Артур Дойль - Человек из Архангельска Страница 5

— Не могу сказать наверняка, — ответил я. Он посмотрел на меня задумчиво.

— Вы очень странный человек, — сказал он наконец. — Я не могу понять вас. Вы всё ещё стоите между мною и Софьей. Вы ставите себя в опасное положение, сэр. О, поверьте мне прежде, чем будет слишком поздно. Если бы вы только знали, что я сделал, чтобы овладеть этой женщиной, как я рисковал своим телом, как я погубил свою душу! Вы — небольшое препятствие в сравнении с теми, которые я преодолел, один удар ножа или брошенный камень устранили бы вас навсегда с моего пути. Но спаси меня Бог от этого! — дико вскричал он. — Я и так уже слишком пал, всё лучше чем это.

— Вы сделали бы лучше, если бы вернулись на свою родину, — сказал я, — чем прятаться в этих дюнах и отравлять мой досуг. Когда я буду иметь доказательство, что вы уехали, я отдам эту женщину под покровительство русского консула в Эдинбурге. До тех пор я буду охранять её сам, и ни вы, ни какой иной московит не отнимет её у меня.

— Какую же цель преследуете вы, разъединяя меня с Софьей? — спросил он. Не думаете ли вы, что я буду обижать её? Зачем же я буду это делать, когда я охотно отдал бы жизнь, чтобы избавить её от малейшей неприятности? Зачем вы делаете это?

— Я делаю это потому, что мне так того угодно, — ответил я. — Я не имею обыкновения объяснять свои поступки кому бы то ни было.

— Послушайте! — вскричал он, внезапно впадая в бешенство и подвигаясь ко мне со сжатыми кулаками. — Если бы я думал, что у вас есть какое-нибудь бесчестное намеренье по отношению к этой девушке, если бы я мог хоть на одно мгновение предположить, что у вас есть какой-нибудь низкий мотив, чтобы задерживать её, то так же верно, как то, что есть Бог на небе, я вырвал бы сердце из вашей груди своими собственными руками.

Одна мысль об этом, казалось, лишила его рассудка. Лицо его исказилось, а кулаки конвульсивно сжимались и разжимались. Я думал, что он схватит меня за горло.

— Прочь, — сказал я, кладя руку на пистолет. — Если вы прикоснётесь ко мне хоть пальцем, я убью вас.

Он опустил руку в карман, и одно мгновение я думал, что он хочет также достать оружие, но вместо этого он поспешно вынул папироску и зажёг её, быстро вдыхая дым в лёгкие. Нет сомнения, он знал по опыту, что это был самый верный способ обуздать свои страсти.

— Я говорил вам, — сказал он более спокойным голосом, — что моё имя Урганев, Алексей Урганев. Я финн по рождению и провёл жизнь в странствованиях по всему свету. Я принадлежу к числу беспокойных людей, не могущих удовлетвориться тихой жизнью. С тех пор, как у меня было своё судно, едва ли имелся порт от Архангельска до Австралии, куда бы я ни заходил. Я был груб, необуздан и свободен; а там, на родине, жил человек изящный с белыми руками, с вкрадчивой речью, умевший угождать женщинам. Этот юноша своими хитростями и уловками украл у меня любовь девушки, которую я всегда считал предназначенной себе. До этого времени она, казалось, склонна была отвечать на мою страсть. Я был в плавании в Гаммерфесте, куда я ездил за слоновой костью, и, неожиданно вернувшись, узнал, что она — моя гордость, моё сокровище — выходит замуж за этого юношу с изнеженным лицом, и что свадебный поезд уже отправился в церковь. В такие минуты, сэр, что-то происходит в моей голове, и я едва сознаю, что делаю. Я высадился на берег со своею командой — всё люди, которые плавали со мной годами и на верность которых можно было положиться. Мы пошли в церковь. Они стояли, она и он, перед священником, но обряд не был ещё совершён. Я бросился между ними и схватил её за талию. Мои люди оттолкнули испуганного жениха и зрителей. Мы снесли её в лодку, привезли на корабль, а затем, подняв якоря, поплыли через Белое море, пока шпицы Архангельска не скрылись за горизонтом. Я предоставил ей свою каюту, свою гостиную, всевозможный комфорт. Я спал вместе с людьми на баке. Я всё надеялся, что с течением времени её отвращение исчезнет и она согласится выйти за меня замуж в Англии или Франции. Проходили дни за днями. Мы видели, как Нордкап исчез позади нас, мы плыли вдоль серых берегов Норвегии, но несмотря на всё моё внимание, она не прощала мне того, что я вырвал её из рук бледного возлюбленного. Затем случился этот проклятый шторм, который разбил и мой корабль и мои надежды, и лишил меня даже возможности видеть женщину, ради которой я так много рисковал. Может быть, она ещё может полюбить меня. Вы, сэр, — сказал он задумчиво, — надо полагать, много повидали на своём веку. Не думаете ли вы, что она может забыть этого человека и полюбить меня?

