Тобайас Смоллет - Путешествие Хамфри Клинкера. Векфильдский священник Страница 56

Дядюшка уверял лейтенанта, что у него и в мыслях не было оскорбить его своими замечаниями, а говорил он только из чувства дружеского расположения к нему. Лейтенант поблагодарил его с холодной учтивостью, задевшей за живое нашего старого джентльмена, который приметил, что сдержанность нового знакомого притворна и видом своим тот выражал неудовольствие, несмотря на все свои речи. Короче сказать, я не берусь судить о его воинских доблестях, но, кажется, могу утверждать, что сей шотландец — самонадеянный педант, неловкий, грубый и любитель поспорить. Ему посчастливилось получить образование в колледже; прочитал он, по-видимому, множество книг, наделен хорошей памятью и, по его словам, говорит на нескольких языках, но он столь склонен к препирательствам, что готов оспаривать самые простые истины и, гордясь своим умением вести спор, пытается примирить непримиримые противоречия.

То ли его обхождение и другие свойства пришлись и в самом деле по вкусу нашей тетушке мисс Табите, то ли сия неутомимая девственница решила охотиться за любой дичью, но ясно одно: она уже повела атаку на сердце лейтенанта, который удостоил нас чести отужинать вместе с нами.

Многое могу я еще порассказать об этом воине, но отложу до следующего раза. А теперь благоразумие требует дать вам немножко отдохнуть от скучных писаний вашего

Дж. Мелфорда.

Ньюкасл-на-Тайне, 10 июля

Сэру Уоткину Филипсу, баронету,

Оксфорд, колледж Иисуса

Любезный Филипс!

В последнем моем письме я предложил вам такое вкусное блюдо, как шотландский лейтенант, и теперь я еще раз попотчую вас им для вашего увеселения. Судьбе угодно было, чтобы мы угощались им добрых три дня, и я не сомневаюсь, что он еще объявится на нашем пути, прежде чем мы закончим предпринятую нами поездку на север.

На следующий день после встречи нашей с ним в Дархеме погода была такая ненастная, что мы не пожелали продолжать путешествие, и дядюшка уговорил лейтенанта подождать, пока не минует ненастье, а также предложил ему разделять с нами наши трапезы. Этот шотландец, без сомнения, собрал целый короб любопытных наблюдений, но повествует он о них столь неизящно, что это вызывало бы даже чувство отвращения, если бы не присущая ему чудаковатость, которая неизменно привлекает внимание. Он и мистер Брамбл беседовали и спорили о всевозможных предметах, о войне, о политике, об изящной литературе, о законоведении и метафизике; иной раз они вступали в такие жаркие пререкания, которые грозили прервать их знакомство, но мистер Брамбл обуздывал свою раздражительность, помятуя, что лейтенант его гость, а когда, несмотря на все усилия, начинал горячиться, собеседник его из благоразумия в такой же мере остывал.

Случилось как-то, что мисс Табита назвала своего брата уменьшительным именем «Мэт».

— Разрешите спросить, сэр, — вмешался лейтенант, — ваше имя Матиас?

Да будет вам известно, что дядюшка имеет слабость стыдиться своего имени Мэтью как имени пуританского{90} и этот вопрос столь не понравился ему, что он очень резко и с досадой ответил:

— Черт возьми, нет!

Шотландец был обижен таким ответом и сказал в сердцах:

— Если бы я знал, что вы не желаете назвать свое имя, я бы и спрашивать вас не стал. Леди назвала вас Мэт, вот я и подумал, не зовут ли вас Матиас, а может быть, Мафусаил, или Метродор, или Метел, или Матурин, или Малтин, или Матамор, или…

— Нет, нет! — со смехом воскликнул дядюшка. — Вы не угадали, лейтенант. Зовут меня Мэтью Брамбл, с вашего позволения. По правде сказать, я питаю глупейшую неприязнь к имени Мэтью, потому что оно отзывается этими лицемерными ханжами, которые во времена Кромвеля давали всем своим детям имена из Библии.

— И в самом деле, очень глупо и даже грешно ненавидеть свое имя, потому что оно взято из Священного писания! — вмешалась мисс Табби. — Вам следовало бы знать, что вас назвали в честь вашего двоюродного деда Мэтью ап Мэдок ап Мередит, эсквайра, из Лланустина в Монтгомершире, судьи, джентльмена весьма почтенного и богатого, который с материнской стороны происходил по прямой линии от Ллевелина, принца Уэльского.

