Сельма Лагерлёф - Сага о Йёсте Берлинге Страница 57

Мгновенье спустя тяжелая карета с маленькой увядшей фрёкен уже катится под гору к постоялому двору, а нищий стоит, весь дрожа, и смотрит ей вслед. Он готов упасть на колени и целовать следы от колес ее кареты.

В полдень того же дня пастор стоит перед женой пробста из Бру. Он подтянут, чисто выбрит, в нарядном платье, в башмаках с блестящими пряжками, в шелковых чулках, в жабо и манжетах.

— Это знатная гостья, — говорит он, — она графская дочь. Разве могу я, бедный человек, принять ее у себя? Полы в моем доме черные, комнаты не обставлены, потолки позеленели от плесени и сырости. Помогите мне, прошу вас! Подумайте, ведь она знатная графская дочь!

— Скажите ей, что пастор уехал!

— Но поймите же, дорогая, она проехала сорок миль, только чтобы повидаться со мной, бедным человеком. Она ведь не знает, каково мне приходится. У меня в доме нет даже приличной постели, которую я мог бы ей предложить, у меня не на что положить ее слуг.

— Ну так пусть себе уезжает!

— Но поймите же, дорогая! Неужели вы не в состоянии понять меня? Да я скорее отдам все, что имею, все, что мне с таким трудом и такими лишениями удалось накопить, чем отпущу ее, не приняв ее под своей крышей. Когда я видел ее в последний раз, ей было двадцать лет, и это было сорок лет тому назад, подумайте только об этом! Помогите мне принять ее у себя! Вот деньги, если они нужны, хотя здесь дело идет о большем, чем деньги.

О Эрос! Как женщины любят тебя. Они сделают ради тебя во сто крат больше, чем ради других богов.

Опустошаются комнаты, кладовые и кухня усадьбы пробста. Добро пробста телегами перевозят в пасторскую усадьбу. Когда пробст приходит из церкви домой, он видит пустые комнаты; он заглядывает на кухню и требует обед, но и там пусто. Нет ни жены, ни служанки, ни обеда. Что ж поделаешь, раз этого пожелал Эрос, всесильный Эрос.

А к вечеру, на гору Брубю поднимается, громыхая, тяжелая карета. Старая знатная фрекен сама боится поверить, что она действительно едет сейчас навстречу единственной радости своей жизни, она боится, как бы ее не постигла новая неудача.

Карета сворачивает к пасторской усадьбе, но застревает в воротах. Большой экипаж чересчур широк, а ворота слишком узки. Кучер щелкает бичом, лошади тянут изо всех сил. слуга ругается, но задние колеса прочно засели в воротах. Графская дочь не может въехать в усадьбу любимого.

Но вот кто-то выходит ей навстречу. Это он! Он выносит ее из кареты, он несет ее на своих сильных руках, он сжимает ее в объятиях так же горячо, как и прежде, сорок лет назад. Она смотрит ему в глаза, которые сияют, как сияли они и тогда, когда ему было всего двадцать пять лет.

Ее обуревают чувства еще более горячие, чем раньше, двадцать лет назад. Она вспоминает, как однажды он внес ее по лестнице на террасу. Она, хранившая свою любовь на протяжении всех этих лет, все-таки успела забыть, что значит ощущать себя в сильных объятиях, что значит смотреть в молодые, сияющие глаза.

Она не замечает, что он уже стар, она видит одни лишь глаза, его глаза.

Она не замечает черных полов, покрытых плесенью потолков, она видит только его сияющие любовью глаза. В эти мгновения пастор становится статным, красивым мужчиной. Он преображается от одного ее взгляда.

Она прислушивается к его голосу, такому звучному, сильному, ласковому. Так он говорит только с ней. К чему эта мебель из дома пробста в его пустых комнатах, к чему обед и прислуга? Старая фрёкен все равно ничего не заметила. Она слышит только его голос и видит только его глаза.

Никогда, никогда раньше не была она так счастлива!

Как изящно он кланяется, изящно и горделиво, словно она принцесса, а он ее фаворит! Он употребляет в разговоре с ней витиеватые старинные выражения. А она только улыбается и чувствует себя такой счастливой.

Вечером он предлагает ей руку, и они гуляют по старому заброшенному саду. Она не замечает, что сад давно запущен. Разросшиеся кусты превращаются в подстриженные ограды, сорная трава становится ровным блестящим газоном, длинные аллеи исчерчены тенями, а в нишах темной зелени белеют статуи юности, верности, надежды и любви.

