Айрис Мердок - Дилемма Джексона Страница 6

— Что нам необходимо, так это возвращение к марксизму, к раннему Марксу. Разумеется, марксизм родился, когда Маркс и Энгельс увидели в Манчестере умирающую от голода бедноту. Мы должны отказаться от нашей отвратительной, тупой, алчной буржуазной цивилизации. Капитализм должен уйти. Вы только посмотрите на наше безмозглое правительство…

— Что касается бедноты, я с тобой согласна, — перебила его Милдред, — и наши несчастные лидеры действительно находятся в затруднительном положении, но мы должны придерживаться своих моральных устоев, воспитывать и одухотворять политиков, но главное — мы обязаны, пока не поздно, выработать доступную версию христианства…

— Поздно. Ты, прилежная ученица дядюшки Тима, поклоняешься Лоренсу. Симона Вейль[12] тоже ему поклонялась, во всяком случае, бедняжка так и не узнала, что он был лжецом и мошенником.

— Ничего подобного! — воскликнула Милдред. — Он сам был обманут, он не знал, что не сможет помочь арабам.

— Неужели ты веришь хоть единому слову о том, что случилось в Дераа?

— Я верю, — вступил в спор Бенет.

Это был болезненный вопрос, вокруг которого у них часто возникали споры.

— Его обманула собственная иллюзия, он пережил свою славу и до конца жизни казнил себя, а потом покончил с собой…

— Он не покончил с собой, — перебил Оуэна Бенет. — Произошел несчастный случай.

— Разумеется, на свете существует такая вещь, как искупительное страдание, — сказала Милдред, — но…

— Никакого искупительного страдания нет, — возразил Оуэн, — только угрызения совести. Угрызения совести — вот что реально. Дядюшка Тим это прекрасно знал, а ваш, Бенет, приятель — философ Хайдеггер, если, конечно, он не антихрист…

— Он не мой приятель, — вскинулся Бенет. — И рискну заметить, что он был-таки антихристом.

— Но вы его обожаете, — продолжал подначивать Оуэн. — Вы погружаетесь в пучину греха!

Бенет улыбнулся.

— Думаю, наступило время возродить авторитет философии и теологии, — сказала Милдред, — и христианству не грех кое-что перенять у восточных религий, а они, в свою очередь, должны…

— В таком случае, — не дал ей договорить Оуэн, — останутся только две мировые религии: твое овосточенное христианство и ислам. Вы не согласны, Туан?

— И иудаизм, — кивнул Туан. — Я верю, что…

— Да, конечно, и иудаизм, — согласился Оуэн. — Гераклит был прав: в будущем нас ждет полное уничтожение; войны правят миром, война — неизбежная необходимость, она все ставит на свои места. Кафка тоже был прав: все мы — заключенные исправительной колонии, за фасадом нашей прогнившей буржуазной цивилизации скрывается мир невыразимой боли, ужаса и греха, и только он реален.

— Хорошо, что ты вспомнил о грехе, — пробормотала Милдред.

— Вы действительно в это верите? — спросил Оуэна Эдвард.

— Он верит в романтический героизм и обожает discuter les idées générates avec les femmes supérieures[13],— ответил за Оуэна Бенет.

— Все это не шутки! — встала на защиту Оуэна Милдред.

— Ну ладно, полагаю, мы порядочно перебрали и нам не стоит продолжать этот спор! — примирительно сказал Бенет. — Давайте выйдем в сад, вдохнем полной грудью и насладимся красотами природы. Предлагаю выпить стоя: сначала — наш обычный тост, потом — еще один, особый.

Участники застолья задвигали стульями, вставая.

— Первый — за дорогого дядюшку Тима, которого все мы любим и чей дух все еще с нами, — продолжил Бенет.

— За дядюшку Тима!

Все торжественно подняли бокалы, выпили и остались стоять в ожидании. После короткой паузы Бенет провозгласил:

— А теперь давайте выпьем за здоровье нашего дорогого друга и соседа Эдварда Лэнниона и его отсутствующей невесты Мэриан Берран, которая завтра к этому времени станет миссис Лэннион! Пожелаем этим двум чудесным молодым людям долгой и счастливой жизни, замечательных детей, а всем нам — иметь честь и удовольствие разделить с ними их радость и благоденствие. За Мэриан и Эдварда!

— За Мэриан и Эдварда! — подхватили все.

Пока Бенет произносил свой тост, Эдвард, бледный, почти испуганный, показавшийся вдруг совсем юным, не знающий, сесть ли ему или продолжать стоять, сначала опустил, потом поднял голову и окинул компанию каким-то благодарно-тревожным взглядом. Бенет, испугавшийся, что Эдвард может счесть себя обязанным произнести ответную речь, поспешил добавить:

— А теперь — вперед! Все — в сад!

