Сигрид Унсет - Мадам Дортея Страница 57

— Как вы можете говорить, Шарлах, что никто не вспоминает управляющего!.. И что Теструп, как вы выражаетесь, — несчастная душа, которая нуждается, чтобы за нее молились! Почему вы так считаете? Потому что он с точки зрения вашей веры был еретик? — саркастически спросила она.

— Ach du lieber Gott[42], мадам Теструп, все мы несчастные души. Достаточно вспомнить, — он протянул руку, не спуская с Дортеи темных, непостижимо печальных глаз, — что в один прекрасный день мы лишимся своей земной оболочки и нагие, как иголка, предстанем такими, каковы мы есть, перед лицом вечного Совершенства!..

Дортея молчала. Потом постаралась стряхнуть с себя тяжелое впечатление:

— Вечное Совершенство… Это так. Но мы, смертные, не можем равняться с Ним, да Небеса и не требуют от нас этого.

— Однако Господь наш Иисус Христос говорит, что мы должны быть совершенны, как совершенен Отец наш Небесный. Мне часто было страшно даже думать об этом. Но Господь многого требует от нас…

— Да-а. Я где-то читала нечто подобное… Вот уж не думала, что вы, паписты, так хорошо знаете Библию…

Шарлах улыбнулся:

— К сожалению, нет, у меня никогда не было своей Библии. Приходилось довольствоваться теми отрывками, которые были в моем старом Гоффине[43]. В нем приводились и библейские тексты и тексты из Евангелия на каждое воскресенье и на каждый праздник…

— Не думаю, чтобы в них говорилось, что надо молиться за умерших… Это придумали уже люди…

— Есть, есть, мадам, в книге Маккавейской сказано, что молиться за мертвых — это святая и благочестивая мысль. Мы, католики, читаем этот текст на день Поминовения. Может, это и придумали люди, как вы говорите, в те времена, когда Иуда Маккавей молился за своих павших и приносил за них жертвы. Однако Господь признал его заботу о мертвых, раз в Священном Писании черным по белому написано, что молиться за них — это святая и благочестивая мысль.

Дортея с жаром покачала головой:

— Нет-нет, это как раз то, что я называю фантазиями. И если Иисус действительно сказал, что мы должны быть совершенны, это было лишь преувеличение, дабы побудить нас еще ревностнее следовать высоким и полезным принципам, кои Он оставил нам в Своем учении. Мы должны проявлять надлежащее почтение к Отцу доброты и человечности и, по возможности, служить ближнему своему — если мы будем этому следовать, думаю, нам не придется опасаться за свое вечное блаженство…

Я знаю, любезный Шарлах, вы не станете отрицать, что управляющий был добрый и сердечный человек, что он всегда старался воздать каждому по заслугам его и быть полезным своим ближним. Но ежели вы и впрямь полагаете, что душа Теструпа в это мгновение не имеет защиты и пристанища и вы с моими детьми вынуждены молить Господа смилостивиться и допустить его душу в Царство Небесное и даровать ей вечный покой… О нет, Шарлах, как вы мне это объясните?.. Ведь тогда получается, что ни один человек не может умереть спокойно…

— Дорогая мадам Теструп, но мы же молимся в том числе и за то, чтобы Он очистил нас от всех грехов и позволил нам причаститься к Его искуплению.

Дортея невольно вздрогнула. Очищение от грехов, искупление, кровь агнца — о да, об этом всегда проповедовал ее отчим. И однако сам он, вопреки своим неоспоримым достоинствам, был алчный, прожорливый и тщеславный человек. Тогда как Бисгорд, вообще не признававший мистицизма христианской религии, с кротким смирением почитал возвышенное величие Господа и искренно восхищался Иисусом Христом, установившим прекраснейшие и высочайшие моральные правила, по которым жил и он сам. И хотя она испытывала отвращение к Бисгорду, будучи его женой, хотя потратила на него свою молодость, когда он заболел и превратился в требовательного старика, она всегда понимала, что Бисгорд — благородный и творящий добро человек, истинный друг людей, и его урокам, таким важным для воспитания души и сердца, продолжала следовать до сих пор…

— Ах, Шарлах, Шарлах, все это фанатизм и нездоровая экзальтация. Темное суеверие, ведущее лишь к тому, чтобы помешать высокому и ясному свету религии проникнуть в наш разум и облагородить его…

— Любезнейшая мадам Теструп! — Шарлах грустно улыбнулся. — Вы обладаете добрым и умным сердцем, это бесспорно, таким же был и управляющий Теструп, Царство ему Небесное. Но, мадам, этого недостаточно, чтобы религия просветила наш разум. Хорошо иметь разум и пользоваться им, однако он лишь частица нашего духа, так же и день — хорош и благословен, но он всего лишь часть суток…

— Но та часть суток, Шарлах, которая дана нам для полезной деятельности. Тьма — зла и отвратительна, поэтому люди часто называют силами тьмы всякое мерзкое шарлатанство, рожденное людской трусостью, глупостью и злобой. Нет, ночь не может быть другом человека!..

