Проспер Мериме - Души чистилища Страница 5

У входа в нее дон Хуан попытался вложить в ножны свою шпагу, ибо он считал неприличным и не подобающим доброму христианину вступать в дом божий с обнаженным мечом в руках. Однако ножны туго поддавались, и клинок входил в них с трудом; словом, он убедился, что это не его шпага. Очевидно, дон Гарсия схватил в суматохе первую попавшуюся шпагу, валявшуюся на земле и принадлежавшую убитому или кому-нибудь из его спутников. Дело принимало плохой оборот, и дон Хуан тотчас же сообщил об этом своему другу, на советы которого он уже привык полагаться.

Дон Гарсия нахмурил брови, закусил губу и принялся крутить поля своей шляпы, прохаживаясь взад и вперед, в то время как дон Хуан, пораженный своим неприятным открытием, терзался страхом и муками совести. После раздумья, длившегося с четверть часа, дон Гарсия, выказавший свою деликатность тем, что ни разу не сказал: «Как это вы могли выронить шпагу?» — взял дона Хуана под руку и заявил:

— Идемте, я сейчас улажу это дело.

В эту минуту какой-то священник выходил из ризницы, собираясь покинуть церковь. Дон Гарсия остановил его.

— Простите, я, кажется, имею честь говорить с ученым лиценциатом[25] Гомесом? — спросил он с глубоким поклоном.

— Я еще не лиценциат, — ответил священник, явно польщенный тем, что его приняли за лиценциата. — Меня зовут Мануэль Тордойя, и я весь к вашим услугам.

— Святой отец! — сказал Дон Гарсия. — Вы как раз то лицо, с которым мне нужно поговорить. Дело касается вопроса совести, а вы, если слухи меня не обманули, автор знаменитого трактата «De casibus conscientiae»[26], наделавшего так много шума в Мадриде.

Священник, поддавшись греху тщеславия, пробормотал в ответ, что хотя он не является автором названной книги (говоря по правде, никогда не существовавшей), но он много занимался этими вопросами.

Дон Гарсия, не без причины слушавший его одним ухом, продолжал:

— Святой отец! Вот вкратце дело, о котором я хотел с вами посоветоваться. К одному моему приятелю не дальше как сегодня, лишь час тому назад, обратился на улице какой-то человек. «Кавальеро! — сказал он ему. — Я должен сейчас драться в двух шагах отсюда; у моего противника шпага длиннее моей. Не будете ли вы добры одолжить мне вашу, чтобы наше оружие было равным?» Мой приятель обменялся с ним шпагами. Некоторое время он ждет на углу улицы, пока те покончат свое дело. Не слыша более звона шпаг, он подходит — и что же видит? На земле лежит убитый человек, пронзенный той самой шпагой, которую он только что дал незнакомцу. С этой минуты он в отчаянии корит себя за свою любезность, страшась, не совершил ли он смертного греха. Я пытался его успокоить. По-моему, его грех простителен, так как, если бы он не дал своей шпаги, он был бы причиной того, что противники сразились бы неравным оружием. Что вы скажете, отец мой? Разделяете ли вы мое мнение?

Священник, бывший новичком в казуистике, насторожил уши при этом рассказе и стал тереть лоб, как человек, приискивающий цитату. Дон Хуан, плохо понимавший, куда клонит дон Гарсия, боялся вставить словечко из страха испортить дело.

— Видно, случай очень трудный, святой отец, — продолжал дон Гарсия, — раз такой ученый человек, как вы, колеблется, как его разрешить. Если вы позволите, завтра мы к вам зайдем, чтобы узнать ваше суждение, а пока я вас очень прошу отслужить — или поручить это сделать кому-нибудь другому — несколько месс за упокой души убитого.

С этими словами он сунул священнику в руку два или три дуката, окончательно расположивших его в пользу юношей, столь набожных, столь совестливых, а главное, столь щедрых. Он пообещал завтра на этом самом месте вручить им свое заключение в письменной форме. Дон Гарсия рассыпался в благодарностях, а потом прибавил небрежным тоном, словно речь шла о пустяке:

— Только бы правосудию не вздумалось сделать нас ответственными за эту смерть! На вас же мы возлагаем надежду по части примирения нас с богом.

— Правосудия, — заявил священник, — вам нечего опасаться. Ваш друг, который дал на время свою шпагу, по закону отнюдь не является сообщником.

— Да, отец мой, но ведь истинный убийца убежал. Станут осматривать рану, быть может, найдут шпагу со следами крови… Как знать? Эти законники, говорят, страшные придиры.

— Но ведь вы свидетель тому, что шпагу он взял у другого человека? — сказал священник.

— Конечно, — ответил дон Гарсия, — и я готов это заявить перед любым судьей королевства. К тому же, — прибавил он вкрадчивым голосом, — и вы, отец мой, можете теперь подтвердить истину. Ведь мы обратились к вам за духовным наставлением задолго до того, как дело получит огласку. Вы можете подтвердить факт обмена шпаг… Да вот лучшее доказательство.

