Михаил Загоскин - Москва и москвичи Страница 53

Княгиня. Фи, как это глупо!.. Да это из какой-то русской комедии.

Молодая дама. Говорит, что вы белитесь и румянитесь…

Княгиня. Кто, я?… Скажите, какой клеветник!

Молодая дама. Да то ли еще он говорит, ma tante!

Княгиня. Ах, батюшки!.. Уж не говорит ли он, что я людей режу?

Молодая дама. О, нет, совсем не то!.. Он уверяет всех, что будто бы вы любите вашу воспитанницу Ольгу Николаевну потому… Ах, ma tante! Я, право, не знаю, как вам это и сказать… Ну, потому, что у вас одно с нею лицо.

Княгиня (с ужасом). Что, что?…

Молодая дама. А вашу фаворитку Мимишу любите за то, что она как две капли воды походит на Ольгу Николаевну.

Княгиня. Dieu, quelle horreur!

Молодая дама. Да это еще ничего. Он говорит, что и прежние ваши воспитанницы, которых вы выдали замуж…

Княгиня. Молчи, мой друг, молчи!.. Ах, он, чудовище!

Молодая дама. Изверг, ma tante, изверг! И вы хотите, чтоб я помирилась с этим человеком!

Княгиня. Нет, мой друг, нет! Теперь ничего не хочу… Ах, боже мой! И как могло прийти в голову… Ну, признаюсь, этого я не ожидала!!

Молодая дама. Теперь видите, ma tante, как мне нужна ваша помощь?

Княгиня. Вижу, мой друг, вижу! Этот злодей способен на все.

Молодая дама (целуя у княгини руку). Так вы похлопочете, чтоб его заставили дать мне приличное содержание?… Он так скуп, ma tante, что это будет для него ужаснейшим наказанием…

Княгиня. Ты думаешь?

Молодая дама. Уверяю вас!

Княгиня. Ну, если так, хорошо, мой друг, хорошо! Тебе должно будет подать просьбу, а я уж напишу куда следует… Я докажу этому гнусному клеветнику, что фрейлина Екатерины Первой имеет еще кое-какие связи!.. Ах, какой злодей!.. Подумать не могу!

Слуга (входя в гостиную). Алексей Алексеевич Ползков, ваше сиятельство.

Княгиня. Скажи, что я нездорова, не принимаю!.. Или нет, постой, постой!.. Ты знаешь, ma chere, Ползкова?

Молодая дама. Знаю, ma tante, он человек очень неглупый.

Княгиня. И большой делец. Чего же лучше? Он напишет тебе просьбу. (Слуге.) Проси сюда. Этот Ползков, ma chere, мне очень предан. Мой князь Алексей Петрович в последний год своей жизни, то есть тридцать три года тому назад, доставил его отцу офицерский чин и вывел в люди все их семейство. (Ползков входит.) А, здравствуйте, Алексей Алексеевич!

Ползков (кланяясь). Ваше сиятельство!.. (Молодой даме.) Честь имею кланяться вашему превосходительству!

Молодая дама (слегка кивает головой). Здравствуйте-с!

Княгиня. Садитесь, Алексей Алексеевич! Прошу покорно!.. Вы очень кстати меня навестили: у племянницы есть до вас просьба.

Ползков. Я почту себя очень счастливым… Позвольте узнать…

Молодая дама. Мне нужно с вами посоветоваться… Да вот всего лучше: пожалуйте ко мне завтра часу в первом, так мы об этом поговорим.

Ползков. С моим удовольствием!.. Мне очень приятно, что я…

Княгиня. Ну, что ваша Софь… Извините!.. Кажется… Софья Алексеевна?…

Ползков. Точно так-с.

Княгиня. Ах, нет, нет!.. Софья Александровна!..

Ползков. Помилуйте! Все равно-с.

Княгиня. Ну что, здорова ли она?…

Ползков. Бог даровал мне сына, ваше сиятельство!

Княгиня. Очень рада, Алексей Алексеевич! Очень рада!

Ползков (вставая). Ваше сиятельство, все семейство наше, а в особенности я, так давно пользуемся вашими милостями и высоким покровительством, что я был бы самым неблагодарным человеком, если бы не искал случая хотя чем-нибудь доказать вам мою беспредельную преданность. Позвольте же, ваше сиятельство, в ознаменование душевной моей преданности назвать моего новорожденного Андреем в честь его сиятельства князя Андрея Алексеевича.

Княгиня. В честь моего сына?… Очень вам благодарна, Алексей Алексеевич!.. Я напишу ему об этом.

Ползков. В таком случае потрудитесь, ваше сиятельство, прибавить, что я почел бы себя истинно счастливым, если б его сиятельство принял благосклонно эту скудную лепту моей хотя бесплодной, но искренней благодарности за все милости, изливаемые на меня вашим знаменитым домом.

Княгиня. И, полноте, Алексей Алексеевич! Да что ж мы такое для вас сделали? Мы любим вас как человека нам преданного.

Ползков (прижимая руки к груди). О, совершенно преданного!.. Да позвольте спросить: я не вижу Ольги Николаевны; уж здорова ли она?

Княгиня. Слава богу.

Ползков. А ваша прелесть — Минодора Назарьевна?

Княгиня. Мимиша?… Также здорова.