Этот анекдот из родословной произвел, казалось, впечатление на шотландца, который отвесил низкий поклон потомкам Ллевелина и сообщил, что и сам он имеет честь носить библейское имя. Когда тетушка выразила желание его узнать, он сказал, что зовут его лейтенант Обадия{91} Лисмахаго, и, дабы помочь ей запомнить, подал клочок бумаги, на котором были написаны эти три слова, которые она повторила весьма выразительно, объявив, что это одно из самых благородных и благозвучных имен, когда-либо ею слышанных.

Лейтенант объяснил, что Обадия — имя адвентистское, так звали его прадеда, одного из первых ковенанторов{92}, а Лисмахаго происходит от местечка в Шотландии, носящего это название. Он упомянул также о древности своего рода, прибавив со смиренною улыбкою: «Sed genus et proavos, et quoe non fecimus, ipsi, vix ea nostra voco»[47], — каковое изречение перевел в угоду нашим леди, а мисс Табита не преминула похвалить его за скромность, с которой он не приписывает себе заслуг своих предков, и добавила, что он в них и не нуждается, ибо у него немало собственных заслуг.

Тут тетушка начала донимать его самой грубой лестью. Она заговорила о древнем происхождении и добродетелях шотландского народа, об их доблести, честности, учености и вежливости. Она даже принялась восхвалять его собственное обхождение, учтивость, здравый ум и глубокие познания. Своего брата она просила подтвердить, что лейтенант как две капли воды похож на нашего родственника губернатора Грифита. Она обнаружила горячее желание знать все обстоятельства его жизни и задавала тысячу вопросов о воинских его подвигах. На все эти вопросы мистер Лисмахаго отвечал с какой-то иезуитской скромностью, притворяясь, будто неохотно удовлетворяет ее любопытство, коли речь идет о собственных его деяниях.

Однако благодаря ее вопросам мы узнали, что Лисмахаго с прапорщиком Морфи бежали из французского госпиталя в Монреале и скрылись в лесах, надеясь добраться до какого-нибудь английского поселения, но они заблудились и встретились с отрядом индейцев миами, которые захватили их в плен. Индейцы эти хотели отдать одного из них в приемные сыновья почтенному главному вождю, чей родной сын был убит на войне, а другого по обычаям своей страны принести в жертву. Морфи, как более молодой и красивый, должен был заместить умершего и занять место не только сына вождя, но и супруга прекрасной сквау, с которой был помолвлен его предшественник. Однако же, когда их вели мимо вигвамов миами, женщины и дети, которым дано право мучить проходящих пленных, так изувечили беднягу Морфи, что к тому времени, как они прибыли к месту жительства вождя, он оказался совсем непригодным для бракосочетания.

По сей причине на собрании воинов порешили привязать к столбу и пытать прапорщика Морфи, а индейскую леди отдать лейтенанту Лисмахаго, который также претерпел свою долю мучений, но не утратил мужской силы. Ему отрубили, или, вернее, отпилили, заржавленным ножом сустав одного пальца на руке, размозжили между двумя камнями большой палец на ноге, вырвали или выковыряли кривым гвоздем несколько зубов, проткнули расщепленным тростником ноздри и другие чувствительные места, а в икры ног загнали острым концом томагавка порох, который потом подожгли.

Что касается Морфи, то сами индейцы признали, что он умер весьма героически, распевая, вместо предсмертной песни, «Дрименду» вкупе с мистером Лисмахаго, который присутствовал при этом торжестве. После того как воины и матроны досыта поели жилистого мяса, отрезанного от их жертвы, и подвергли Морфи всевозможным пыткам, которые он стойко переносил, некая старая леди выковыряла ему острым ножом один глаз, а в орбиту вставила горящий уголек. Боль была столь мучительна, что Морфи не мог удержаться и взвыл, а зрители разразились ликующими криками, и один из воинов, подкравшись к несчастному сзади, нанес ему топором coup de grâce[48].

При сем случае отличилась невеста Лисмахаго, сквау Скуинкинакуста. Она проявила удивительные способности в изобретении пыток и пытала пленника собственноручно. Мясо жертвы она поедала взапуски с сильнейшими воинами, а когда все прочие женщины охмелели от спиртного, она была настолько трезва, что могла еще исполнить обряд своего бракосочетания, которое совершилось в тот же вечер. С этой примерной сквау лейтенант прожил счастливо два года, в течение которых она принесла ему сына, и сей отпрыск теперь возглавляет племя своей матери. Но в конце концов, к неизреченной его печали, она умерла от горячки, объевшись сырым мясом убитого ими на охоте медведя.