Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А Страница 6

— Здравствуйте, мисс Таггерт! — приветливо сказал он. — Рад видеть, что вы не очень пострадали.

Дагни молча кивнула — это было словно приветствие былой потере и безрадостному прошлому, унылому вечеру и выражению отчаяния на лице Эдди Уиллерса, сообщающего о том, что Макнамара ушел. «Пострадала? — подумала она. — Да, но не в этой авиакатастрофе, а в тот вечер, в пустом кабинете…» А вслух произнесла:

— Что вы здесь делаете? Ради чего предали меня в самый тяжелый момент?

Макнамара с улыбкой указал на каменное строение и скалистый обрыв, по которому, исчезая в подлеске, шла водопроводная труба.

— Я занимаюсь коммуникациями. Забочусь о водоснабжении, линиях электропередач и телефонной сети.

— В одиночку?

— Раньше — да. Но за прошлый год нас тут стало так много, что пришлось нанять троих помощников.

— Кого? Откуда?

— Ну, один — профессор экономики, он не мог найти работу, так как учил, что невозможно потреблять больше, чем произведено; другой — профессор истории, не мог найти работу, так как учил, что обитатели трущоб вовсе не те люди, что создали эту страну; третий — профессор психологии, не мог найти работу, так как учил, что люди способны мыслить.

— Они работают у вас водопроводчиками и монтерами?

— Вас удивило бы, как хорошо они справляются.

— А кому остались наши колледжи?

— Какая разница? — Макнамара фыркнул. — Когда я предал вас, мисс Таггерт? Меньше трех лет назад, верно? Я отказался строить ветку для вашей «Линии Джона Голта». Где теперь ваша линия? А мои линии увеличились за это время от двух миль, проложенных Маллиганом, до сотен миль труб и проводов по всей этой долине.

Он увидел на лице Дагни выражение невольного восторга, высокой оценки профессионала; улыбнулся, взглянул мельком на ее спутника и негромко добавил:

— Знаете, мисс Таггерт, если уж говорить о «Линии Джона Голта», может быть, я-то как раз был ей верен, а предали ее вы.

Она посмотрела на Голта. Тот наблюдал за ней, но по его лицу прочесть ничего было нельзя.

Когда они ехали по берегу озера, Дагни спросила:

— Вы нарочно выбрали этот маршрут, да? Показываете мне всех людей, которых… — Она умолкла, ей очень не хотелось говорить это, и она закончила иначе: —…которых я потеряла?

— Я показываю вам всех тех, кого увел от вас, — спокойно ответил он.

«Вот откуда, — подумала Дагни, — этот отпечаток безвинности на его лице: он догадался и произнес те слова, от которых я хотела его избавить, отверг мою попытку смягчить фразу, как отверг и все то, что не основано на его ценностях, и полный гордой уверенности в своей нерушимой правоте похвастался тем, в чем я хотела его обвинить».

Дагни увидела впереди деревянный причал. На залитом солнцем пирсе лежала женщина, наблюдавшая за удочками. Услышав шум машины, она подняла взгляд, потом одним поспешным движением — быть может, слишком поспешным — вскочила на ноги и побежала к дороге. Она была большеглазой, с темными растрепанными волосами, в закатанных выше колена брюках. Голт помахал ей.

— Привет, Джон! Когда вернулся? — крикнула она.

— Сегодня утром, — ответил он с улыбкой и поехал дальше.

Дагни резко обернулась и увидела, каким взглядом эта женщина провожала Голта. И хотя в ее глазах была спокойная грусть уже пережитой неудачи, Дагни ощутила то, чего никогда не знала раньше: укол ревности.

— Кто это? — спросила она.

— Наша лучшая рыбачка. Поставляет рыбу на продовольственный рынок Хэммонда.

— А еще кто?

— Вы заметили, что это «еще кто» есть здесь у каждого из нас? Она писательница. Там ее издавать не будут. Она считает, что когда человек имеет дело со словами, то имеет дело с разумом.

Машина свернула на узкую дорогу, круто уходившую вверх, в чащу кустов и сосен. Дагни поняла, чего ожидать, когда увидела прибитый к дереву дорожный указатель ручной работы с надписью «Проезд Buena Esperanza»[1].

То был не проезд, то была стена слоистого камня со сложной системой труб, насосов, вентилей и клапанов, поднимающаяся, как лоза, по узким выступам, а на самом верху высился громадный деревянный символ — гордая сила букв, соединившихся в двух словах: «Уайэтт Ойл».

Нефть текла блестящей струей из трубы в цистерну у основания стены — единственное свидетельство громадной тайной работы внутри камня, итога бесперебойного функционирования всех сложных механизмов; но эти механизмы не походили на устройство буровой вышки, и Дагни догадалась, что смотрит на секрет «Проезда Buena Esperanza», поняла, что нефть добывается из недр каким-то способом, который до сих пор люди считали невозможным.