Ползков. Голубушка моя!.. Верите ли богу, ваше сиятельство, не видывал таких детей!.. Что это мне кажется, ваша Леди как будто бы потолстела… Леди, Леди! (Английская собачка подбегает к Полякову, виляет хвостом, и начинает к нему ласкаться. Ползков вынимает из жилетного кармана кусочек сахару и дает ей.) А, догадалась! Знаешь, плутовка, что у меня всегда для тебя гостинец есть!.. Что это, какая красавица! Удивительно!..

Слуга (входя в гостиную). Завтрак готов, ваше сиятельство!

Княгиня. Не хотите ли с нами позавтракать, Алексей Алексеевич?

Ползков. Покорнейше вас благодарю! Мне еще надобно далеко ехать.

Молодая дама. Не забудьте: завтра в первом часу.

Ползков. Как забыть, помилуйте! (Раскланиваясь.) Ваше сиятельство!.. Ваше превосходительство!.. (Уходит.)

Большая комната. Стены, выкрашенные голубою краскою, окаймлены гирляндою пунцовых и желтых цветов. На потолке нарисованы по углам в светло-голубых кружках розовые купидоны; над стеклянным фонарем, заменяющим люстру, в большом кругу среди фиолетовых облаков изображено что-то похожее на колесницу, в которой сидит что-то похожее на человека и правит двумя дельфинами. В одном из углов кивот из красного дерева с иконами в богатых окладах; перед ними висят три стеклянные разноцветные лампады. В простенках маленькие зеркала в огромных рамах, покрытых резьбою. Все окна с белыми миткалевыми занавесками. Мебель карельской березы, обитая пестрым ситцем с большими разводами. Поставец с серебром и фарфором. По боковым стенам висят литографированные портреты графа Платова, Кульнева и других русских генералов. На средней стене с одной стороны эстамп, изображающий вшествие в Париж союзных войск, с другой — взятие Варны, а посреди, в раззолоченных рамах, написанный масляными красками портрет хозяина дома, Андрея Трифоновича Цибикова. Оригинал этого портрета, дородный купец лет пятидесяти, с полным, краснощеким лицом и красивою окладистою бородою, сидит на диване; перед ним на круглом столе лежит раскрытая снуровая книга, стоят большие счеты, графин горечи и тарелка с хлебом и паюсной икрой. По левой стороне, опираясь на спинку кресел, стоит его приказчик, детина лет тридцати, в полуевропейском наряде, то есть в галстуке, жилетке и купеческом долгополом кафтане.

Андрей Трифонович (выкладывая на счетах). Четыреста семьдесят семь рублей ассигнациями… Нет, Лукьяныч, что-нибудь да не так!

Приказчик. Я два раза, Андрей Трифонович, прикидывал на счетах: аккурат четыреста семьдесят семь рублей.

Андрей Трифонович. А вот посмотрим!.. Сорок целковых, сто сорок рублей… Двенадцать золотых, по осьмнадцати рублей по две копейки с денежкою, — двести шестнадцать рублей тридцать копеек. Семь лобанчиков, по семнадцати рублей двадцати пяти копеек каждый, — сто двадцать рублей семьдесят пять копеек. Итого четыреста семьдесят семь рублей пять копеек… Ну что, Лукьяныч?

Приказчик. Ах, батюшки!.. Как эти пять копеек у меня ускользнули?… Оно, конечно, сумма неважная…

Андрей Трифонович. Неважная!.. Эк ты, Лукьяныч, как поговариваешь! Видишь, капиталист какой!.. Да ведь двадцать-то пятаков — рубль, а рублями миллионы считают! Вот то-то и есть; все вы франтики, купеческие сынки, умеете только чужую копейку проживать, а приберечь свою родную, да присовокупить, да гривной рубль зашибить — так нет! Это, дескать, что за коммерция! Мы хотим тысячами ворочать! Нет, брат, поучись-ка прежде на грошах, а там что бог даст! Для вашего брата-щеголька пять копеек что?… Тьфу!! А покойный мой батюшка, царство ему небесное, от пятака жить пошел. Был он простым подносчиком и терпел такую крайнюю нужду, что подчас сапогов не на что было купить. Вот завелся у него лишний пятак — он булавочек купил; продал их по рознице хозяйским дочкам за гривенку — купил иголочек, и те с рук сошли с барышом. Вот этак помаленьку, то тем, то другим, наколотил он рублишков пяток да накупил сережек, перстеньков, запонок; выпросился у хозяина в побывку к себе на село и вернулся назад уж с красной бумагой. Прошло еще годика два, батюшка начал пораспространять свою коммерцию: стал торговать на Смоленском рынке железной посудою, замками, гвоздями — всяким старьем; со Смоленского рынка перешел в железный ряд на Неглинную; а там посчастливилось ему взять казенную поставку на кровельное железо. Вот батюшка пооперился; на ту пору досталась по наследству одному купеческому сынку меняльная лавка на Моховой. Купчик-то был парень мотоватый; батюшка подвернулся как-то кстати, да и купил оптом всю лавку за полцены, а там, года через три, лавка-то стала магазином. Бог послал покойнику двух-трех господ, которые сбирали редкости, покупали картины, любили меняться. Вот он и пошел в гору: продаст вещь за тысячу рублей, а она придет опять к нему в трехстах; а там, глядишь, набежит охотник да купит ее же опять за тысячу. Я помню, этак у него одна золотая табакерка оборотов десять сделала да принесла ему тысяч до пяти чистого барыша. Вот, любезный, такими-то судьбами и вышло, что как батюшка скончался, так мне досталось восемьсот тысяч рублей чистоганом да вещей на столько же. А ведь все пятак!