Генри Джеймс - Послы Страница 6

— Да, любезный друг, но мне хочется.

— В чем же тогда выражается у вас упадок сил?

— Именно в этом — в том, что я могу забыться на восемь часов подряд.

И Стрезер стал уверять приятеля, что, пренебрегая в ночные часы столь важным предметом, как постель, он портит себе впечатление от путешествия, которое именно потому ему так «мало дает». Наконец Уэймарш согласился отдать должное этим доводам, позволив уложить себя в постель. Ведя его, так сказать, твердой рукой, Стрезер помог Уэймаршу довести это дело до конца и, справляя последние мелочи — припуская лампу и накрывая приятеля одеялом, вновь подумал, что теперь в их отношениях он оказался в главенствующей роли. Он даже почувствовал нечто вроде снисхождения к Уэймаршу, который, укутанный со всех сторон и закрытый до подбородка, словно больной в палате, выглядел на белых простынях неестественно огромным, черным и в то же время каким-то жалким. Стрезеру чуть ли не стало жаль приятеля, подававшего голос откуда-то из недр постели:

— Так она и вправду имеет на вас виды? В этом причина?

Стрезер почувствовал себя неловко: мысли его друга принимали слишком прямое направление, и он тут же сделал вид, что не вполне понимает, о чем речь.

— Причина моей поездки?

— Причина вашего подавленного состояния и всего прочего. Даже невооруженным глазом, знаете ли, видно, что она загнала вас в угол.

Тут уж искренности Стрезеру было не занимать.

— Так вы решили, что я попросту сбежал от миссис Ньюсем?

— Каюсь, не знал, — сказал Уэймарш, — что вы такой привлекательный мужчина. Сами знаете, как эта дама вас отличает. Ну разве что, — проговорил он то ли с иронией, то ли с тревогой, — вы сами имеете на миссис Ньюсем виды. Что, она тоже сюда пожаловала? — спросил он с притворным ужасом.

Его друг невольно — чуть-чуть — растянул губы в улыбке.

— Успокойтесь, нет! Она — слава тебе Господи — и еще сто раз слава тебе Господи! — осталась дома. Она собиралась ехать, но передумала. Я некоторым образом здесь вместо нее и в этом смысле действительно — отдаю должное вашей догадке — прибыл сюда по ее делам. Как видите, тут много всяческих связей.

Но Уэймарш упрямо видел только одну:

— Включая, стало быть, и ту, которую я назвал.

Стрезер вновь прошелся по комнате, поправил на приятеле одеяло и решительно шагнул к двери. Он испытывал такое же чувство, как сиделка, выполнившая все на нее возложенное и заслужившая право на отдых.

— Возможно, много больше, чем мне сейчас хотелось бы растолковывать. Не бойтесь — я ничего от вас не утаю: вы услышите столько, сколько вам и не переварить. Я очень рассчитываю — разумеется, если наши пути не разойдутся, — услышать ваше мнение о том, во что я вас посвящу.

Уэймарша в этих посулах, по обыкновению, заинтересовало побочное соображение.

— Вы хотите сказать, вы не уверены, что наши пути не разойдутся?

— Я лишь учитываю такую опасность, — по-отечески предупредил Стрезер. — Поскольку слышу, как вы стенаете, что вам хочется домой, и склонен думать, вы способны на подобную глупость.

Уэймарш выслушал его молча, как большой разобиженный ребенок.

— Что вы намерены со мной делать? — спросил он после паузы.

Такой же вопрос несколько часов назад Стрезер задал мисс Гостри и сейчас невольно подумал — неужели это звучало так же по-детски? Но он, по крайней мере, мог дать более определенный ответ:

— Поехать с вами в Лондон.

— Но я уже был в Лондоне! — почти простонал Уэймарш. — И меня там, Стрезер, ничто не привлекает.

— Возможно, — добродушно кивнул Стрезер. — Надеюсь, однако, привлекаю я.

— Так мне придется туда с вами ехать?

— Сказав «а», надо сказать и «б».

— Пусть так, — вздохнул Уэймарш, — делайте ваше черное дело! Только, прежде чем тащить меня за собой, извольте все рассказать.

Но Стрезер уже вновь погрузился в воспоминания — частично приятные, частично покаянные — о событиях прошедшего дня, пытаясь решить, выглядел ли он в своих претензиях так же комично, как его друг, и совсем потерял нить разговора.

— Рассказать вам?..

— Ну да. Какое поручение на вас возложили?

Стрезер в нерешительности помолчал.

— Видите ли, — сказал он, — поручение мое такого рода, что я при всем желании не сумею его от вас скрыть.

Уэймарш с мрачным видом уставился на него.

— Вы, стало быть, хотите сказать, что приехали ради нее?

— Из-за миссис Ньюсем? Да, конечно, я же сказал. В значительной мере.