Эллис Уайэтт стоял на уступе, глядя на застекленную шкалу врезанного в камень датчика. Увидев остановившуюся внизу машину, он крикнул:

— Привет, Дагни! Сейчас спущусь!

Вместе с ним работали еще двое: рослый мускулистый мужчина рядом с насосом посреди стены и парень возле цистерны на земле. У парня были белокурые волосы и необычайно правильные черты. Дагни была уверена, что это лицо ей знакомо, но не могла вспомнить, где его видела. Парень поймал ее недоуменный взгляд, усмехнулся и, словно желая помочь, насвистал негромко, почти неслышно, первые ноты Пятого концерта Ричарда Халлея. Это был тот юный кондуктор с «Кометы».

Она засмеялась:

— Это все-таки был Пятый концерт, верно?

— Конечно, — ответил парень. — Но разве я сказал бы об этом штрейкбрехеру?

— Кому-кому??

— За что я тебе плачу деньги? — спросил, подходя, Эллис Уайэтт; парень со смешком бросился к оставленному на минуту рычагу и снова взялся за него. — Это мисс Таггерт не могла уволить тебя за безделье. Я могу.

— Мисс Таггерт, это одна из причин того, почему я ушел с железной дороги, — сказал парень.

— Вы знали, что я похитил его у вас? — спросил Уайэтт. — Там он был лучшим тормозным кондуктором, а здесь, у меня, — лучший механик, но никто из нас не может удержать его надолго.

— А кто может?

— Ричард Халлей. Музыка. Он лучший ученик Халлея.

Дагни улыбнулась.

— Вижу, здесь на самую дрянную работу нанимают только аристократов.

— Они все аристократы, это верно, — сказал Уайэтт, — потому что знают: не существует дрянной работы, существуют только дрянные люди, которые не хотят за нее браться.

Мужчина наверху с любопытством прислушивался. Дагни подняла взгляд; он походил на водителя грузовика, поэтому она спросила:

— Кем вы были там? Наверно, профессором сравнительной филологии?

— Нет, мэм, — ответил он. — Водителем грузовика. — и добавил: — Но не хотел навсегда им оставаться.

Эллис Уайэтт оглядывал свои владения с какой-то мальчишеской гордостью и с жаждой признания: это были гордость хозяина на официальном приеме в гостиной его дома и жажда признания художника на открытии его персональной выставки. Дагни улыбнулась и спросила, указывая на механизмы:

— Сланцевая нефть?

— Угу.

— Это тот самый процесс, что вы изобрели, когда были там… на Земле? — невольно вырвалось у нее, и она смутилась.

Эллис засмеялся.

— Когда был в аду. На Земле я сейчас.

— И сколько добываете?

— Двести баррелей в день.

В голосе Дагни снова появилась печальная нотка:

— Это тот процесс, с помощью которого вы некогда собирались заполнять пять составов цистерн в день.

— Дагни, — дружески улыбнулся Эллис, — один галлон нефти здесь стоит больше, чем целый состав там, в аду, потому что она моя, вся до последней капли, и расходовать ее я буду только на себя.

Он поднял испачканную руку, демонстрируя жирные пятна, как сокровище, и черная капля на кончике его пальца засверкала, словно драгоценный камень.

— Моя, — повторил он. — Неужели они довели вас до того, что вы забыли значение этого слова, его силу? Так позвольте себе выучить его снова.

— Вы прячетесь в глуши, — холодно сказала Дагни, — и добываете в день двести баррелей нефти, хотя могли бы залить ею весь мир.

— Зачем? Чтобы кормить грабителей?

— Нет! Чтобы заработать состояние, которого вы заслуживаете.

— Но я теперь много богаче, чем был. Что такое богатство, как не средство жить достойно? Сделать это можно двумя способами: добывать либо больше, либо быстрее. И я делаю вот что: я произвожу время.

— Как это понять?

— Я добываю столько нефти, сколько мне нужно. Я стараюсь улучшать свои методы, и каждый сбереженный мною час прибавляется к моей жизни. Раньше на заполнение этой цистерны у меня уходило пять часов. Теперь три. Те два, которые я сберег, — мои. Они бесценны, я как бы отдаляюсь от могилы на два часа из каждых пяти, имеющихся в моем распоряжении. Эти два часа, сэкономленные на одном деле, можно употребить на другое — два часа, чтобы работать, расти, двигаться вперед. Я увеличиваю свой срочный вклад. Найдется ли во внешнем мире хоть один сейф, способный его сберечь?