Орхан Памук - Дом тишины Страница 52

Я спросил: «Куда поедем?» «В этот твой караван-сарай, где жили зачумленные, — ответила Нильгюн. — В страну чумы». «Я не уверен, существовало такое место или нет», — заметил я. «Ну вот и хорошо, — сказала Нильгюн, — поедешь, посмотришь, решишь окончательно». «Решишь окончательно», — задумался я, как вдруг она добавила: «Или ты боишься что-либо решать окончательно?» «Истории, рассказанные во время чумы…» — пробормотал я. «Ты читаешь какой-то роман?» — спросила Нильгюн удивленно. «Знаешь, — ответил я, волнуясь, — эта мысль о чуме постепенно начинает занимать все мои мысли. Вчера ночью я вспомнил, что где-то читал, что после того, как Кортес с таким маленьким войском нанес поражение ацтекам и захватил Мехико-Сити, была чума. Когда в городе началась эпидемия чумы, ацтеки решили, что бог на стороне Кортеса». «Ну и очень хорошо, — ответила Нильгюн. — Ты тоже узнаешь, что у нас была чума, свяжешь это с другими событиями и будешь изучать все это». «А если ничего такого не было?» — «Тогда не будешь!» — «А если не буду, тогда что мне делать?» — «Ты всегда будешь делать то, что делаешь. Будешь изучать историю». — «Я боюсь, что теперь не смогу ее изучать». — «Почему ты не хочешь верить, что ты можешь быть хорошим историком?» — «Потому что я знаю, что в Турции не может ничего хорошего получиться». — «Неправда, дорогой». — «Нет, правда, пойми это, наконец, такая у нас страна. Дай мне ракы». — «Не-е-ет. Смотри, как здесь красиво. Коровы. Коровы тети Дженнет, помнишь про тетю Дженнет?» «Коровы!!! — взорвался я вдруг. — Чертовы тупые коровы! Заурядности! Черт бы их всех побрал!» Затем я расхохотался, но, наверное, смех мой звучал не очень естественно. «Ты ищешь повод, чтобы махнуть на себя рукой, правда?» — спросила Нильгюн. «Ищу. Дай-ка мне ракы!» «Почему ты хочешь махнуть на себя рукой? Ведь у тебя нет никаких причин, — сказала Нильгюн. — Разве тебе себя не жалко?» — «А чего жалеть? Чем я отличаюсь от множества других людей, махнувших на себя рукой?» «Сударь, вы же такой ученый человек!» — насмешливо произнесла Нильгюн. «На самом деле тебе хочется сказать это серьезным тоном, но ты не можешь решиться, правда?» «Да, — решительно согласилась на этот раз Нильгюн. — Да. Почему нужно махнуть на себя рукой без всякой причины?» «Так ведь не без причины, — ответил я. — Когда я махну на себя рукой, я стану счастливым. Я стану настоящим тогда». «Ты и сейчас настоящий», — не очень уверенно сказала она. «Я только стану настоящим. Понимаешь? Я сейчас не настоящий! Человек, который судит сам себя, который каждое мгновение спрашивает с себя за все, не сумеет быть настоящим в Турции, обязательно сойдет с ума. Чтобы в Турции не сойти с ума, нужно плюнуть на себя. Так ты дашь мне ракы?» — «Бери!» — «Наконец-то! И приемник свой включи!» — «Тебе нравится строить из себя старшего брата». — «Я ничего из себя не строю. Я такой и есть. Я турок!» — «Куда ты едешь?» «На холмы, — ответил я, внезапно заволновавшись. — Куда-нибудь, откуда нам будет лучше всего видно всё. Всё вместе…» — «Что — всё?» — «Может, если я увижу всё вместе и сразу…» «Может быть — что?» — спросила Нильгюн, но я не ответил.

Я молчал, мы молчали, поднимаясь на холм перед домом Измаила. Я свернул на дорогу в сторону Дарыджи и, проехав мимо кладбища, выехал за цементной фабрикой на старую, земляную дорогу, и мы, качаясь, поднялись на холм, размытый дождевой водой. Когда мы поднялись, начал накрапывать дождь. Я развернул «анадол» к равнине, и мы, как подростки, которые приезжают сюда поздно ночью из Дженнет-хисара на машинах целоваться и забывать, что они живут в Турции, тоже сидели в машине и смотрели: берег с изгибами, тянувшийся от Тузлы до Дженнет-хисара, фабрики, курортные поселки, санатории банков, редеющие оливковые рощи, черешневые сады, сельскохозяйственная школа, луг, где умер султан Фатих, баржа на море, деревья, дома, тени, — все постепенно скрывалось под пеленой дождя, подступавшего к нам из Тузлы. Мы видели белое пятно грозы на поверхности моря, чуть дрожа приближавшееся к Дженнет-хисару. Я вылил себе в стакан остатки со дна бутылки и выпил.

