Эрих Ремарк - Возлюби ближнего своего Страница 6

— Не оглядывайся. Это я. Иди дальше. Иди дальше.

Ее плечи вздрогнули, она запрокинула голову назад и пошла дальше. Но было видно, что она прислушивается к каждому шороху позади нее.

— С тобой что-нибудь делали? — спросил голос.

Она покачала головой.

— За тобой наблюдают?

Она кивнула.

— И сейчас?

Она помедлила с ответом. Потом покачала головой.

— Я сейчас уезжаю. Попытаюсь уехать из Германии. Я не смогу тебе писать. Это опасно для тебя.

Она кивнула.

— Ты должна развестись со мной. Завтра пойдешь и скажешь, что хочешь развестись со мной из-за взглядов. Раньше ты о них ничего не знала. Поняла?

Голова Марии не пошевельнулась. Она продолжала идти дальше.

— Пойми меня, — прошептал Штайнер. — Это лишь для того, чтобы ты была в безопасности. Я сойду с ума, если они с тобой что-нибудь сделают. Ты должна потребовать развода, тогда они оставят тебя в покое.

Жена не отвечала.

— Я люблю тебя, Мария, — тихо, сквозь зубы, сказал Штайнер, и глаза его заблестели от волнения. — Я люблю тебя и не уеду, пока ты мне не пообещаешь этого. Я вернусь, если ты пообещаешь. Понимаешь?

Прошла целая вечность; наконец ему показалось, что она кивнула.

— Ты обещаешь мне это?

Жена нерешительно кивнула. Ее плечи опустились.

— Сейчас я заверну и пойду по ряду справа, ты обойди слева и иди мне навстречу. Ничего не говори, ничего не предпринимай! Я хочу взглянуть на тебя еще раз. Потом я уйду. Если ты ничего обо мне не услышишь, значит, я в безопасности.

Жена кивнула и ускорила шаг.

Штайнер завернул и пошел вправо, по верхнему ряду. Это был мясной ряд. Женщины с корзинами торговались у лотков. Мясо отливало на солнце кровавыми и белыми тонами. Мясники зазывали покупателей… И внезапно все исчезло. Грубые удары мясников, рубящих окорока на деревянных чурбанах, превратились в нежнейшие звуки, словно кто-то играл на музыкальном инструменте. А потом он почувствовал ветер, свободу, увидел лужайку, хлебное поле, любимую походку и любимое лицо. Глаза жены были сосредоточенны, в них можно было прочесть все: и боль, и счастье, и любовь, и разлуку, и жизнь под угрозой, — милые дикие, глаза.

Они шли навстречу друг другу и остановились одновременно, потом снова пошли, не замечая этого. Затем пустота ярко ударила в глаза Штайнеру, и только спустя некоторое время он стал снова различать краски и предметы, которые мелькали перед его глазами, но не доходили до сознания.

Штайнер, спотыкаясь, побрел дальше, затем ускорил шаг, но так, чтобы это не бросалось в глаза. Он столкнул половину свиной туши, лежащей на прилавке, покрытом клеенкой; он слышал ругань мясника, подобную барабанной дроби, завернул за угол мясного ряда и остановился.

Он увидел, что жена уходит с рынка. Она шла очень медленно. На углу улицы остановилась и обернулась. Она стояла так долго, с приподнятым лицом и широко открытыми глазами. Ветер рвал ее платье и прижимал его плотно к телу. Штайнер не знал, видела ли она его. Он не отважился показаться ей еще раз. Он чувствовал, что она бросится к нему. Спустя минуту она подняла руки и приложила их к груди. Она мысленно протягивала их ему. Она протягивала их в безнадежном, слепом объятии, приоткрыв рот и закрыв глаза. Затем она медленно повернулась и пошла, темная пасть поглотила ее.

Три дня спустя Штайнер перешел границу. Ночь была светлой и ветреной, и луна, белая как мел, светила с неба. Штайнер был твердым мужчиной, но когда он, мокрый от пота, очутился на другой стороне, он обернулся назад и, словно сумасшедший, прошептал имя своей жены…

Он снова вытащил сигарету. Керн дал ему прикурить.

— Сколько тебе лет? — спросил Штайнер.

— Двадцать один. Скоро двадцать два.

— Значит, скоро двадцать два. Это не шутка, мальчик, правда?

Керн покачал головой.

Некоторое время Штайнер молчал.

— Когда мне исполнился двадцать один год, я был на войне. Во Фландрии. Это тоже не шутка. Сейчас в сто раз лучше. Понимаешь?

— Да. — Керн повернулся. — И лучше жить так, как мы живем, чем вообще не жить, я знаю.

— Тогда ты знаешь достаточно. Перед войной мало людей знало о подобных вещах.

— Перед войной!.. Это было сто лет назад.

— Тысячу. В двадцать один год я лежал в лазарете. Там я кое-чему научился. Хочешь знать, чему?

