Юлиан Тувим - Ироническая проза Страница 5

1924 г.

Чудо с налоговым инспектором

Жара стояла адская. С обуглившегося неба несло, как их пекарни, сухим, злобным жаром, словно вдохновенный гнев огня ополчился против рода человеческого. Оазисом во всей квартире был угол, в котором стояли два прохладных кожаных кресла, низкий столик, а на нем — вода со льдом и лимонным соком. Я бессильно, как в нирване, дремал, погруженный в грезу о буре и дожде, о грозе и потопе. И вот взъяренное от зноя небо начало хмуриться, синеть, лиловеть, что-то заворчало, что-то загромыхало, и под изможденным от зноя небосводом потянуло первым после нескольких недель предвестьем грозы. Я облегченно вздохнул. В ту же минуту у дверей кто-то позвонил. Я поднялся с кресла, счастливый, легкий, полный радостного ожидания недалекого ливня, и отворил. Вошел какой-то пожилой человек красный, вспотевший, сопящий — с портфелем под мышкой и с листочком бумаги в руке. Войдя, он промолвил:

— Из финансовой инспекции.

Грохнул гром, и крупные капли понемногу, пока еще нерешительно, начали барабанить в стекла. Какое счастье! Дождь!

— Пожалуйста, уважаемый! Разрешите! Какая жарища! Вы просто еле дышите. Но, слава богу, наконец-то дождь. Пожалте направо.

Пунцовый, с трудом переводящий дыхание, истекающий потом налоговый инспектор сперва огляделся. Затем он сказал:

— Я принес исполнительный лист… Вы до сих пор не заплатили подоходного нало…

Я, как можно вежливей, прервал его:

— Прежде всего, сделайте одолжение, сядьте и отдышитесь. Выпейте, пожалуйста, воды со льдом и лимоном. Это освежает.

— …налога за 1933-й.

По небу, как молодые кони и по лугу, прыгали молнии… Дождь лил ручьями, и от распахнутого окна тянуло неописуемой свежесть и прохладой. Боже, как я был счастлив!

— Да вы сядьте, пожалуйста. А напиток великолепный, правда? Мой друг Казя добавляет еще красного вина. И получается, надо вам сказать, нектар! Жаль, что вина нет! Но зато есть арка. Замечательно!

Я метнулся к буфету, вытащил бутылку и долил в ледяную воду ароматного арака.

— теперь попробуйте!

Инспектор выпил, поблагодарил, но я видел, что ему явно не по себе.

— итак, здесь обозначено 620 злотых плюс 10 процентов дополнительного обложения, плюс…

Дождь хлестал так, что прямо сердце радовалось!

— Вы просто не представляете, — сказал я, — до какой степени я обожаю дождь. Я даже Ноя ревную к потопу! Вы только вообразите, пане инспектор, сорок дней дождя! Жара, скажу я вам, действует на меня разлагающе. Я пропадаю в жару. Зато дождь — эти серебряные струи с неба — пробуждает во мне какую-то бодрость, мальчишество, радость и попросту энтузиазм! Поверите ли, в прошлом году…

Инспектор поглядел исподлобья, кашлянул, прервал мои счастливые признания и сказал:

— …плюс пени за неуплату до 10 июля сего года. Итого…

— да! — быстро перебил я его — да! В прошлом году только за одну дождливую неделю я написал что-то около двадцати лирических стихотворений, за все же остальные, жаркие дни лета, два или три. Вам не попадались? «Хляби небесные» сборник называется. Мне даже ставят в вину влияние Поля Валерии. Смешно! Кстати, что вы думаете о нем?

И я налил ему еще холодной воды с ароматным араком. Инспектор снова кашлянул и процедил сквозь зубы:

— Это, Проше пана, не имеет отношения к делу. И вообще, должен вам заметить, поведение ваше неуместно. Шуточки, обихаживание… Я воспринимаю все это как издевку.

Я раскрыл глаза от удивления и сказал:

— Однако же, пане инспектор! Какая издевка? Какие шуточки? Я попросту в прекрасном настроении. И будучи вообще человеком вежливым, я веду с вами приятную беседу. Вот и все. Почему же шуточки?

— Потому что вы меня хотите заговорить. Но нас не проведешь, пане!

