Жозеф Кессель - Смутные времена. Владивосток 1918-1919 гг. Страница 6

Они были просты как в общении, так и в своих манерах. Ничто, как мне кажется, не могло их удивить. Во всяком случае, не наши качества как летчиков. Они столько уже повидали, столько всего пережили, столько убивали, порой людей весьма странных. Для них мы были greens, что значит «зеленые», то есть новобранцы, новички французской армии. Greens по возрасту и по маленькому опыту общения с этим бескрайним миром. Хорошие слушатели для их рассказов.

Они только и ждали, чтобы рассказать о своих приключениях. К этим рассказам подходили и их голоса, уставшие от многолетних плаваний по морю, от потасовок, крепкого табака, ужасной выпивки и сквернословия. Мы восхищались ими. Наши знания английского сводились к тому, что мы помнили еще со школьной скамьи, да к тому немногому, что мы выучили на улицах Сан-Франциско. Этого явно было недостаточно, чтобы понимать все, о чем они говорили. Но этот полупонятный язык не мешал нам наслаждаться общением. Он давал пищу для фантазий. «Шерман» тем временем находился во власти волн, синева которых могла сравниться по глубине цвета только с сапфирами, а легкий бриз, дующий со стороны не видимых глазу островов, пах так вкусно. Время как будто замерло в пространстве. Мы пили вкуснейшие напитки.

Конечно, на этом корабле все спиртные напитки находились под строжайшим запретом. Как и на «Президенте Гранте». Согласно законам и внутренним правилам, на всех военных судах спиртное было запрещено. Но у наших морских пехотинцев были свои неписаные законы и правила. В офицерской столовой, в кафетерии, на мостике они просили только воду и чай. Только вот у воды часто был сильнейший привкус джина, а чай источал запах виски или рома. В каютах все было еще проще. Там все вещи назывались своими именами. Чем выше звание, тем больше был запас спиртного. Что касается коммодора военно-морских сил США, капитана «Шермана», то как моряк он вполне соответствовал морскому пехотинцу, поэтому и разместил в своих апартаментах настоящий бар. Наливали матросы. Расходы покрывались из ставок в игре.

Всего было три стола, у каждого — свой председатель. Правое крыло — подполковник пехотинцев. В центре — коммодор — первый после бога. Левое крыло — представитель бога собственной персоной — падре, священник при войсковой части. Все трое были очень похожи, один — настоящий солдат, другой — бандит, третий — церковный развратник. Лица у них были то ли загорелые, то ли красные, все они были широкие в плечах, но с уже заметным брюшком, в зубах кубинская или филиппинская сигара, вечная улыбка. Казалось, что они из одного племени, из одной семьи. Из всех троих мы больше всего любили падре.

Несмотря на свои шестьдесят лет, он любил посмеяться, выпить, да и рассказывал он лучше, чем другие, его истории были самыми непристойными. Он покорил нас в первый же вечер. Вот как это было. Как только ужин подошел к концу, он обратился к нам:

— Вот вы, кто, как я полагаю, чувствует себя в небесных просторах столь свободно, как ангелы божьи, — я сомневаюсь, что вы способны повторить то, что могу делать я, смиренный слуга божий.

— О чем вы говорите? — поинтересовался Боб.

— Все очень просто. Нужно достать зубами большое яблоко из чаши, наполненной водой.

— А вы умеете это делать?

— Увидите, — мягко сказал падре.

— Может, и нам попробовать?

— Почему бы и нет, — произнес падре. — Ради этого стоит заключить пари. О, весьма скромное пари. По доллару с каждого. Я один против вас всех.

— Согласны! — сказали хором мои товарищи по эскадрилье.

Нам следовало бы проявить больше осторожности. Чаша с водой уже стояла на столе. А в ней плавало огромное яблоко. Нас окружили пехотинцы и офицеры с «Шермана». Что же делать? Среди наших спутников мы, правда, выглядели как новички. Один за другим мы пытались. Никто, даже открыв широко рот, так, что, казалось, порвутся щеки, так и не смог вытащить яблоко.

— Замечательно, — сказал падре.

Он завернул рукава, затолкал в рот пальцы и вытащил вставную челюсть, зажал яблоко между зубными протезами и поднял его высоко над головой, как если бы это была просвира. Не сказав ни слова, он снова положил яблоко в чашу, вставил назад челюсть и забрал деньги — около пятнадцати долларов, что лежали прямо перед ним.

Мы все дружно захлопали. Как и все остальные, мы делали это от всего сердца, уверяю вас.