— Да.

— Прекрасно. — Штайнер затянулся сигаретой. — У меня не было ничего особенного. Мне прострелило мякоть. Рана не доставляла мне сильных болей. Но рядом лежал мой товарищ. Не чей-нибудь товарищ. Мой товарищ. Осколок бомбы разворотил ему живот. Он лежал рядом и кричал. Морфия не было, понимаешь? Не хватало даже для офицеров. На второй день он так охрип, что мог только стонать. Умолял прикончить его. Я сделал бы это, если бы знал как. На третий день, в обед, нам неожиданно дали гороховый суп. Густой довоенный суп со шпиком. До этого мы получали какую-то похлебку, похожую на помои. Мы набросились на суп. Были страшно голодны. И когда я жрал, словно изголодавшееся животное, с наслаждением жрал, забыв обо всем, я видел поверх миски с супом лицо моего товарища, его потрескавшиеся, запекшиеся губы, и понял, что он умирает в мучениях; через два часа он скончался, а я жрал, и суп казался мне таким вкусным, как никогда в жизни.

— Штайнер замолчал.

— Вы все были страшно голодны, — высказал предположение Керн.

— Нет, не поэтому. Тут другая причина. А именно та, что рядом с тобой может подохнуть человек, а ты ничего не почувствуешь. Сострадание — да, но никакой боли. Твое брюхо в порядке — вот в чем дело! В метре от тебя в криках и мучениях умирает человек, а ты ничего не чувствуешь. В этом и заключается бедствие мира! Запомни это, мальчик. Поэтому все так медленно и движется вперед. И так быстро назад. Согласен со мной?

— Нет, — ответил Керн.

Штайнер улыбнулся:

— Ясно. Но при случае подумай об этом. Может быть, тебе это поможет.

Он встал.

— Ну, я пойду. Назад. Чиновнику никак не придет в голову, что я вернусь именно сейчас. Он сторожил первые полчаса. Завтра утром он тоже будет наблюдать. Но что я смогу перейти в этот промежуток — он никогда не додумается. Такова психология таможенных чиновников. Слава богу, что в большинстве случаев дичь рано или поздно становится умнее охотника. Знаешь почему?

— Нет.

— Потому что для нее больше поставлено на карту. — Он похлопал Керна по плечу. — Поэтому-то мы и стали самым хитрым народом на земле. Основной закон жизни: опасность обостряет чувства.

Он подал Керну руку. Она была большая, сухая и теплая.

— Желаю удачи! Может, мы еще свидимся. По вечерам я часто бываю в кафе «Шперлер». Можешь там спросить обо мне.

Керн кивнул.

— Ну всего хорошего. И не стыдись играть в карты. Это отвлекает мысли, и во время игры не нужно много думать. Высокая цель для людей без крова. Ты неплохо играешь в ясс и тарокк. В покер ты еще играешь недостаточно смело, надо больше рисковать. Больше обмана!

— Хорошо, — сказал Керн. — Я буду больше обманывать. Спасибо тебе. За все.

— От благодарности ты должен отвыкнуть. Нет, не отвыкай. С ней ты скорее пробьешься. Я не имею в виду других людей, это неважно. Я имею в виду тебя. Она будет согревать тебе сердце, если ты будешь способен на нее. И помни: любое положение лучше, чем война.

— И это все-таки лучше, чем быть мертвым.

— Не знаю. Но, во всяком случае, это лучше, чем умирать. Сервус, мальчик!

— Сервус, Штайнер!

Некоторое время Керн еще продолжал сидеть. Небо прояснилось, и местность дышала спокойствием и миром. Кругом не было ни души.

Керн молча сидел в тени бука. Светлая прозрачная зелень листьев возвышалась над ним, словно огромный парус, — казалось, будто ветер нежно гонит земной шар по бесконечному голубому пространству мимо сигнальных огней звезд и светящегося буя луны.

Керн решил попытаться добраться ночью до Братиславы, а оттуда в Прагу. В городе всегда чувствуешь себя увереннее. Он открыл чемодан и вытащил чистую рубашку и пару носков, чтобы переодеться. Он знал, что одежда окажется важным фактором, если его кто-нибудь встретит. Он хотел это сделать для того, чтобы избежать тюрьмы.

Керна охватило удивительное чувство, когда он, раздетый, стоял в лунном свете. Он показался себе потерявшим дорогу ребенком, быстро схватил чистую рубашку, которая лежала перед ним на траве, и разгладил ее. Рубашка была синяя, практичная, она не так быстро запачкается. В лунном свете она казалась бледно-серой. Керн принял решение: надо быть мужественным.

3

Керн добрался до Праги во второй половине дня. Он оставил чемодан на вокзале и сразу же отправился в полицию. Он не хотел заявлять о себе, он хотел только спокойно подумать о том, что ему делать. И здание полиции было самым подходящим местом для этого. Там не рыскали полицейские и не спрашивали документов.