«Ты окончательно испортишь себе желудок!» — проворчала Нильгюн. «Почему меня жена бросила, как ты думаешь?» — спросил я. Наступила недолгая пауза, а потом Нильгюн осторожно сказала, смущаясь: «Я думала, что вы расстались, потому что оба хотели этого». — «Нет, это она меня бросила. Потому что я никак не мог дойти туда, куда она хотела… Должно быть, она поняла, что я стану заурядным». — «Нет, дорогой мой!» — «Да-да, так, — сказал я. — Смотри, какой дождь!» — «Не понимаю». — «Что? Дождь?» — «Нет», — ответила Нильгюн очень серьезно. «Ты знаешь, кто такой Эдвард Дж. Робинсон?» — «Кто?» — «Актер, двойника которого я видел в Турции. Мне надоела двойная жизнь. Понимаешь?» — «Нет». — «Поймешь, если выпьешь. Почему ты не пьешь? Ты думаешь, что алкоголь — это символ слабости и поражения, да?» — «Нет, я так не думаю». — «Думаешь, я знаю, думай. А я ведь сдаюсь…» — «Но ты еще даже нигде и ни с кем не сражался», — заметила Нильгюн. «Я сдаюсь потому, что не могу жить, имея две души. С тобой бывает такое иногда? Иногда мне кажется, что я — это два человека». «Нет! — ответила Нильгюн. — Никогда не бывает». «А со мной бывает, — проговорил я. — Но я уже решил, теперь не будет. Я стану одним человеком, единым цельным здоровым человеком. Мне нравится то, что показывают по телевизору забитые едой холодильники, рекламы ковров, мои студенты, которые, подняв руку в классе, спрашивают: профессор, мы можем начать отвечать на вопросы со второго, страницы газет и журналов, пьяные и целующиеся люди, реклама учебных курсов и колбасы, развешанная по автобусам. Ты поняла?» «Немного», — грустно ответила Нильгюн. «Если тебе скучно, то я замолчу». — «Нет, что ты, мне интересно». — «Будет жуткий ливень, правда?» — «Да». — «Я запьянел». — «От такого количества не пьянеют». Я взял одну из пивных бутылок, открыл и, глотая из горлышка, спросил: «А ты что думаешь сейчас, когда смотришь на все сверху?» «Так всего же не видно…» — радостно ответила Нильгюн. «А если бы ты могла увидеть всё? В „Похвале глупости" я прочитал такую мысль: если бы кто-нибудь поднялся на Луну, посмотрел на мир и в один миг увидел всё, всё движение мира, что бы он подумал?» — «Наверное, подумал бы, как все запутанно». «Да, — ответил я и внезапно вспомнил: — Представь этот хаос, и всё покажется запутанным…» — «Чье это?» «Ахмеда Недима![67] — ответил я. — Тахмис[68] „Газели[69] Радость". Как-то прочел случайно, и мне запомнилось». — «Прочти еще раз!» — «Да я не очень хорошо помню. Памяти-то нет! И вообще я читаю Эвлию. По-твоему, почему мы не такие, как он?» — «Какие?» — «У этого парня, Эвлии, только одна душа. Ему удается быть самим собой. А мне — нет. А тебе?» «Не знаю», — ответила Нильгюн. «Ах, — вздохнул я. — Какая ты ос-то-рож-ная! Боишься сделать шаг за рамки книг. Молодец, верь, верь! Они тоже верили, верят… Но однажды не смогут верить. Смотри, и фабрика уже под дождем. Какое странное место этот мир!» — «Почему?» — «Не знаю… Тебе со мной скучно?» — «Не-ет!» — «Надо было Реджепа взять с собой». — «Он не поехал бы». — «Да, он стесняется». «Я очень люблю Реджепа», — сказала Нильгюн. «Квилп!» — «Что?» — «Коварный карлик из одного романа Диккенса…» — «Братец, ты безжалостный». — «Вчера он, кажется, собирался спросить меня о чем-то по истории Юскюдара!» — «И о чем же он спросил?» — «Так и не спросил! Как только он произнес „Юскюдар", мне вспомнился Эвлия Челеби, и я проговорил: сей Юскюдар — искаженное от „Эски Дар", „Старые ворота" — на самом деле открытые ворота тюрьмы». — «А он что сказал?» — «Кажется, он понял только „старые ворота", смутился и замолчал, Квилп! Но смотри, что он сегодня мне показал!» — «Ты очень безжалостный!» — «Список, написанный дедом!» — «Нашим дедушкой?» — «Список того, чего у нас, в Турции, неоправданно много, и того, чего у нас нет, не понятно почему». Я потянулся к своей тетради и достал его оттуда. «Откуда взялась эта бумага?» «Говорю же. Реджеп дал! — повторил я и прочел: — Наука, шляпа, живопись, торговля, подводная лодка…» — «Что?» — «Это список того, чего у нас нет…»- «Помнишь, у Реджепа есть племянник Хасан!» — «Нет!» — «Этот Хасан меня преследует, братец!» — «Прочитать список?» — «Я говорю, что он ходит за мной». — «Зачем ему за тобой ходить?