Альфонс Доде - Необычайные приключения Тартарена из Тараскона (пер. Митрофан Ремезов) Страница 5

Вся эта исторія глубоко возмущала Тартарена-Санхо. Мысль о путешествіи въ Африку и объ охотѣ за львами холодомъ и дрожью прохватывала его покоелюбивое тѣло и, по возвращеніи домой, подъ звуки серенады, раздававшейся подъ ихъ окнами, онъ сдѣлалъ страшную сцену Тартарену-Кихоту, обзывалъ его полуумнымъ, сумасброднымъ фантазеромъ, неосторожнымъ и трижды безсмысленнымъ человѣкомъ, до мельчайшихъ подробностей высчитывалъ всѣ возможныя и невозможныя бѣды, ожидающія ихъ въ этой поѣздкѣ: кораблекрушенія, ревматизмы, горячки. дизентеріи, чума, элефантіазисъ и все прочее.

Напрасно клялся Тартаренъ-Кихотъ, обѣщаясь быть осторожнымъ, тепло одѣваться, запастись въ дорогу всѣмъ необходимымъ, — Тартаренъ-Санхо и слушать ничего не хотѣлъ. Бѣдняку уже представлялся его собственный трупъ разорваннымъ въ клочья львами, поглощеннымъ песками пустыни, подобно блаженной памяти Камбизу; Тартарену-Кихоту удалось его немного успокоить лишь тѣмъ соображеніемъ, что ѣхать, все-таки, предстоитъ не сейчасъ, дѣло не къ спѣху, и что, во всякомъ случаѣ, они еще пока дома.

Да и на самомъ дѣлѣ нельзя же такъ вдругъ, безъ приготовленій, подняться и пуститься въ такую далекую экспедицію. Надо предварительно ознакомиться какъ слѣдуетъ съ краемъ, куда ѣдешь, — человѣкъ, вѣдь, не птица какая-нибудь перелетная.

Тартаренъ началъ съ того, что принялся за чтеніе разсказовъ знаменитыхъ путешественниковъ по Африкѣ: Монго-Парка, де-Калье, доктора Ливингстона, Ганри Дюверье. Тутъ нашъ герой узналъ, что смѣлые путешественники, прежде чѣмъ взять въ руки странническій посохъ и пуститься въ далекія страны, долго подговлялись переносить всякія лишенія: голодъ, холодъ, жажду, усиленные переходы. Тартаренъ рѣшился послѣдовать ихъ примѣру и съ того же дня сталъ питаться только вареною водой. Вареною водой называютъ въ Тарасконѣ хлѣбную тюрю на водѣ, вскипяченную съ зубкомъ чеснока, съ небольшимъ количествомъ тиміяна и лавровымъ листкомъ. Діэта, какъ видите, была довольно серьезная, и бѣдняга Санхо порядочно-таки морщился.

Тартаренъ не ограничился одною діэтой и къ ней присоединилъ предписываемыя благоразуміемъ упражненія. Такъ, чтобы привыкнуть къ большимъ переходамъ, онъ принялъ за правило ежедневно утромъ обходить весь городъ разъ семь или восемь, то скорымъ шагомъ, то бѣглымъ, прижавши локти къ тѣлу и держа во рту два бѣлыхъ камушка, какъ дѣлали древніе. Потомъ, чтобы освоиться съ ночнымъ холодомъ, туманами, росой, онъ каждый вечеръ выходилъ въ садъ и пребывалъ тамъ до десяти-одиннадцати часовъ, съ ружьемъ въ рукахъ, притаившись за боабабомъ, какъ бы поджидая звѣря.

Наконецъ, во все время, пока звѣринецъ Митена пробылъ въ Тарасконѣ, охотники по фуражкамъ, засидѣвшіеся у Костекальда, проходя черезъ площадь, видали въ сумракѣ ночи, какъ какой-то таинственный человѣкъ прохаживался взадъ и впередъ позади балагана. То былъ Тартаренъ: онъ пріучался безтрепетно слышать рычаніе и ревъ льва въ ночной темнотѣ.

