Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Часть I. Непротивление Страница 53

Именно трудный путь к победе заставил его возжелать Лилиан.

Она производила впечатление женщины, достойной пьедестала и ожидающей его; именно это и заставило Риардена почувствовать желание затащить ее в свою постель. «Стащить ее вниз» — такие слова звучали в его голове; они приносили ему темное удовольствие, чувство победы, за которую стоило сражаться.

Он не мог понять причины — и усматривал в этом какой-то непристойный конфликт, признак тайной порочности, гнездящейся в недрах его собственной души — заставлявшей его в то же самое время ощущать великую гордость при мысли о том, что он удостоит эту женщину титула своей жены. Чувство это было торжественным и светлым; ему едва ли не казалось, что он стремится почтить женщину своим стремлением обладать ею.

Лилиан соответствовала образу, неведомо для самого Риардена обитавшему в его душе и определявшему его поиски; он видел ее красоту, гордость и чистоту; все остальное было в нем самом; он не знал, что смотрит на свое отражение.

Он вспомнил тот день, когда Лилиан по собственной воле вдруг приехала из Нью-Йорка в его кабинет, и попросила его провести ее по заводу. Он помнил ее негромкий голос, все более наполнявшийся восхищением по мере того, как она расспрашивал его о работе и обходила цеха. Он смотрел на ее изящную фигурку, вырисовывавшуюся на фоне вырывавшихся из печей языков пламени, слышал легкую и быструю поступь высоких каблучков, решительно ступавших рядом с ним среди россыпей шлака.

Выражение глаз Лилиан, с которым она наблюдала за разливкой стали, показалось ему похожим на его собственное. И когда она посмотрела ему в глаза, Риарден увидел в них собственный взгляд, но возведенный в степень, сделавшую ее беспомощной и молчаливой. В тот вечер, за ужином, он сделал ей предложение.

После свадьбы ему потребовалось некоторое время, чтобы признаться себе в том, что брак превратился в мучение. Он еще помнил ту ночь, когда признал это, когда приказал себе самому — стиснув до боли кулаки, стоя возле постели и глядя на Лилиан — что он заслуживает эту пытку и вынесет ее.

Не глядя на него, Лилиан поправляла волосы.

— Могу ли я теперь лечь спать? — осведомилась она.

Она никогда не возражала; она никогда не отказывала ему ни в чем; она подчинялась всякому его желанию. Да, подчинялась, следуя правилу, которое временами как бы требовало от нее превратиться в неодушевленный предмет, находящийся в пользовании мужа.

Она не осуждала его, но просто дала понять, что считает вполне естественным наличие у мужчин порочных инстинктов, образующих тайную и уродливую часть брака. Она проявляла снисходительную терпимость. Она улыбалась с легким отвращением к интенсивности его желаний и эмоций.

— Это самый недостойный из известных мне способов времяпрепровождения, — сказал она ему однажды, — однако я никогда не питала иллюзий в отношении мужчин, которые едва ли выше животных.

Желание владеть ее телом скончалось в нем еще в первую неделю брака. Осталась только потребность, с которой он не в силах был справиться. Риарден никогда не посещал публичных домов; и временами ему казалось, что не мог бы претерпеть там горшего унижения, чем то, которое был вынужден испытывать в спальне собственной жены.

Он часто заставал Лилиан за чтением. Она откладывала книгу в сторону, оставив в качестве закладки между страницами белую ленточку. И когда он лежал утомленный, с закрытыми глазами, неровно дыша, она уже включала свет, брала книгу и продолжала чтение.

Он говорил себе, что заслуживает это мучение, потому что всякий раз зарекался не прикасаться к ее телу, и не мог исполнить свое решение. Он презирал себя за это. Он презирал эту необходимость, в которой не было теперь ни радости, ни смысла, которая превратилась в простейшую потребность в женском теле, анонимном теле, принадлежавшем женщине, которую ему приходилось забывать, обнимая ее. Он постепенно уверился в том, что потребность его порочна.

Риарден не осуждал Лилиан. Он испытывал к ней нечто вроде сухого, безразличного уважения. Ненависть к собственному желанию заставила его поверить проповеди о том, что женщины чисты, а чистая женщина не способна получить физическое удовольствие.

И во всей безмолвной муке своего брака он ни разу не обращался к одной только мысли — об измене. Он дал слово. И сдержит его. Верность его не была отдана Лилиан; он просто хотел избавить ее от позора не как личность, но как свою жену.

