Орхан Памук - Дом тишины Страница 55

— Фикрет сейчас приедет!

— Нет! Я тебя люблю!

Я побежал к машине, позвал механика, крикнул ему, что если он немедленно заведет машину, то я отдам ему все свои деньги.

— Заведу! — сказал механик. — Но из-за сломанного сцепления она опять заглохнет по дороге.

— Не заглохнет! Заведи ее!

Повозившись какое-то время, механик сказал мне повернуть ключ зажигания. Я, волнуясь, сел в машину, попытался завести ее, но она не завелась. Повозившись еще немного, он опять сказал мне попробовать еще раз, но она опять не завелась. Так повторилось несколько раз, я, наверное, был на грани безумия от переживания, злости и безысходности.

— Джейлян. Джейлян, не бросай меня, не уезжай, не бросай, как я тут один?

— Ты слишком нервничаешь, — сказала Джейлян.

Вскоре к заправке подъехал Фикрет на своей «альфа-ромео», и мне пришлось взять себя в руки и выйти из машины.

— Поехали отсюда немедленно, Фикрет! — сказала Джейлян.

— Что у него полетело, у этого «анадола»? — спросил Фикрет.

— Сейчас исправят, — ответил я. — Я буду раньше него в Дженнет-хисаре, Джейлян. Давай кто быстрее?

— Ладно, — сказал Фикрет, принимая вызов. — Давай.

Джейлян села в «альфа-ромео» Фикрета. Я быстро повернул ключ, и, слава богу, машина завелась. Сначала я дал механику бумажку в тысячу лир, а потом еще одну. А потом мы подъехали друг к другу, чтобы начать гонку.

— Осторожно, Фикрет, — сказала Джейлян. — Метин нервничает.

— До дома Турана! Раз, два… — сосчитал Фикрет.

Когда он сосчитал до трех, наши машины, взревев, рванулись, как стрелы, выпущенные из лука. Ну. посмотрим. Я нажал до упора на газ, но Фикрет с самого начала был впереди, так как он выехал раньше меня. Мне это даже лучше, потому что я, сигналя и светя ему сзади фарами дальнего света, не отстаю от него даже на этом гнилом «анадоле». Я не намерен оставлять тебя с ним! Проезжая мост, я подъехал к нему еще ближе, но на повороте на вершине холма я, вместо того чтобы сбавить скорость, еще сильнее нажал на газ, потому что я теперь знаю — может, эта мысль банальна и смешна, — я должен рискнуть жизнью, чтобы понравиться такой девушке, как ты. Но какая несправедливость! Ты в машине этого труса, а этот трус, входя в поворот — ты видишь, Джейлян, — нажал на тормоз, загорелись красные тормозные огни. А когда я захотел обогнать его слева, он обманул меня, и проехать не дает, ты видишь, о господи. Я уже подумал, какой я несчастный, как вдруг удивился: сначала Фикрет снизил передачу, а потом газанул, и его «альфа-ромео» рванула, как ракета, я увидел ее удаляющиеся красные огни, — взлетев на невероятной скорости на холм, они исчезли в два счета! О господи! Я жал на газ изо всех сил, но, так как у меня медленная машина, она с кряхтением поднималась на холм, как быстроходная повозка, трясясь на ямах, черт бы ее побрал. А потом застонала, колеса замедлились, и мотор опять смолк, все из-за проклятого сцепления. Я заглушил мотор, чтобы он не сгорел. И я остался стоять там, в тишине, совсем один, не доехав до вершины холма, как идиот. А вокруг только чертовы цикады.

Я попытался завести мотор несколько раз и после этого понял, что единственный способ догнать их — это дотолкать машину до вершины, а потом пустить ее вниз с другой стороны, до самого Дженнет-хисара. Я начал толкать ее с ругательствами, и в это время кончился дождь. Скоро я уже обливался кровью и потом, у меня невыносимо болела поясница, но я попытался пересилить себя и потолкать еще немного. Когда опять начал накрапывать дождь, боль стала нестерпимой. С ненавистью пнув автомобиль, я поставил его на ручной тормоз. Потом увидел машину, поднимавшуюся на холм, с надеждой проголосовал ей, но она проехала мимо, не останавливаясь и даже не посигналив мне. Где-то вдалеке прогремел гром, и я опять начал толкать. Теперь от боли в пояснице у меня текли слезы. Чтобы отвлечься от боли, я с ненавистью думал о них.

Потом я увидел, что несмотря на такие мучения, мне удалось проехать всего чуть-чуть. У меня закружилась голова, я побежал вдоль дороги. Дождь усилился. Я пошел через черешневые сады, чтобы срезать путь, зашел очень далеко, но по такой грязи и в кромешной тьме бежать больше не смог. Вскоре я запыхался, согнулся в три погибели от боли в селезенке и пояснице, ноги у меня были в грязи, но, услышав приближавшийся заливистый и злой собачий лай, я вернулся. Сел в машину, чтобы не промокнуть еще сильнее, лег головой на руль: я тебя люблю.