Они гурьбой направились в кабинет, а оттуда, через стеклянную дверь, на мощеную террасу и далее — на травяную лужайку. На террасе горели фонари, освещая красочное многообразие цветов в больших замшелых каменных горшках. За террасой расстилалась темнота, которая лишь первые несколько мгновений казалась непроглядной, но как только глаз привыкал к ней, выяснялось, что она пронизана звездным светом. Луны видно не было, она где-то пряталась. Но состоящий из бесчисленных звездных мириад Млечный Путь лил на землю интенсивный свет. Сначала все остановились на уже мокрой от росы траве, в немом благоговении взирая на небо, потом, тихо беседуя, разбрелись по саду, разбившись на группы, но особенно не удаляясь от дома, поскольку испытывали не только возвышенный восторг, но и благоговейный ужас.

Оуэн, взяв Туана под руку, повел его мимо разбросанных густых кустов и изысканной березовой рощицы к секвойям. Едва различимые силуэты этих гигантских безмолвных деревьев смутно вырисовывались на фоне звездного неба. Оно, словно усеянный блестками театральный задник, спускалось до темнеющего горизонта. Воздух, густой и влажный, был пронизан запахом земли, росой, пропитанной нежным ароматом листьев и цветов, и свежим дыханием огромных деревьев.

Внезапно они оказались во власти таинственной молчаливой темноты. Звездный купол неба был теперь скрыт от них листвой, под ногами расстилался совершенно иной ковер. Оуэн остановился, отпустил локоть Туана и взял молодого человека за руку. Мягко развернув его к себе, он вздохнул и стал ласково водить пальцами по волосам, лбу, носу и губам Туана. Такое случалось и прежде. Туан, не разделявший наклонностей Оуэна, тем не менее любил его, а потому стоял спокойно, прислонившись спиной к дереву и мечтательно улыбаясь. Оуэн поцеловал его.

Милдред с Розалиндой пересекли лужайку в другом направлении и подошли к едва различимым каменным ступеням, которые вели вниз, в розарий. Здесь слышалось тихое журчание тоже почти невидимого в темноте фонтана. Они приблизились к нему и сели на каменную ограду, опоясывавшую бассейн, в который стекала мерцавшая в звездном сиянии струя. Мимо бесшумно скользили летучие мыши с бархатистыми крыльями, вдали ухала сова.

Они с удовольствием болтали руками в прохладной воде и тихо переговаривались.

— Как трогательно, — говорила Милдред. — Как был бы счастлив дядюшка Тим… Эдвард и Мэриан вместе… Идеальная пара…

— Да, да, действительно… — соглашалась Розалинда. — Вы знаете, мне кажется, я это предчувствовала, мне снился сон: они были королем и королевой… Да, я только сейчас это вспомнила.

— Как прекрасно! Мэриан все время что-то искала и вдруг нашла то, что хотела, совсем рядом. Или ты думаешь, она давно приметила Эдварда?

— Думаю, да, или, быть может, судьба давно ей его предназначала. Конечно, когда мы жили с мамой, мы редко виделись с Эдвардом…

— Полагаю, это даже лучше, что мама приедет позже, ты ведь знаешь, какую она привносит суету! А ты по-прежнему решительно настроена никогда не выходить замуж? Разумеется, я понимаю, что это шутка, ты обязательно передумаешь!

— Сейчас все мои помыслы заняты историей искусств!

Бенет, решительно взяв Эдварда за рукав, увлек его на лужайку. Они остановились, лишь немного отойдя от места, куда достигал падавший из окон кабинета свет, и Бенет на мгновение (такие странные мгновения иногда бывали) ощутил, что дух дядюшки Тима нисходит на него, обволакивает и сливается с его дыханием. Бледное лицо Эдварда смутно маячило в темноте.

— Эдвард, если бы Тим был жив, он чувствовал бы себя на седьмом небе от счастья. Конечно, мы все равно на седьмом небе! Я так мечтал, чтобы вы женились на этой девушке. Я не утомлял ни вас, ни ее намеками — просто молился! Вы замечательный человек, а она прекрасная девушка… Простите, я немного захмелел…

— Я и сам нетрезв, — признался Эдвард. — Думаю, «Большой маринер»[14] был лишним.

— Господи, уже так поздно! Мне давно следовало всех вас выпроводить! Надеюсь, вы с женой будете проводить тут много времени, вы могли бы в здешней тишине писать свой исторический роман…

— Я не пишу никакого исторического романа…

— Вы ведь любите Хэттинг-Холл, правда?

— Да, я его люблю все больше… И Пенндин…

— Надеюсь, у вас будет много детей. Вы не сердитесь, что я об этом говорю? Сначала, конечно, мальчик…