Оноре Бальзак - Жизнь холостяка Страница 51

— Оставайтесь же защитником и покровителем семьи Бридо, потому что у них ничего нет, — сказал г-ну Эрону старик Ошон, не простивший Максансу тех потрясений, которые недавно испытал, боясь, как бы не разграбили его дом.

Максанс Жиле и Флора Бразье, чувствуя себя недосягаемыми, только усмехнулись, узнав о прибытии второго племянника Руже. Ведь при первом же признаке опасности со стороны Филиппа они могли заставить папашу Руже подписать доверенность, а государственная рента могла быть переведена на имя Макса или Флоры. Если бы даже завещание было изменено, то пятьдесят тысяч ливров дохода послужили бы недурным утешением, да еще можно было рассчитывать на сто сорок тысяч франков под закладную на земельное имущество.

На следующий день по приезде Филипп Бридо около десяти часов утра явился с визитом к своему дядюшке; он заблагорассудил показаться в своем ужасном одеянии. Таким образом, когда человек, побывавший в Южном госпитале и в Люксембургской тюрьме, вошел в залу, Флора Бразье при виде этого отталкивающего субъекта испытала как бы сердечное содрогание. Жиле, в свою очередь, ощутил то потрясение разума и чувства, которым природа предуведомляет нас о скрытой вражде или приближающейся опасности. В лице у Филиппа после перенесенных им несчастий появилось что-то зловещее, а его одежда еще усугубляла это впечатление. Его жалкий синий сюртук, ввиду печальных обстоятельств, был застегнут по-военному до самого воротничка, но и так он выдавал слишком хорошо то, что ему надлежало скрыть. Штаны, обтрепанные снизу, словно у инвалида, свидетельствовали о глубокой бедности. Сапоги оставляли мокрые следы, подошвы хлюпали и брызгали грязной водой. Серая шляпа, которую полковник держал в руках, являла взорам ужасающе засаленную тулью. Камышовая трость со стершимся лаком, должно быть, побывала во всех углах парижских кофеен и долго утыкалась своим витым концом во всяческую грязь. Над бархатным галстуком с вылезшей наружу картонной прокладкой возвышалась голова, почти подобная той, какую себе создает при помощи грима Фредерик Леметр[60] для последнего акта «Жизни игрока»[61]; медно-красный, кое-где зеленоватый цвет лица, выдающий истощенность еще сильного мужчины, — часто можно увидеть подобные краски на лицах кутил, проводящих ночи за карточной игрой; глаза, окаймленные темными кругами, неестественно красные воспаленные веки, наконец лоб, производящий страшное впечатление и свидетельствующий о разрушении организма. У Филиппа, только что начавшего получать свое содержание, щеки были почти втянуты внутрь и изрыты морщинами. На лысом черепе осталось сзади всего несколько прядей волос, постепенно редевших к ушам. Чистая синева его сверкающих глаз приняла холодный оттенок стали.

— Здравствуйте, дядя, — сказал он хриплым голосом. — Я — ваш племянник Филипп Бридо. Вот как Бурбоны обращаются с подполковником, ветераном старой гвардии, передававшим приказания императора в битве при Монтеро! Мне было бы стыдно, если бы мой сюртук распахнулся в присутствии барышни. Что ж, в конце концов — это закон игры. Мы хотели снова начать партию и проиграли! Я живу в вашем городе по приказу полиции, с отличным окладом в шестьдесят франков ежемесячно. Таким образом, горожане могут не опасаться, что я вздую цены на съестные припасы. Я вижу, вы в прекрасной компании.

— Ах! Значит, ты мой племянник... — сказал Жан-Жак.

— Так пригласите же господина подполковника позавтракать с нами, — сказала Флора.

— Нет, сударыня, спасибо, — ответил Филипп, — я уже завтракал. Кроме того, я бы скорее отрубил себе руку, чем попросил кусок хлеба или грош у моего дяди после того, что произошло в этом городе с моим братом и матерью... Мне только показалось неприличным оставаться в Иссудене и не свидетельствовать дядюшке время от времени мое почтение. А что касается вас, — сказал он, протянув свою длань дяде и потрясши его руку, — то вы можете поступать, как вам угодно: я ничему не буду противиться, лишь бы только честь Бридо осталась неприкосновенной...

Жиле мог свободно разглядывать подполковника, потому что Филипп с явной подчеркнутостью избегал смотреть на него. Хотя кровь кипела у него в жилах, Макс был слишком заинтересован в том, чтобы вести себя с той осторожностью великих политиков, которая порой походит на трусость, и не вспылить, как юноша; поэтому он оставался спокойным и холодным.

— Вам не подобает, сударь, — сказала Флора, — жить на шестьдесят франков в месяц под самым носом у своего дядюшки, ведь у него сорок тысяч франков ренты и он так хорошо обошелся с господином Жиле, своим внебрачным родственником, — вот познакомьтесь с ним.

