сумасшедшего, даже во время припадков безумия, не может сравниться с тем, что говорили об этом голосе. Кроме того, волосы сумасшедшего не походят на то, что теперь у меня в руке. Я вынул этот клок из сжатой руки г-жи Эпене. Что вы об них думаете?

— Дюпен! — сказал я, совершенно ошеломленный, — эти волосы необыкновенные; это не человеческие волосы!

— Я и не говорю, что они человеческие, но прежде, чем решить, чьи они, взгляните на рисунок, который я снял на бумажку. Эти следы, очевидно, сделаны пальцами.

— Вот посмотрите, — продолжал мой друг, раскладывая рисунок, — не правда ли, что рука сильная, и незаметно, чтобы пальцы скользили; каждый, как видно, оставался на своем месте, пока жертва не умерла. Попробуйте наложить ваши пальцы на рисунок.

Я попробовать, но не мог растянуть настолько своих пальцев.

— Может быть, — продолжал Дюпен, — мы не так делаем опыт. Бумага разложена на плоской поверхности, а горло имеет цилиндрическую форму. Вот круглое полено, почти одинаковой толщины с горлом. Оберните его рисунком и повторите свой опыт.

Я повиновался, но трудность стала еще очевиднее, чем в первый раз.

— Это, — сказал я, — след не человеческой руки.

— Теперь, сказал Дюпен, — прочтите это место у Кювье. То было описание большого орангутанга. Я сразу понял все.

— Описание пальцев, сказал я, прочитав, — вполне подходит под ваш рисунок. Никакое животное, за исключением орангутанга, и именно индейского, не могло бы сделать таких знаков, какие вы нарисовали. Клок темной шерсти тоже подходит, под описание Кювье. Но я не могу хорошенько объяснить себе подробностей убийства. Ведь свидетели слышали два голоса, и один из них был, несомненно, голос француза.

— Справедливо; и вы, конечно, помните, что почти все свидетели единогласно приписывали грубому голосу восклицание: "Господи!" Один из свидетелей показал, что это слово было произнесено с упреком и досадой. На этом-то слове я и основал надежду совершенно распутать дело. Какой-нибудь француз знал об убийстве. Очень может быть, даже более, чем вероятно, что он неповинен в участии. Орангутанг ушел от него. Очень может быть, что он проследил за ним до самой комнаты, но не мог схватить его при совершившихся страшных обстоятельствах. Все это только предположения и ничего более. Если этот француз не принимал, как я предполагаю, участия в деле, то объявление, которое я занес вчера, когда мы возвращались домой, в контору газеты "Свет", — газеты морской и очень распространенной между моряками, — привлечет его сюда.

Он подал мне газету, и я прочел:

"Объявление. — Утром на… число (день убийства) в Булонском лесу был найден огромный орангутанг с острова Борнео. Хозяин его — сколько известно, моряк с мальтийского корабля — может получить животное, представив доказательства и заплатив за его поимку и содержание. Адресоваться в улицу… N… Сен-жерменского предместья, в третий этаж".

— Почем же вы знаете, что француз — моряк, и даже с мальтийского корабля?

— Я и не знаю, — сказал он, — и вовсе не уверен в этом. Но вот небольшой кусочек тесемки, который по своему сальному виду, должно быть, служил для завязывания волос на голове. Такие узелки делают только одни мальтийские моряки. Я нашел тесемочку у громового отвода. Не может быть, чтобы она принадлежала которой-нибудь из убитых. Во всяком случае, если я ошибся, думая по тесемке, что француз — моряк с мальтийского корабля, то я своим объявлением не повредил никому. Если же я не ошибся, то многое выиграл. Француз, знающий об убийстве, хотя и неповинный в нем, конечно, поколеблется ответить на объявление — потребовать своего орангутанга. Он будет рассуждать так: "Я невинен; я беден; а мой орангутанг имеет большую цену — это почти целое состояние при моем положении; к чему мне потерять его из-за каких-то глупых опасений? Обезьяну нашли в Булонском лесу, — далеко от места преступления. Разве кто-нибудь станет подозревать, чтобы бессмысленное животное могло наделать что-нибудь подобное? Полиция растерялась и не могла напасть ни на какой след. Хотя бы животное и подозревалось, то кто может доказать, что я знал об убийстве, или обвинить меня за то, что я знал. Если же я не откликнусь на вызов, то скорее навлеку на себя подозрение, — ergo, лучше пойду и возьму своего зверя".

