Эрве Базен - Змея в кулаке Страница 6

Затем следовал Барбеливьенский клан: отец — Жан Барбеливьен, последний галл, арендовал ферму, прилегавшую к нашей усадьбе; его жена Бертина мастерски орудовала вальком, полоща белье на речке, и мастерски сбивала масло (в наших краях масло сбивают в высоких кадочках с отверстием в крышке, где неутомимо движется нечто вроде деревянного поршня); дочка Бертинета с кривой шеей; сын, Жан-младший, по заслугам получивший кличку Разоритель Гнезд.

Затем семейство Гюо, арендовавшее ферму «Ивняки», обремененное многочисленными дочерьми, из которых одна, в годы моей юности, не была ко мне жестокой. Семейство Аржье, арендовавшее у нас ферму «Бертоньер», большие любители карпов, которых они тайком ловили ночью в нашем пруду при помощи вершей и даже бредня.

Наконец, тетушка Жанни, так и унесшая с собой в могилу секрет изготовления необычайно вкусного сыра в плетеных камышовых корзинах; папаша Симон, ее муж, который пас в овражках четырех пегих коров; кюре Летандар, его причт, торговец кроличьими шкурками и три сотни крестьян, регулярно ходивших по воскресеньям к мессе, — три сотни крестьян, которых мы так же плохо различали, как ворон в большой стае, но они, кажется, знали нас и при встречах с раболепной почтительностью кланялись нам: «Здравствуйте, барчук!»

6

27 ноября 1924 года нам были дарованы законы.

Пробегая по коридорам, Кропетт, герольд нашей матушки, орал во все горло:

— Все идите вниз, в столовую!

Вдобавок к призыву зазвонил колокол.

— Что им понадобилось? У нас перемена, — проворчал Фреди и сердито высморкался, загибая нос на левую сторону.

Но никто бы не дерзнул заставить мадам Резо ждать. Мы вмиг скатились по перилам лестницы. В столовой уже собрался ареопаг в полном составе. Папа восседал в центре, по правую руку от него — наша матушка, а по левую преподобный отец Трюбель, покуривавший трубку. На конце стола сидела, держась неестественно прямо, мадемуазель Эрнестина Лион. А на другом конце — Альфонсина.

— Ну-ка, вы, двое, усаживайтесь поживей! — взвизгнула мадам Резо.

Папа торжественно простер руку и пошел отчеканивать заученный урок:

— Дети! Мы позвали вас для того, чтобы сообщить принятые нами решения относительно организации и расписания ваших занятий. Период устройства на новом месте закончился. Теперь мы требуем от вас порядка.

Он перевел дыхание, и мать, воспользовавшись паузой, прикрикнула на нас, хотя мы и без того испуганно молчали:

— Не смейте болтать!

— Вы будете ежедневно вставать в пять часов утра, — продолжал отец свою речь. — Как только встанете, сейчас же оправите постель, умоетесь, а вслед за сим все пойдете в часовню на мессу, которую будет служить отец Трюбель; обязанности причетника придется исполнять вам по очереди. Вознеся молитву богу, вы сядете за уроки в бывшей спальне моей сестры Габриель — мы предназначаем ее для классной комнаты, так как она находится рядом со спальней отца Трюбеля, что облегчит ему надзор за вами. В восемь часов утра — завтрак…

— Кстати сказать, — прервала его матушка, обращаясь к мадемуазель Лион, — я требую, чтобы детям больше не давали кофе с молоком, а кормили их супом — это гораздо полезнее. Можете давать немножко молока Марселю, так как у него энтерит.

— После первого завтрака получасовой отдых…

— Конечно, в молчании, — снова прервала его мать.

— Ваша мама хочет сказать: на перемене нельзя шуметь, чтобы ее не разбудить, — со вздохом сказал мсье Резо. — В девять часов занятия возобновляются: будете отвечать выученные уроки, писать диктовки, решать задачи; после десяти часов — перемена на четверть часа и снова занятия до второго завтрака. При первом ударе колокола вы идете мыть руки, при втором ударе войдете в столовую.

Мсье Резо с довольным видом стал подкручивать свои усы, устремив пристальный взгляд на хризантемы, стоявшие в большой плетеной корзине посреди стола. Вдруг он резко взмахнул рукой и, поймав жука, со всех сторон оглядел его:

— Любопытно! Каким образом, спрашивается, эта Polyphena очутилась здесь? Вот удача!

Он порылся в одном из четырех карманов своей жилетки и достал пузырек, на дне которого лежал порошок цианистого калия. Мы уже хорошо знали эту скляночку. Мать насупилась, но ничего не сказала. Она уважала науку. Пока Polyphena боролась со смертью, папа спокойно продолжал прерванную речь:

— После завтрака — перемена целый час, но наказанный лишается этого отдыха. Вы должны непременно играть на свежем воздухе, если только нет дождя.

— А если погода будет очень холодная? — осмелилась спросить мадемуазель Лион.

— Холод — лучшее средство закалки, — возразила мать. — Я стою за мужественное воспитание. Уверена, что Альфонсина придерживается моего мнения.

Различив свое имя по движению губ хозяйки, глухонемая на всякий случай отрицательно замотала головой.