И теперь, стоя возле окна, он размышлял об этом. Он не хотел входить в ее комнату. Он боролся с собой. И еще более отчаянно он гнал из памяти причину, делавшую его в тот день неспособным противостоять этому желанию. А потом, увидев Лилиан, он вдруг понял, что не прикоснется к ней. Причина, приведшая его в спальню жены, не позволяла почувствовать желание обладать ею.

Риарден стоял, освобождаясь от этого наваждения, ощущая вялое облегчение от нахлынувшего безразличия к собственному телу, к этой комнате, даже к своему присутствию в ней. Он отвернулся от Лилиан, чтобы только не видеть ее отлакированного целомудрия. Он полагал, что ему надлежит испытывать уважение к ней, но на самом деле ощущал отвращение.

— …но доктор Притчетт сказал, что наша культура умирает, потому что наши университеты вынуждены пользоваться подачками упаковщиков мяса, сталелитейщиков и торговцев крупой.

«Зачем она вышла за меня?» — размышлял Риарден. Легкий и прохладный голос говорил: преследуя определенную цель. Она знала, зачем он пришел сюда. И превосходно представляла себе, какую реакцию вызовет, взяв серебряный маникюрный прибор и приступив под веселый разговор к полировке ногтей. Она говорила о закончившейся вечеринке и все же не упомянула ни Бертрама Скаддера, ни Дагни Таггерт.

Что искала она в их браке? Риарден ощущал присутствие некоей холодной и настоятельной цели, однако повода для осуждения у него не было. Лиан никогда не пыталась использовать его в собственных целях. Она ничего не требовала от него. Престиж жены влиятельного предпринимателя ее не привлекал — она отвергала его, предпочитая кружок собственных друзей. Деньги ее не интересовали — тратила она мало и была равнодушна к той роскоши, которую он мог бы позволить ей. У меня нет права осуждать ее, думал Риарден, как нет и права разрывать брачный союз. В браке она вела себя достойно — как подобает честной женщине. Лилиан не хотела от него ничего материального.

Отвернувшись от окна, он посмотрел на нее усталым взглядом.

— Когда ты в следующий раз будешь устраивать вечеринку, — проговорил он, — ограничивайся своим собственным кругом. И не приглашай тех, кого считаешь моими друзьями. Общение с ними не интересует меня.

Она рассмеялась, удивленная и довольная его словами:

— Я не виню тебя, дорогой.

И, ничего более не добавив, он вышел из комнаты.

«Что же все-таки она от меня хочет? — думал Риарден. — Какую цель преследует?» И во всей известной ему Вселенной не мог отыскать ответа.

ГЛАВА VII. ЭКСПЛУАТАТОРЫ И ЭКСПЛУАТИРУЕМЫЕ

Рельсы тянулись среди скал к нефтяным вышкам, упиравшимся в самое небо. Стоя на мосту, Дагни рассматривала гребень холма, на котором солнце высвечивало металлическое пятнышко наверху самой большой вышки.

Оно походило на белый факел, зажженный над заснеженными гребнями Уайэтт Ойл. К весне, подумала Дагни, колея сомкнется с той, что тянется навстречу ей от Шайенна. Она окинула взором иссиня-зеленые рельсы, спускавшиеся от вышек вниз, пересекавшие мост и уходившие к горизонту. Она повернула голову — проводить взглядом уходившую в прозрачную даль колею: та выписывала плавные дуги на горных склонах, и где-то там, на самой грани видимости заканчивалась краном путеукладчика, подобно руке из голых костей и нервов, напряженно двигавшимся на фоне неба.

Мимо нее проехал трактор, нагруженный сине-зелеными болтами. Снизу доносился грохот отбойных молотков: подвешенные на металлических тросах люди подгоняли каменную стену обрыва под контрфорсы моста. На колее тоже работали, напрягая мышцы, рабочие удерживали скобы электротрамбовок.

— Руками, мисс Таггерт, — сказал ей подрядчик Бен Нили, — мужскими руками построено все на этой земле.

Подрядчика уровня Макнамары на свете более не существовало. И она обратилась к лучшему среди тех, кого смогла отыскать. Она не могла доверить надзор за сооружением линии работавшим на фирму Таггертов инженерам; все они скептически относились к новому металлу.

— Откровенно говоря, мисс Таггерт, — сказал ей главный инженер, — поскольку подобного эксперимента еще не проводилось, на мой взгляд, нечестно взваливать его на меня.

— Всю ответственность я беру на себя, — ответила она. Человеку этому перевалило за тридцать, и он еще сохранял бойкие манеры некогда законченного им колледжа. Некогда на «Таггерт Трансконтинентал» работал главный инженер — молчаливый, седовласый мужчина, постоянно занимавшийся самообразованием, которому не было равных на любой железной дороге. Пять лет назад он оставил фирму.