X

Передъ отъѣздомъ

Пока Тартаренъ такимъ образомъ подготовлялся въ опасной экспедиціи, вниманіе Тараскона было сосредоточено на немъ. Всѣ другіе интересы отошли на задній планъ. Охота по фуражкамъ кое-какъ влачила жалкое существованіе; романсы были почти забыты. Въ аптевѣ Безюке давно уже не открывалось фортепіано; на немъ, поднявши кверху ножки, сохли шпанскія мухи. Все какъ бы замерло въ ожиданіи отъѣзда Тартарена. За то надо было видѣть его успѣхи въ гостиныхъ. Его всюду приглашали наперерывъ, его заманивали, отбивали другъ у друга, похищали, перехватывали на дорогѣ. Дамы только о томъ и мечтали, какъ бы добиться чести пройтись подъ руку съ Тартареномъ по звѣринцу и тамъ, передъ клѣткою льва, разспросить его объ охотѣ за этими страшными звѣрями, узнать отъ него самого, куда надо цѣлить, во сколькихъ шагахъ стрѣлять, часто ли бываютъ несчастные случаи и т. под.

Тартаренъ разсказывалъ и объяснялъ все, что угодно. Онъ прочелъ Жюля Жерара и такъ превосходно зналъ всѣ подробности охоты за львами, какъ будто самъ бывалъ на ней несчетное число разъ. Его разсказы отличались необыкновенною увлекательностью. Въ особенности же любепытно было его послушать послѣ обѣда у предсѣдателя суда Ладвеза или у храбраго капитана Бравиды, отставнаго начальника гарнизонной швальни, когда подавался кофе. Стулья тѣснились въ одному концу стола и Тартаренъ принимался повѣствовать о своихъ будущихъ охотахъ.

Опершись на столъ и склонившись головою къ чашкѣ душистаго мокко, нашъ герой взволнованнымъ голосомъ разсказывалъ обо всѣхъ опасностяхъ, ожидающихъ его среди африканскихъ пустынь. Онъ говорилъ о томъ, какъ въ темную, безлунную ночь приходится сторожить звѣря; онъ живо описывалъ страшныя болота, убивающія своими міазмами, рѣки, отравленныя падающими въ нихъ листьями олеандровъ, горные снѣга и зной тропическаго солнца, массы скорпіоновъ и тучи саранчи; онъ знакомилъ слушателей съ образомъ жизни и повадками громадныхъ африканскихъ львовъ, давалъ ясное понятіе о ихъ необычайной силѣ и кровожадности. Увлеченный собственнымъ повѣствованіемъ, онъ вскакивалъ изъ-за стола, дѣлалъ прыжокъ на середину залы, изображая въ лицахъ льва и подражая его страшному голосу… вдругъ выстрѣлъ нарѣзнаго карабина: пафъ! пафъ!… свистъ разрывной пули — фшшь!… Тартаренъ жестикулируетъ, рычитъ, реветъ, опрокидываетъ стулья…

Лица слушателей блѣдны. Мужчины переглядываются, значительно покачивая головами; дамы закрываютъ глаза и слегка вскрикиваютъ; старики воинственно потрясаютъ своими палками. Изъ сосѣдней комнаты несутся вопли рано заснувшихъ дѣтей, въ ужасѣ вскакивающихъ съ постелей отъ львинаго рыканія и выстрѣловъ смѣлаго охотника.

Тартаренъ необыкновенно живо разсказывалъ, а уѣзжать… пока лишь только собирался.