— Вот видите, она тоже не хочет, чтобы их держали в вате.

Папа потерял терпение.

— Право, мы никогда не кончим, Поль, если все будут меня прерывать. Так на чем же я остановился?.. Ах да… я говорил, что в половине второго вы снова приметесь за работу. В четыре часа полдник. Предоставляю отцу Трюбелю заботу, как распределить ваше время до и после полдника. Когда зазвонит колокол к ужину, порядок тот же, пожалуйте в умывальную мыть руки. За ужином разрешается говорить только по-английски. Когда вы попросите хлеба или вина…

— Воды, Жак!

— …ответа не будет, если свою просьбу вы выразите не на английском языке, то есть на языке лорда Дизраэли, который, впрочем, был евреем. Это лучший способ заинтересовать детей иностранными языками. В мое время наш наставник аббат Фер заставлял нас говорить по-латыни. У меня более современный метод. Тотчас после ужина вечерняя молитва в часовне, где соберутся все домашние. В половине десятого (самое позднее) вы должны быть в постели. Ну вот и все. Ухожу. Надо еще насадить мух на булавки.

Мадам Резо повернулась к гувернантке, а ее супруг, шаркая подошвами, вышел из комнаты.

— Мадемуазель, будьте любезны помогать теперь Альфонсине в бельевой. Ведь у вас стало меньше дела и больше свободного времени, так как с мальчиками занимается аббат.

Мадемуазель Лион ничего не ответила. Наша мать продолжала:

— К наставлениям отца я, как хозяйка дома, хочу прибавить некоторые свои указания. Прежде всего я запрещаю топить печки в ваших спальням: у меня нет никакого желания, чтобы вас в одно прекрасное утро нашли мертвыми от угара. Прикажу также отобрать у вас подушки: от подушек дети становятся сутулыми. Стеганые перинки тоже ни к чему. Летом — пикейное одеяло, а зимой — два байковых, этого вполне достаточно. Запрещаю вам разговаривать за столом, можно только отвечать на вопросы старших. Держаться нужно прилично: не горбиться, локти прижать к туловищу, руки положить по обе стороны тарелки, головой не вертеть. Откидываться на спинку стула запрещается. Каждый сам будет убирать свою спальню. Я регулярно буду делать осмотр, и, если где-нибудь обнаружу паутину, пеняйте на себя! Наконец, я не желаю больше видеть у вас на головах какие-то цыганские лохмы. Отныне вас будут стричь под машинку нулевым номером. Так опрятнее.

— В колониях, — заметил отец Трюбель, вынув изо рта погасшую трубку, обязательно бреют голову.

— Но ведь мы не в колониях, — расхрабрилась вдруг мадемуазель Лион. — В здешних краях холодно, а главное — сыро.

— Дети привыкнут, мадемуазель, — сухо оборвала ее мадам Резо. — Я нашла машинку, ею стригли Кадишона, ослика, которого моя свекровь некогда запрягала в тележку, когда посылала за чем-нибудь в соседнюю деревню. Я сама остригу детей.

Сумерки сгущались. Мамаша быстро провела рукой по глазам слева направо, что означало на «финском языке» — зажгите лампу. Она быстро усваивала иностранные языки. Фина зажгла парадную керосиновую лампу на подставке зеленого мрамора, потом замахала левой рукой (общий смысл этого жеста «скорее» или «дело спешное»), потом правой рукой показала на дверь, ведущую в кухню (в данном случае это означало: «Мне срочно надо идти»). Мадам Резо правильно расшифровала эту пантомиму и, производя перевод на «финский язык», захлопала в ладоши, как будто аплодируя ей («Можете идти»).

— Вы, дети, тоже можете идти, — возгласил отец Трюбель.

— Да поживее, — добавила мать и, все еще под впечатлением «финского языка», энергично захлопала в ладоши.

7

Даже к самым драконовским законам всегда можно примениться. Наша мать, которой по ее натуре очень подошла бы должность надзирательницы в женской каторжной тюрьме, взяла на себя обязанность следить за строжайшим выполнением своих предписаний и постепенно обогащала их новыми чрезвычайными декретами. Мы уже привыкли к духу недоверия, освященного религией подозрительности, которая окружает все действия христианина и подкапывается под каждое намерение этого потенциального грешника. Подозрение мадам Резо возвела в догмат. Ее запреты, усложненные многообразными толкованиями и вариантами, превратились в настоящую сеть заграждений из колючей проволоки. Зачастую ее приказы были противоречивы. Так, например, мы обязаны были до заутрени прибрать свои спальни. Чтобы опорожнить помойное ведро (канализации, конечно, в «Хвалебном» не было), нам приходилось добираться до отхожего места, устроенного в правой угловой башенке по соседству со спальней родителей. И это в глубокой тьме, при тусклом свете керосинового ночника, да и его вскоре у нас отобрали. А ведь нам строго запрещалось пролить хотя бы каплю из ведра, запрещалось шуметь, чтобы не потревожить сон нашей августейшей матушки. Боясь наткнуться на что-нибудь во мраке и разлить неблаговонную жидкость, мы шли крадучись, прижимая к груди ведро, словно великомученик Тарцизиус бесценную дароносицу.