Небо неистовствовало. Все души, брандспойты, фонтаны, краны, поливалки и прочие водометы перебрались на небеса и струили такую проливную обильность, что по улицам неслись бурные реки. Я просто с ума сходил от счастья.

— И посему, — продолжал инспектор, — я не желаю слышать о всяких там «Хлябях небесных» и о Валерии, а ставлю вас в известность, что всего с вас причитается злотых 776 и грошей 48.

Я быстро начал подсчитывать.

— Семь да семь четырнадцать — да шесть — двадцать — да четыре двадцать четыре — плюс восемь — тридцать два. Прекрасно! Счастливое число. Вы верите в магию чисел? Я лично люблю четверку и все кратные ей… поэтому цифра 32 мне особенно близка. Немецкий ученый Бишоф в труде «Die Magie der Zahlen» утверждает, что…

Красный до этой поры инспектор позеленел и ударил по столу:

— Я же просил вас не морочить мне голову! Здесь, пане, никакой магии нету. Причитается 776 злотых и 48 грошей. Будете платить?

Я замолк. Несколько мгновений я гипнотически вглядывался в его глаза, а затем тихо и отчетливо шепнул:

— Буду.

Инспектор, видимо, не расслышал, потому что сказал:

— Я вас польским языком спрашиваю — будете платить?

— А я польским языком отвечаю — буду!

— То есть как?

— Очень просто. Причитается 776 злотых и 48 грошей, вы пришли за этой суммой, а я вам ее плачу.

Липы, черемухи, акации, жасмины, сирени, левкои, резеда, розы — все благоуханнейшее соединилось в один сладкий свежий аромат и обильной упоительной волной било в открытое окно. Зелень сияла, вся в драгоценных каменьях дождевых капель. О, как же мне было хорошо!

Инспектор как-то скособочился в кресле.

— Пане Шумский! — крикнул он. — Если вы сию же минуту не перестанете шутки шутить, то будете отвечать за оскорбление должностного лица! Я вас в последний раз спрашиваю: будете платить?

Я спокойно, с непередаваемой улыбкой вынул из ящика 776 злотых и 48 грошей, положил их на стол и сказал:

— Буду. Вот деньги.

Огромная радужная арка скрепила зенит неба и центр земли (sic!).

Инспектор сжал голову руками и сквозь стиснутые зубы прошипел:

— Бесссовессстно! Бесссовессстно!

Признаюсь, мурашки забегали у меня по спине от этого зрелища.

— Что случилось? — испуганно спросил я. — Почему вы так дрожите, пане инспектор?

За окном было уже тихо и спокойно, свежо и проветрено. Зато в комнате разразилась гроза.

— Почему?! — рычал инспектор. — Почему?! Да как же вы смеете? Кто вас уполномочил? Вы думаете, пане Шумский, что столь безнаказанно можно издеваться над бедным изработавшимся налоговым инспектором?

— Кто издевается, дорогой мой? За что такое обвинение?

— Как то есть за что? — выл он. — Как за что? Я приходу. Вы меня встречаете весело, с улыбкой, с дьявольской вежливостью! Вы предлагаете мне кресло! Вы угощаете меня освежающим напитком, которого я так жаждал, вы говорите со мной о каких-то стихах — хорошо, я все стерпел, я думал, что вы мне зубы заговариваете. Но затем — вы платите! Наличными! Не пытаясь добиться отсрочки или рассрочки! Хотя бы на неделю! Или две! Он платит, бессовестный! Платит, преступник! На стол деньги выкладывает! Двадцать три года работаю я инспектором, и никто еще со мной так жестоко не обходился! Ты — Шумский? Скотина ты, вот кто! На колени! Умоляй, проси, пресмыкайся! Немедленно предложи, что сейчас заплатишь только сто злотых, а остальные станешь вносить помесячно!

Я взывал, ползая на коленях:

— Нет. Все — сегодня! До гроша! Сигарку не желаете, пане инспектор?

И тут — не с апокалипсического ли свода — обрушился страшный гром? Нет! Это был крик инспектора, который пал, пораженный Перуном Чуда.

В ту же секунду раскрылись за его плечами белые, ангельские крылья, он вылетел в окно и вознесся, бедный и замученный, на высоты твои, о Предвечный!

Дай же ему место одесную престола Твоего.

Я же, прослеживая лет его в лазури, попиваю арак уже без воды, и полной грудью впиваю озон преображенного грозой мира.

1933 г.