Она знает, что он был женат, но она не помнит об этом. Как она может помнить об этом? Ведь ей всего двадцать лет, а ему двадцать пять. Да, ему конечно всего двадцать пять, он молод и полон сил. Неужели же он станет когда-нибудь алчным пастором из Брубю, он, этот улыбающийся юноша? Временами тревожат его мрачные предчувствия. Но пока еще он далек от ненависти бедных, проклятий обманутых, презрительных насмешек и издевательств всех людей. Сердце его горит чистой и невинной любовью. Этот гордый юноша никогда не будет просить подаяния по дорогам, никогда не будет любить золото так, чтобы ползти за ним на коленях по грязи, терпеть ради него унижения, голод и холод. Нет, он никогда не будет ради этого проклятого золота морить голодом собственное дитя и мучить жену. Это невозможно. Он таким никогда не станет. Разве он хуже всех остальных людей? Ведь он не чудовище.

Нет, не с презренным негодяем, недостойным духовного сана, идет сейчас возлюбленная его юных лет. Нет, не с пастором из Брубю идет она рука об руку.

О Эрос, всесильный бог! Разве не ты царишь здесь в этот вечер! В этот вечер здесь нет пастора из Брубю, нет его здесь и на следующий день, и через два дня... На третий день она уезжает. Ворота открываются, и карета несется под гору так быстро, как только ее могут нести отдохнувшие кони.

Какой сон, какой дивный сон! За все три дня ни единого облачка!

Она едет, улыбаясь, домой, в свой замок, к своим воспоминаниям. Никогда больше не услышит она о нем, никого о нем не будет расспрашивать. Она будет вспоминать этот дивный сон до конца своих дней.

А пастор сидит в своем опустевшем доме и горько плачет. Она вернула ему молодость. Неужели он снова состарится? Неужели недобрые силы вернутся и он вновь станет таким же недостойным, каким был до этого?

Глава двадцать третья

ПАТРОН ЮЛИУС

Патрон Юлиус вынес из кавалерского флигеля свой красный деревянный сундук. Он наполнил душистой померанцевой водкой зеленый бочонок, с которым не расставался во время многих своих путешествий, а в большой резной погребец уложил масло, хлеб, зеленовато-коричневый сыр, жирную ветчину и блины, плавающие в малиновом варенье.

Затем патрон Юлиус обошел всю усадьбу, со слезами на глазах прощаясь с великолепием Экебю. Он погладил в последний раз истертые кегельные шары и приласкал круглолицых ребятишек, игравших на склоне горы. Он обошел все беседки в саду и все гроты в парке. Он побывал в конюшне и на скотном дворе, потрепал лошадей по крупу, потряс злого быка за рога и дал телятам полизать свои руки. Наконец он вернулся с заплаканными глазами в дом, где его ожидал прощальный завтрак.

О, что за печальная сцена! Какая непроглядная тьма вокруг! Кушанья казались отравленными, а вина горькими. И кавалеры и сам он едва могли говорить от волнения. Слезы туманом застилали глаза. Прощальные речи прерывались рыданиями. О, какая печальная сцена!

Остаток его жизни превратится отныне в одно сплошное страдание. Никогда больше на губах его не появится улыбка, а веселые песни умрут в его памяти, как умирают осенние цветы на лужайках. Он зачахнет, похудеет, увянет, как роза от холода, погибнет, как лилия от засухи. Никогда больше кавалерам не суждено увидеть бедного патрона Юлиуса. Тени мрачных предчувствий омрачают его душу, подобно тому как тени гонимых бурей туч омрачают недавно вспаханные поля. Он уезжает домой, чтобы там умереть. Цветущий, пышущий здоровьем стоял он некогда перед ними. Никогда не доведется им увидеть его таким. Уж больше не обратятся они к нему с шутливым вопросом, когда в последний раз видел он ступни своих ног, не попросят его одолжить свои щеки, которые отлично могут заменить кегельные шары. В его печени и легких давно уже гнездится недуг; он точит и изнуряет его. Юлиус давно это чувствует. Дни его сочтены.

О, если бы только кавалеры сохранили память об умершем! О, если бы они не забыли о нем!

Он следует чувству долга. Дома его ожидает мать. Целых семнадцать лет ждет она. И вот теперь она написала письмо, в котором просит его приехать, и он не может ослушаться. Он знает, что его ждет смерть, но, как добрый сын, он не может ослушаться.

О восхитительные пиры! О чудесные заливные луга и могучие водопады! О захватывающие дух приключения, блестящие, скользкие полы танцевального зала, и ты, любимый кавалерский флигель, и вы, валторны и скрипки! Прощай счастливая, беззаботная жизнь! Расстаться со всем этим равносильно смерти.

Патрон Юлиус идет в кухню проститься с прислугой. Всех, начиная от экономки и кончая последней служанкой, обнял он и расцеловал, взволнованный нахлынувшими на него чувствами. Служанки плакали над его горькой участью. Такому доброму и веселому господину суждено умереть, и они никогда больше не увидят его!