Он взял шпагу дона Хуана.

— Поглядите, — сказал он, — на эту шпагу: она совсем не подходит к ножнам.

Священник кивнул головой, как человек, убежденный в правдивости рассказанной ему истории. Он молча перебирал пальцами дукаты, черпая в них самый веский довод в пользу обоих юношей.

— В конце концов, отец мой, — прибавил дон Гарсия с очень набожным видом, — что значит для нас земное правосудие? Главное для нас — это примириться с небом.

— До завтра, дети мои, — сказал священник, собираясь уходить.

— До завтра, — ответил дон Гарсия. — Целуем ваши руки и полагаемся на вас.

Когда священник ушел, дон Гарсия весело подпрыгнул.

— Да здравствует симония![27] — воскликнул он. — Вот наши дела как будто и поправились. Если правосудие потревожит нас, этот славный монах ради дукатов, уже полученных, и тех, которые он еще рассчитывает выудить у нас, не откажется показать, что в смерти кавальеро, убитого вами, мы так же мало повинны, как новорожденный младенец. Ступайте теперь домой, но будьте настороже и отворяйте дверь с разбором. Я же пройдусь по городу и послушаю, что говорят люди.

Вернувшись к себе в комнату, дон Хуан, не раздеваясь, бросился на кровать. Он провел ночь без сна, все время думая о совершенном им убийстве, главное же — о его последствиях. Каждый раз, как доносился шум шагов с улицы, он воображал, что это идут его арестовать. Наконец усталость и тяжесть в голове от недавнего студенческого обеда взяли свое, и он к рассвету задремал.

Он проспал уже несколько часов, как вдруг слуга разбудил его, сообщив, что какая-то дама с закрытым лицом хочет его видеть. В ту же минуту в комнату вошла женщина. Она была с ног до головы закутана в большой черный плащ, из-под которого выглядывал только один глаз. Этот глаз сначала посмотрел на слугу, потом на дона Хуана, словно желая дать понять, что она хочет говорить наедине. Слуга тотчас же вышел. Дама присела, продолжая широко раскрытым глазом смотреть на дона Хуана с большим вниманием. Помолчав с минуту, она начала так:

— Сеньор кавальеро! Вы вправе удивиться моему поступку, и, без сомнения, вы можете плохо обо мне подумать. Но когда вы узнаете побуждения, которые привели меня сюда, вы, наверное, не осудите меня. Вы вчера дрались с одним здешним кавальеро…

— Я, сеньора? — воскликнул дон Хуан, бледнея. — Но вчера я не покидал своей комнаты…

— Не притворяйтесь передо мной; я сейчас покажу вам пример прямодушия.

С этими словами она распахнула свой плащ, и дон Хуан узнал донью Тересу.

— Сеньор дон Хуан! — продолжала она, краснея. — Я должна вам признаться, что ваша отвага крайне расположила меня в вашу пользу. Несмотря на смятение, овладевшее мною, я заметила, что ваша шпага сломалась и что вы бросили ее на землю у дверей нашего дома. В то время как все толпились вокруг раненого, я сошла вниз и подняла эфес вашей шпаги. Рассматривая его, я прочла на нем ваше имя и поняла, какой опасности вы подвергнетесь, если он попадет в руки ваших врагов. Вот он. Я счастлива, что могу вам его вручить.

Как и следовало ожидать, дон Хуан, упав перед ней на колени, заявил, что она спасла ему жизнь, но что это дар бесполезный, так как он умрет от любви к ней. Донья Тереса спешила домой и хотела тотчас уйти. Но слова дона Хуана доставляли ей такое удовольствие, что она не могла решиться сразу с ним расстаться. Около часа прошло в такой беседе, полной клятв в вечной любви, поцелуев руки, мольбы с одной стороны и слабых отказов с другой. Внезапно вошедший дон Гарсия прервал это свидание. Он был не из тех людей, которых легко смутить. Прежде всего он успокоил донью Тересу. Он похвалил ее мужество и присутствие духа и в заключение просил походатайствовать за него перед ее сестрой с целью обеспечить ему более ласковый прием. Донья Тереса обещала исполнить все, о чем он ее просил, закуталась до бровей в свой плащ и ушла, предварительно дав слово прийти вместе с сестрой сегодня же на вечернее гулянье в условленное место.

— Наши дела идут недурно! — воскликнул дон Гарсия, как только юноши остались одни. — Вас никто не подозревает. Коррехидор, весьма мало ко мне расположенный, оказал мне честь, вспомнив обо мне. Он был уверен, по его словам, что дона Кристоваля убил я. Знаете, что заставило его изменить свое мнение? Ему сообщили, что я провел весь вечер с вами, а у вас, мой друг, такая репутация святости, что частицу ее вы можете давать напрокат другим. Как бы там ни было, подозрение нас не коснулось. Ловкая проделка вашей маленькой Тересы избавляет нас от страха за будущее. Итак, бросим об этом думать и предадимся удовольствиям.