XI

На шпагахъ, господа, на шпагахъ не угодно ли?… Только не на шпилькахъ!…

Думалъ ли онъ, на самомъ дѣлѣ ѣхать? Вотъ вопросъ, на который біографъ Тартарена не въ состояніи отвѣтить съ полною достовѣрностью. Несомнѣнно одно, что звѣринецъ Митена уѣхалъ изъ Тараскона; съ тѣхъ поръ црошло три мѣсяца, а охотникъ за львами не трогался съ мѣста. Весьма возможно, впрочемъ, что наивный герой, подъ вліяніемъ миража, совершенно искренно воображалъ, будто побывалъ уже въ Африкѣ. Быть-можетъ, отъ постояннаго повторенія разсказовъ о будущихъ охотахъ ему самому эти охоты представлялись уже чѣмъ то пережитымъ въ дѣйствительности, подобно тому, какъ онъ воображалъ, что приказывалъ поднять консульскій флагъ въ Шанхаѣ и отражалъ набѣги татаръ.

На бѣду, тарасконцы не поддались наэтотъ разъдѣйствію миража. Когда, по прошествіи трехъ мѣсяцевъ, въ городѣ замѣтили, что сборы въ путь нисколько не подвигаются впередъ, между обывателями начался ропотъ.

— Повтореніе исторіи съ поѣздкою въ Шанхай! — сказалъ, улыбаясь, Костекальдъ.

Въ городѣ подхватили слова оружейника; вѣра въ Тартарена была подорвана. Всѣхъ безпощаднѣе оказались наиболѣе довѣрчивые и трусливые, — люди, подобные Безюке, котораго крупная блоха способна была обратить въ бѣгство. Въ клубѣ, на гуляньѣ, въ обществѣ эти господа подходили къ Тартарену и съ ехидною улыбкой спрашивали:

— Такъ какъ же, когда выѣзжаете?

Въ лавкѣ Костекальда Тартаренъ утратилъ всякій авторитетъ; охотники по фуражкамъ перестали признавать его главенство. Дѣло дошло и до эпиграммъ. Предсѣдатель суда Ладвезъ, пописывавшій иногда стишки въ минуты досуга, сочинилъ на мѣстномъ провансальскомъ нарѣчіи шутливую пѣсенку, имѣвшую большой успѣхъ. Въ ней говорилось о нѣкоемъ великомъ охотникѣ, по фамиліи Жерве, страшное ружье котораго должно было истребить всѣхъ до единаго львовъ въ Африкѣ. Съ сожалѣнію, это проклятое ружье имѣло очень скверную особенность: его постоянно заряжали, а оно никогда не стрѣляло, — on le chargeait toujours, il ne partait jamais: «Il ne partait jamais», — понимаете ехидный намекъ?…

   Lou fûsioù de mestre Gervaï   Toujou lou cargon, toujou lou cargon.   Lou fûsioù de mestre Gervaï   Toujou lou cargon, part jamaï.

Пѣлось это, конечно, издали, такъ какъ у Тартарена были «двойные мускулы», но, все-таки, пѣлось… а давно ли, кажется… О, непостоянство тарасконскихъ обывателей!

Великій мужъ дѣлалъ видъ, что ничего не замѣчаетъ, ничего не слышитъ и не понимаетъ. На самомъ же дѣлѣ эта ядовитая шутка огорчала его до глубины души; онъ сознавалъ, что Тарасконъ ускользаетъ изъ его рукъ, и это причиняло ему тяжелыя страданія. Несмотря на страданія и огорченія, Тартаренъ по-прежнему улыбался и продолжалъ вести свою мирную жизнь, какъ ни въ чемъ не бывало. Только изрѣдка онъ не выдерживалъ роли; маска беззаботнаго добродушія спадала съ его лица и, вмѣсто смѣха, на немъ явно видны были негодованіе и печаль.

Такъ, разъ маленькіе савойяры пѣли подъ его окномъ: Lou fûsioù de mestre Gervaï; голоса негодныхъ ребятишекъ достигли до ушей бѣднаго великаго человѣка, подбривавшаго въ то время бороду. Тартаренъ носилъ бороду, но когда она уже слишкомъ разросталась, онъ подстригалъ ее и подбривалъ на щекахъ.