— Мне надоела ваша история, — сказал я, отворачиваясь. — Что касается до меня, то я полагаю, что вы большой дурак. Если вы думаете, что ваша любовь может пройти, то самое лучшее для вас — развлекаться как можно больше. Если же эта страсть неизлечима, то самое лучшее, что вы можете сделать, это перерезать себе горло — таков самый простой выход из подобного положения. У меня нет больше времени рассуждать с вами.

Сказав это, я ушёл от него и спустился к лодке. Я ни разу не оглянулся, но слышал глухой звук его шагов по песку, так как он последовал за мною.

— Я рассказал вам начало своей истории, — сказал он, — когда-нибудь вы узнаете её конец. Хорошо бы вы сделали, если бы отпустили девушку.

Я ничего не ответил ему, и лишь оттолкнулся от берега. Когда я отъехал на некоторое расстояние, я оглянулся назад и увидел его высокую фигуру, стоявшую на жёлтом песке и задумчиво смотревшую мне вслед. Когда я оглянулся ещё раз, несколько минут спустя, он исчез.

В течение долгого времени после этого моя жизнь была так же правильна и монотонна, как она была до кораблекрушения. Иногда я думал, что человек из Архангельска исчез совсем, но следы, которые я видел на песке, и особенно маленькая кучка пепла от папирос, однажды найденная мною за холмиком, с которого можно было видеть дом, доказывали, что, хотя и невидимый, но он всё ещё был по соседству. Мои отношения с русской девушкой оставались теми же, что и прежде. Старая Мэдж сначала несколько ревниво относилась к её присутствию и, казалось, боялась, что она отнимет у неё ту маленькую власть, которой она пользовалась в моём доме. Постепенно, однако же, по мере того, как она убеждалась в моём крайнем равнодушии, она примирилась с положением и, как я уже говорил, извлекала из него выгоду, так как наша гостья выполняла за неё многие домашние работы.

Теперь я подхожу к концу своего рассказа, который я начал гораздо больше для своего собственного развлечения, чем для развлечения кого бы то ни было. Конец этого странного эпизода, в котором играли роль эти русские, был такой же бурный и внезапный, как и его начало. События одной единственной ночи избавили меня от всех моих беспокойств и оставили меня ещё раз одного с моими книгами и моими занятиями, оставили таким, каким я был до вторжения этих чужестранцев. Позвольте мне попытаться описать, как это случилось.

Я был целый день занят тяжёлой утомительной работой, так что вечером решился сделать длительную прогулку. Когда я вышел из дома, моё внимание было привлечено видом моря. Оно лежало передо мной, словно полоса стекла. Ни малейшей ряби не было видно на его поверхности. Но воздух был полон тем не поддающимся описанию стонущим шумом, о котором я упоминал раньше, — шумом, производившим такое впечатление, как будто бы духи всех тех, кто лежит под этими предательскими волнами, шлют мрачное предостережение о грядущих тревогах своим братьям во плоти. Жёны рыбаков на этом берегу знают значение этого дикого шума и тоскливым взором ищут тёмные паруса, идущие к берегу. Услышав этот шум, я вернулся домой и посмотрел на барометр. Он опустился ниже 29 градусов. Тогда я понял, что нас ожидает бурная ночь.

У подошвы холмов, где я прогуливался в этот вечер, было темно и холодно, но вершины их были облиты розово-красным светом, а море освещено заходящим солнцем. На небе не было видно сколько-нибудь значительных туч, глухой стон моря становился всё громче и сильнее. Далеко к востоку я увидел бриг, шедший в Уик.

Было очевидно, что его капитан как и я, принял к сведению указания природы и спешил укрыться в гавани. Позади него длинная, мрачная полоса тумана низко стлалась над водою, скрывая горизонт. «Надо торопиться, — подумал я, — иначе ветер может подняться раньше, чем я вернусь домой».

Я был по крайней мере в полумиле от дома, когда внезапно остановился и, затаив дыхание, стал прислушиваться. Мой слух так привык к звукам природы, к вздохам бриза, к рыданию волн, что всякий другой звук был слышен мне на большом расстоянии. Я ждал, весь превратившись в слух. Да, это опять был продолжительный крик отчаяния, нёсшийся над песками, которому вторило эхо между холмами позади меня, — жалобный призыв на помощь. Он был слышен со стороны моего дома. Я повернулся и побежал назад по направлению к дому настолько быстро, насколько мог, увязая в песке, перескакивая через камни. Мрачные мысли толпились у меня в голове.