— Да, Филипп, — вмешался старик, — мы подумаем об этом...

Представленный Флорой, Филипп почти боязливо обменялся поклоном с Жиле.

— Дядя, я должен вернуть вам картины; они у господина Ошона; вы доставите мне удовольствие, если зайдете как-нибудь на днях принять их.

Сухо произнеся эти последние слова, подполковник Бридо вышел. Разговор с ним потряс Флору и Жиле еще больше, чем первое лицезрение страшного рубаки. Как только Филипп с яростью обобранного наследника порывисто открыл дверь и вышел, Флора и Жиле спрятались за занавесками, чтобы посмотреть на него, когда он пойдет от своего дяди к Ошонам.

— Какой проходимец! — сказала Флора, вопросительно заглядывая в глаза Максансу.

— Да, к несчастью, были и такие в армиях императора; семерых такого сорта я спустил в преисподнюю на понтонах, — ответил Жиле.

— Я очень надеюсь, Макс, что вы не будете искать ссоры с ним, — сказала мадемуазель Бразье.

— О, это шелудивый пес, которому нужна какая-нибудь кость, — заметил Макс, обратившись к г-ну Руже. — Если его дядя послушается меня, то поспешит избавиться от него какой-нибудь подачкой; иначе он не оставит вас в покое, папаша Руже.

— От него сильно тянет табаком, — сказал старик.

— Его самого тянет к вашим экю, — сказала Флора голосом, не допускающим возражений. — По-моему, вам следует поскорей отвадить его.

— Я бы только этого и желал, — ответил Руже.

— Сударь, — сказала Грита, входя в комнату, где после завтрака находилось все семейство Ошонов, — вот господин Бридо, о котором вы говорили.

Филипп учтиво вошел среди глубокого молчания, вызванного общим любопытством. Г-жа Ошон вздрогнула с ног до головы, увидев виновника всех несчастий Агаты и убийцу старушки Декуэн. Адольфина тоже почувствовала какой-то страх, Барух и Франсуа обменялись изумленными взглядами. Старый Ошон сохранил хладнокровие и предложил стул сыну г-жи Бридо.

— Я пришел, сударь, — сказал Филипп, — представиться вам, так как мне нужно принять меры, чтобы прожить здесь пять лет на шестьдесят франков в месяц, которые мне дает Франция.

— Бывает, — ответил восьмидесятилетний старец.

Филипп говорил о безразличных вещах и держался безукоризненно. Он изобразил знаменитостью журналиста Лусто, племянника старой дамы, — ее благоволение было ему обеспечено, как только она услыхала от него, что Лусто прославит свое имя. Затем он, не колеблясь, признал ошибки своей жизни. На дружеский упрек, который ему потихоньку сделала г-жа Ошон, он ответил, что, сидя в тюрьме, много размышлял и обещает ей в будущем стать совсем другим человеком.

По просьбе Филиппа, г-н Ошон вышел с ним пройтись. Когда скряга и солдат очутились на бульваре Барон, в таком месте, где их никто не мог услышать, подполковник сказал старику:

— Сударь, если вы соблаговолите послушаться моего совета, то мы никогда не будем говорить с вами ни о делах, ни о людях, иначе как прогуливаясь за городом или в таких местах, где можно не опасаться чужих ушей. Господин Дерош очень хорошо объяснил мне значение всяческих пересудов в маленьком городке. Я не хочу, чтобы кто-нибудь здесь подозревал, что вы помогаете мне своими советами, — ведь Дерош предложил мне советоваться с вами, и я прошу вас не отказать мне в этом. Нам предстоит столкнуться с очень сильным врагом, и не следует пренебрегать ни одной предосторожностью, чтобы отделаться от него. И прежде всего — извините меня — я больше не буду вас навещать. Некоторый холодок в наших отношениях необходим, чтобы вас не заподозрили в каком-либо влиянии на мои поступки. На случай, если мне нужно будет с вами посоветоваться, я буду ежедневно проходить по площади в половине десятого, как раз когда вы кончаете завтрак. Когда вы увидите, что я держу трость на плече, как ружье, это будет означать, что нам нужно встретиться, как бы случайно прогуливаясь, там, где вы заранее укажете мне.

— Все это свидетельствует, что вы человек осторожный и хотите добиться своего, — сказал старик.

— И добьюсь, сударь. Для начала укажите мне, с кем я мог бы связаться из военных, возвратившихся из старой армии, которые отнюдь не принадлежат к сторонникам Максанса Жиле.

— Во-первых, это капитан гвардейской артиллерии господин Миньоне, окончивший Политехническую школу, человек лет сорока. Он ведет скромный образ жизни, в высшей степени порядочен и осуждает Макса, считая его поведение недостойным настоящего военного.