Доллар был невысокой платой за подобное развлечение, за такого кюре на таком корабле.

Мы не могли бы начать лучшим образом наше совместное существование. Остальное сделали за нас бокалы. А также обмен воспоминаниями. Мы готовы были бесконечно слушать рассказы морских пехотинцев. А они любили расспрашивать нас о Франции.

Они никогда там не были, ни до, ни во время войны. В основном их вопросы касались женщин. Не могу поклясться, что мы говорили правду и только правду. Мы давали волю воображению и фантазии. У нас неплохо получалось. Поскольку они нас слушали, нам надо было удовлетворить их желание услышать что-нибудь удивительное и необычное. На наши самые нелепые выдумки эти видавшие виды люди реагировали как дети. Как нас вдохновляли небоскребы Манхэттена, так они мечтали о борделях Парижа и Марселя.

Благодаря пехотинцам мы пристрастились к покеру. Эту игру практиковали во многих эскадрильях. Кому-то действительно покер нравился. Другие же играли из уважения к новым друзьям. Некоторые привносили в игру постоянство и точность курса лечения. Я употребляю это слово в прямом его значении, самом прямом.

Море было спокойным и прекрасным. Ни малейшего дуновения ветра, не было даже пены от волн. Движение волн на поверхности Тихого океана никогда не прекращалось. Некоторые мои товарищи с трудом выносили постоянную качку. Сначала это причиняло небольшие неудобства. Но «Шерман» двигался в ритме метронома, он спускался по ходу движения медленной, огромной и нескончаемой волны, чтобы потом, как только он достигал ее высоты, начать движение к вершине уже следующей волны, погружения и подъемы сменяли друг друга. Это мерное покачивание из обычного неудобства становилось причиной настоящего недомогания, которое постепенно сменялось настоящей морской болезнью. Врач пехотинцев попытался оказать помощь тем, кто страдал больше всех. Но это только ухудшало их положение.

И тут вмешался падре.

— Я в этом больший дока, чем Док, — сказал он.

Он нашел этих несчастных кого лежащим на скамейке на мостике, кого растянувшимся на кровати в каюте, заставил их встать и притащил за покерный стол.

— А теперь играйте по-крупному, — приказал он. Мертвенно-бледные, ошалевшие, они повиновались ему. И — о чудо! Поверьте мне на слово, через несколько ходов они были во власти желания выиграть.

Сегодня сложно понять, что представлял собой подобный переход, когда тебе всего двадцать лет, а на дворе самое начало 1919 года. Большие путешествия той эпохи не имеют ничего общего с массовыми путешествиями в группах, меню и картой вин, которые столь щедро предлагают многочисленные туристические агентства. Для этого нужны были время, особые профессии, специальные случаи. На картах было полно белых пятен, неизвестных земель. Далекие моря хранили свои сокровища и легенды. Среди них был и Тихий океан, самый большой в мире.

Дельфины резвились вокруг «Шермана», акулы плыли рядом, в небе то и дело появлялись невиданные птицы, словно крылатые облака, кильватер пел только ему знакомую песню, а солнце катилось к закату. Я смотрел, смотрел во все глаза. Здесь островок, а там коралловый риф. А вот заросли пальм. Иногда — в библиотеке было полно книг подобного жанра — я читал Стивенсона, Мелвилла, Джека Лондона, капитан Кук, Бугенвиль или Васко да Гама оживали передо мной. Я говорил себе: «Острова мечты, острова, благословленные южными морями, — мне предстоит их увидеть». Как знать, как знать…

Десять дней в море, наконец мы на Гавайях… Гонолулу.

Я не сказал бы, что здесь ничего не изменилось с тех пор, как Кук открыл этот архипелаг. Немало лет разделяло дату открытия островов и дату нашего прибытия, однако материальные условия и формы быта еще не успели претерпеть головокружительных изменений, как в наше время. Одежда, пища, напитки, хижины, праздники все еще хранили свою первозданность.

Еще не прошло и двадцати лет с момента установления американского протектората. Местные вожди, принцы и короли еще были живы. Повсюду девственные пляжи. Примитивная простота и доброжелательность нравов. Ритуалы и табу были исполнены магии. А гостеприимство — истинной добродетели. Путника встречали как дорогого гостя, а не как клиента. Гирлянды и ожерелья из великолепных цветов, звуки укулеле, танец хула — все это в исполнении мужчин и юношей, женщин и девушек еще не превратилось в спектакль, фольклор за деньги, а было старым как мир радушным приемом.