— Тогда зачем говорить, что вы приехали ради меня?

Стрезер в нетерпении вертел в руке ключ от своего номера.

— Все очень просто. Я приехал ради вас обоих.

Уэймарш, вздохнув, наконец повернулся на бок.

— Ну, я-то не имею на вас видов.

— Я тоже, раз уж на то пошло…

И с этими словами Стрезер, смеясь, удалился.

III

Накануне Стрезер сказал мисс Гостри, что они с Уэймаршем выедут скорее всего дневным поездом, а назавтра выяснилось, что эта дама собирается отбыть утренним. Когда Стрезер спустился в кафе, она уже позавтракала; Уэймарш еще не появлялся, и у нашего друга было достаточно времени, чтобы напомнить об условиях заключенного между ними договора и назвать ее щепетильность чрезмерной. Право, не стоит убегать в тот самый момент, когда обнаружилось, как она нужна! Он подошел к мисс Гостри, когда она подымалась из-за стола в нише у окна, где просматривала утренние газеты, и в памяти Стрезера — о чем он не преминул ей доложить — всплыл образ майора Пенденниса[5] за завтраком в клубе — комплимент, который, по словам мисс Гостри, она высоко оценила, и он принялся так горячо упрашивать ее задержаться, словно пришел к выводу — в особенности после видений минувшей ночи, — что никак не может без нее обойтись. Во всяком случае, она должна до отъезда научить его заказывать завтрак, как это принято делать в Европе, и в первую очередь помочь ему справиться с трудной задачей — заказать завтрак для Уэймарша. Последний, отчаянно шепча из-за двери, возложил на него священные обязанности по части бифштекса и апельсинового сока — обязанности, которые она, взяв на себя, выполнила с исключительной расторопностью, не уступающей ее блестящей сообразительности. Ей уже приходилось отучать прибившихся к чужому берегу соотечественников от привычек, по сравнению с которыми привычка начинать день с бифштекса — сущий пустяк, и не в ее правилах, учитывая накопленный опыт, сворачивать с избранного пути; правда, по зрелом размышлении, она высказала более широкий взгляд на этот предмет: в известных случаях всегда возможен выбор обратной тактики.

— Иногда, знаете ли, предоставить их самим себе…

Ожидая, пока накроют стол, они прошли в сад, и Стрезер, слушая откровения мисс Гостри, находил их для себя крайне интересными.

— И что тогда?

— Значит, все для них настолько усложнить — или, напротив, если угодно, упростить, — что ситуация неизбежно разрешается сама собой: они жаждут вернуться домой.

— А вы жаждете для них того же, — весело вставил Стрезер.

— Не скрою — жажду и стараюсь отослать их туда как можно скорее.

— Как же, как же! Вы доставляете их в Ливерпуль.

— В бурю годится любая гавань. Да, при всех прочих моих обязанностях, я еще и агент по репатриации. Мне хочется вновь заселить нашу опустошенную родину.[6] Иначе что с нею станется? И хочется отвадить чужих.

В ухоженном английском саду, овеянном свежестью утра, Стрезер чувствовал себя на редкость приятно: ему нравилось, как хрустит под ногами плотно убитый, пропитанный влагой мелкий гравий, а праздный взгляд с удовольствием блуждал по ровным бархатным лужайкам и чисто выметенным изгибам дорожек.

— Чужих людей?

— Чужие страны. Да, и чужих людей. Я хочу вселить уверенность в наших собственных.

— Чтобы они не рвались сюда? — не без удивления спросил Стрезер. — Тогда зачем же вы их встречаете?

— Ну, требовать, чтобы они не приезжали, — это пока чересчур. Я ставлю себе иную задачу: пусть скорей приезжают и еще скорей возвращаются. Я встречаю их, чтобы помочь пройти испытание Европой как можно быстрее, и, хотя никогда никого не останавливаю, у меня есть свои способы внушить им все, что требуется. Я разработала целую систему, и в ней, если желаете знать, — продолжала Мария Гостри, — заключена моя тайна, моя сокровенная миссия и та польза, которую я приношу. Видите ли, это только кажется, что я их ублажаю и поощряю; каждый мой шаг продуман, и я неуклонно делаю свое подспудное дело. Могу, если угодно, сообщить вам свою формулу, но, думается, практически я добиваюсь успеха. Я отправляю вас домой выдохшимися. И вы остаетесь там. Пройдя через мои руки…

— Мы уже не появляемся здесь вновь? — Чем дальше она шла в своих объяснениях, тем дальше он, видимо, способен был следовать за ней. — Мне не нужна ваша формула. Я уже понял — и сказал вам вчера, — какие за вами бездны. Выдохшимися! — повторил он. — Благодарю вас, — коль скоро вы собрались столь изысканно спровадить меня отсюда, благодарю за предостережение.