Некоторое время Шарлах молча смотрел на нее. Потом рассмеялся, тихо и весело:

— Ночь не может быть другом человека?.. Но, любезная мадам Теструп, уж от вас-то я этого не ожидал!.. От вас, родившей семерых прекрасных детей…

Дортея покраснела от гнева. Но улыбка старика была так обезоруживающе невинна, что она тоже невольно улыбнулась. Нельзя же возразить ему, что она думала о другом, говоря о своей ненависти к ночи.

— Да, мадам Теструп, несомненно, благословенное солнце Божье и дивный свет разума даны нам во благо. Однако солнце должно заходить каждый вечер, чтобы мы могли видеть звезды небесные. И мне говорили, что каждая из них — это солнце, такое же большое и красивое, как наше. В темноте нас подстерегают многие опасности и многое зло, но ночь приносит также прохладу, свежесть и отдых всему, что растет и живет на земле. И добрый сон… И тех, кто любит друг друга, в первую очередь соединяет ночь, ночь порождает новую жизнь…

Глаза Дортеи вдруг наполнились слезами. Воистину старик был прав, она просто никогда не думала о ночи с этой точки зрения. Не понимала, что ночь тоже заслуживает нашей благодарности за приносимые ею добрые дары.

— Солнце тоже не в силах осветить для нас весь этот мир целиком, то, что лежит в отдалении, остается скрытым от наших глаз, да и звезды, оставаясь на небе весь долгий день, тоже не видны нам из-за солнечного света. То же можно сказать и про все остальное, что показывается и является нам только ночью, — птицы, животные и даже звуки, которые мы слышим только в ночной тишине, живут полной жизнью, хотя и прячутся в свои укрытия при ярком солнечном свете. Да и неверно, к несчастью для нас грешных, будто солнечный свет служит только добру. Вспомните о тех, кому день приносит тяжкий труд, непосильные тяготы и огорчения, и о тех, кто тратит свои дни и свой разум на то, чтобы мучить, обманывать и сосать кровь из своих ближних. Ах нет, мадам Теструп, мы одинаково пользуемся своим разумом и для добра и для зла…

— Вы ошибаетесь, Шарлах! — горячо возразила Дортея. — Так только кажется! Сотворение зла никогда не бывает по-настоящему разумным. Истинный разум равнозначен добру!

— Благослови вас Бог, мадам Теструп! — Шарлах с участием смотрел на нее. — Я отнюдь не думаю, что каждый блажен в своей вере, как вы сказали. Сколько людей полагают, будто злоба — то же самое, что смекалистый ум, хотя вы этого и не признаете. Однако и вы по-своему правы. И потому я уверен, что со своей верой вы никогда не будете по-настоящему несчастны… — Он встал. — Но уже поздно. Я задержал вас, а у вас завтра трудный день.

— Да. — Дортея поежилась. — Завтра начнется… Наверное, ваши фантазии не лишены истины, Шарлах, но все-таки это только фантазии. И, вопреки всему, находятся в родстве с нечистью… с верой в привидения, ниссе, троллей, знамения и приметы, которыми человеческая фантазия населила темноту…

— Я ведь не отрицаю, что в темноте, равно как и в свете, есть и доброе и злое начало. Дьявол и его приспешники творят свое дело и ночью и днем, они никогда не отдыхают и не дремлют…

— Значит, вы тоже верите в дьявола с рогами, копытами, крыльями, как у летучей мыши, и прочим маскарадом?..

— Я думаю, что он лжец и прародитель лжи, а уж какой Mummenschanz[44] и обман он использует, чтобы, напугав, заманить нас в свои ловушки, этого я сказать не могу. Однако помимо всей этой нечисти, которую вы так презираете и справедливо ненавидите, есть куда более злые силы, чем ваша честная душа может себе представить, мадам Теструп…

Старик встал, Дортея тоже поднялась.

— Я вижу, вы с уважением относитесь к своему толкованию подобных вещей, любезный Шарлах. — Она улыбнулась. — Я только хотела сказать, что не стоит забивать детские головы такими мыслями и рассуждениями. Впрочем, теперь все устроится само собой. Скоро наши пути разойдутся навсегда, мой добрый друг!

— Кто знает, мадам Теструп. Но нравится вам это или нет, а мы с матушкой Шарлах будем молить доброго Господа Бога, чтобы он благословил вас и ваших деток, — тихо сказал Шарлах и до боли сжал руку Дортеи.