Вскоре я увидел, как с холма, разговаривая между собой, спускаются трое, и радостно выпрыгнул из машины, чтобы попросить о помощи. Но когда темные силуэты приблизились, я со страхом узнал их: в руках здоровяка была банка с краской, второй был усатым, третий в пиджаке.

— Что ты делаешь здесь глухой ночью? — спросил усатый.

— У меня сломалась машина. Не поможете подтолкнуть?

— Мы что, по-твоему, лошади-тяжеловозы или прислуга твоего отца? Кати ее сам вниз с холма.

— Минутку-минутку! — сказал тот, что в пиджаке. — Я вас только что узнал, сударь! Помните, сегодня утром вы нас чуть было не раздавили!

— Как это? Ах, да! Так это были вы? Извините, братцы!

Тот, что в пиджаке, изобразил писклявым женским голосом, не похожим на мой:

— Извини, сладкий мой, я вроде бы тебя утром чуть не раздавила! — и спросил: — А если бы раздавил — тогда бы что?

— Пошли, ребята, намокнете, — сказал усатый.

— Я остаюсь здесь, с этим, — сказал парень в пиджаке. Он сел в мою машину. — Ребята, вы тоже садитесь.

Здоровяк, державший банку с краской, и усатый, недолго поколебавшись, сели на заднее сиденье машины. А я сел за руль, рядом с парнем в пиджаке. Дождь снаружи пошел сильнее.

— Мы не беспокоим тебя, сладкий, правда? — спросил в пиджаке.

В ответ я улыбнулся.

— Молодец! Нравится он мне, понимает шутки, хороший парень! Как тебя зовут?

Я сказал.

— Очень приятно, Метин-бей. Я — Сердар, это — Мустафа, а этого придурка мы зовем Шакал. Но по-настоящему его зовут Хасан.

— Тебе что, опять устроить? — спросил Хасан.

— Да ладно тебе! — сказал Сердар. — Что — нам теперь не знакомиться? Не правда ли, Метин-бей?

Он протянул мне руку. Я протянул свою, и тогда он схватил ее и сжал изо всех сил. Мне тоже пришлось пожать ему руку, хотя у меня из глаз уже чуть слезы не лились. Тогда он отпустил меня.

— Молодец! Ты, оказывается, сильный, но не сильнее меня!

— Где ты учишься? — спросил Мустафа.

— В американском лицее!

— А, в лицее для богатеньких? — спросил Сердар. — А наш Шакал как раз втрескался в одну такую.

— Не начинай опять! — сказал Хасан.

— Ну-ка, постой! Может, он тебе какой-нибудь способ подскажет. Он ведь из них! Разве не так? Чего смеешься?

— Ничего! — ответил я.

— Я знаю, чего ты смеешься! — сказал Сердар. — Ты смеешься над этим бедолагой, потому что он влюбился в богатую девчонку. Разве не так, ты! Отвечай!

— Ты тоже смеялся! — ответил я.

— Ну да, я смеюсь! — закричал на меня Сердар. — Я — его друг, я не считаю его ниже себя, а ты считаешь. Влюбился — и что тут такого? Ты что, придурок, никогда не влюблялся?

Он ругался и еще и разозлился еще сильнее, потому что я молчал. От злости он начал перерывать все в машине, открыл бардачок и стал с хохотом читать вслух страховые полисы, как будто там было что-то смешное, и, узнав, что машина не моя, а брата, засмеялся надо мной, а потом внезапно спросил:

— Что вы делаете в этих машинах со своими девчонками-богатейками по ночам?

Я промолчал. Лишь грязно ухмыльнулся, как последний мерзавец.

— Ах вы, бесстыжие! Хорошо же вы себя ведете! Вчера ночью с тобой тоже была твоя подружка?

— Нет, — ответил я, волнуясь. — Не подружка.

— Не ври, — сказал Сердар.

Я задумался и ответил:

— Это была моя старшая сестра. У нас бабушка заболела, мы ездили за лекарством.

— Почему не купили в аптеке внизу, перед пляжем?

— Там было закрыто.

— Врешь! Там каждую ночь открыто! А может, ты знаешь, что тамошний аптекарь — коммунист?

— Не знаю.

— А что ты еще знаешь и умеешь, кроме как гулять с богатыми девчонками?

— Знаешь, кто мы такие? — спросил Мустафа.

— Знаю, — сказал я. — Националисты.

— Молодец! — сказал Мустафа. — И знаешь, о чем мы заботимся?

— О борьбе за нацию и прочем!

— Что значит «прочее», ты?!

— Наверное, он не турок! — сказал Сердар.

— Отвечай, ты — турок, родители твои — турки?

— Турок!

— А это что такое? — Сердар показал на пластинку, забытую Джейлян, и прочитал по слогам: — «Best of Elvis».

— Пластинка вроде бы, — ответил я.

— Не умничай, а то врежу! — пригрозил Сердар. — Что делает пластинка этого гомика в машине турка?

— Я его не люблю, — сказал я. — Эту пластинку сестра забыла.

— То есть ты на дискотеки и всякое такое не ходишь? — спросил Сердар.