В эту минуту послышались поспешные шаги человека, поднимавшегося по лестнице.

— Приготовьтесь, — сказал Дюпен, — возьмите пистолеты, но не употребляйте их в дело; не показывайте их до тех пор, пока я вам не скажу.

Входная дверь была отворенной, посетитель вошел, не позвонив, и поднялся на несколько ступенек, но тут он точно заколебался и мы услышали, как он начал спускаться. Дюпен бросился к двери; посетитель снова стал подниматься. На этот раз он постучал к нам.

— Войдите, — весело и добродушно сказал Дюпен.

Вошел человек, очевидно, моряк, — сильный, крепкий и мускулистый, с смелым и приятным лицом, но почти совершенно закрытым усами и бакенбардами. При нем была только толстая палка. Он неловко поклонился нам и сказал приветствие простонародным наречием, указывавшим, однако, на его парижское происхождение.

— Садитесь, почтеннейший, — сказал Дюпен; — я полагаю, что вы пришли поговорить насчет вашего орангутанга. Я завидую вам, он замечательно хорош и, вероятно, дорог. Сколько ему лет?

Матрос глубоко вздохнул, с видом человека, у которого свалилась тяжесть с плеч, и твердо сказал:

— Наверное не знаю, но думаю, что ему года четыре или лет пять… Он у вас здесь?

— Конечно, нет. У нас нет удобного места, и он заперт в манежной конюшне в улице Дюбур. Вы можете получить его завтра утром. Можете вы доказать свои права?

— Да, сударь, конечно.

— Мне, право, жаль расстаться с ним, — сказал Дюпен.

— Я понимаю, — сказал матрос, — что вы не даром трудились. Я с удовольствием дам вознаграждение человеку, поймавшему его, но, конечно, небольшое вознаграждение.

— Хорошо, — отвечал Дюпен, — все это совершенно справедливо. Но что же вы дадите? А знаете ли, какую награду я попрошу у вас? — расскажите мне все, что вы знаете об убийствах в улице Морг.

Дюпен произнес последние слова тихим и спокойным голосом. С тем же спокойствием он отправился к двери, запер ее и положил ключ в карман, достал из-под сюртука пистолет и так же спокойно положил его на стол.

Лицо матроса побагровело, как будто он готов был тотчас же задохнуться. Он вскочил и схватил палку, но через секунду снова опустился на стул, сильно дрожа и побледнев, как полотно. Он не мог произнести ни слова. Мне стало его жаль.

— Друг мой, — сказал Дюпен самым ласковым голосом, — вы беспокоитесь напрасно. Мы не желаем вам зла и честью клянусь, что мы не имеем на вас никаких злых видов. Я знаю, что вы невиновны в убийстве в улице Морг. Но это все-таки не значит, что вы вовсе не причастны к делу. Из того, что я сказал, вы можете судить, что я имел возможность кое-что узнать. Теперь для нас все ясно. Вы ничего не могли сделать для избежания преступления и ни в чем невиноваты. Вам нечего скрывать, и нет никакой причины скрываться. С другой стороны, вы, как честный человек, обязаны рассказать все, что вы знаете. В настоящее время невинный человек заключен в тюрьму и обвинен в преступлении, вам известном.

Пока Дюпен говорил, матрос почти совершенно пришел в себя; но вся его первоначальная отвага исчезла.

— Господь да поможет мне! — сказал он, помолчав немного, — я расскажу вам все, что знаю; но не надеюсь, чтобы вы и в половину поверили мне, да и глупо было бы надеяться! А между тем я невинен; я расскажу все, хотя бы мне это стоило жизни.

Вот сущность того, что нам рассказал матрос. Он недавно ездил на Индейский архипелаг. Несколько матросов, в числе которых был и он, высадились в Борнео и пошли во внутрь страны на экскурсию. Он с одним из товарищей поймал орангутанга; товарищ умер, и он один остался владетелем животного. После многих хлопот при переезде, матрос, наконец, перевез орангутанга в Париж в свою собственную квартиру и, чтобы не привлекать назойливого любопытства соседей, тщательно запер животное, пока не вылечил его от раны на ноге, которую он нанес себе на корабле. Матрос хотел, во что бы то ни стало, продать своего зверя.