… Подводная лодка, фабриканты, искусство живописи, водяной пар, шахматы, зоопарк». — «Я тоже не понимаю…» — «Ты же из дома не выходишь, как он может тебя преследовать… Фабрика, профессор, дисциплина. Правда, смешно?» — «Смешно!» — «Нет! Трагично!» — Да ладно тебе. Каждый раз, когда я возвращаюсь с пляжа, — Хасан следом за мной». — «Может, он подружиться хочет». — «Да, он так и сказал!» — «Ну вот видишь! Тогда слушай. Смотри, как много лет назад человек подумал и написал о том, чего нам не хватает; Слушай». — «Так скучно!» — «Что скучно? Зоопарк, фабрика, профессор, по-моему, сейчас уже достаточно профессоров, потом дисциплина, математика, книга, принцип, тротуар, и тут он другой ручкой приписал — страх смерти, осознание незначительности, затем консервы, свобода…» — «Хватит, брат!» — «Еще надо добавить гражданское общество. Наверное, он в тебя влюблен». — «Может быть». — «А вот то, чего у нас неоправданно много: люди, крестьяне, чиновники, мусульмане, военные, женщины, дети…» — «Мне не смешно». — «…кофе, протекции, лень, наглость, взятки, инертность, страх, уличные носильщики…» — «Он, кажется, даже демократом не был». — «…минареты, балкончики на минаретах, кошки, собаки, гости, друзья-приятели, постельные клопы, клятвы, растяпы, попрошайки…» — «Хватит!» — «Чеснок, лук, слуги, ремесленники… всего этого слишком много…» — «Хватит!» — «…маленькие лавочки, имамы…» — «Ты все выдумываешь!» — «Нет. Возьми, посмотри». — «Это старая запись». — «Реджеп сегодня показал, сказал почитать, ему якобы дал это наш дедушка. — «Зачем?» — «Не знаю». — «Смотри, какой дождь! Слушай, а разве это не шум самолета?» — «Самолет!» — «В такую погоду!» — «Какие удивительные эти самолеты!» — «Да!» — «Представь себе, мы бы сейчас были в нем». — «Братец, мне скучно, поехали домой». — «Представь себе, он бы упал!» — «Давай вернемся». — «Представь себе, он бы упал, мы бы погибли и увидели бы другой мир. — «Братец, говорю тебе, мне уже надоело». — «Представь себе, другой мир существует, и там с нас спросят за все! Почему ты не выполнил свой долг? Какой у нас был долг? Простой: давать людям надежду». — «Правильно!» — «Да, и моя сестра напоминала мне об этом. Но мне было на себя наплевать». — «Нет, ты делал вид, что тебе на себя наплевать». — «Делал, потому что мне было тоскливо и скучно». — «Братик, хочешь, я поведу машину». — «Ты умеешь водить машину?» — «Ты же мне показывал как-то в прошлом году…»- «А я был в прошлом году?» — «Реджеп нас уже заждался». — «Квилп. Он так странно смотрит на меня». — «хватит, брат». — «Моя жена всегда то же говорила: хватит, Фарук!» — «Я не верю, что ты такой пьяный». — «Ты права, верить вообще не во что. Поехали на кладбище». — «Братец, давай вернемся, дорога уже в грязь превратилась». — «А представь себе — мы останемся здесь, в грязи, на долгие годы». — «Я выхожу из машины». — «Что?» — «Выхожу и пойду домой пешком». — «Не говори глупостей!» — «Тогда поехали». — «Скажи, что ты обо мне думаешь». — «Я очень тебя люблю, братец». — «А еще?» — «Не хочу, чтобы ты так много пил». — «А еще?» — «Почему ты такой?» — «Что значит — такой?» — «Я хочу вернуться домой!» — «Тебе со мной скучно, да? Подожди, я сейчас тебя развеселю! Где моя тетрадь? Дай! Слушай: мясник Халилъ взвесил говядину на 21 акче, оказалось — 120 дирхемов не хватает. Дата — 13 зильхаджа[70] 1023 года. Какой в этом смысл?» — «По-моему, смысл понятен». — «Слуга Иса, украв у своего хозяина Ахмеда 30 тысяч акче, седло, лошадь, два меча и щит, укрылся о некоего человека по имени Рамазан». — «Интересно!» — «Интересно? Что именно — интересно?» — «Так, все, я выхожу и иду домой». — «Хочешь жить со мной?» — «Что?» — «Я не имею в виду — здесь, в машине, я сейчас серьезно говорю, послушай: чем с тетями жить, живи в Стамбуле у меня, Нильгюн. У меня в доме есть огромная пустая комната, я очень одинок». Наступило молчание. «Я как-то об этом не думала», — проговорила Нильгюн. «И?» — «Думаю, не обидятся ли тети». «Ладно, — внезапно сказал я. — Возвращаемся». Я завел мотор, включил дворники.