Шарль Нодье - Нодье Ш. Читайте старые книги. Книга 2 Страница 6

Одним словом, если вам недостает эрудиции, если утомленная память отказывается вам служить, вы можете быть уверены, что найдете в ”Каталогах” все необходимые цитаты и примеры. Недаром в 1744 году немецкий библиограф Геце{41} недоумевал, почему никто до сих пор не приискал этим обширным и разнообразным сведениям лучшего применения. Конечно, многие эпизоды, приведенные в ”Каталогах”, можно отыскать у древних авторов, откуда, собственно, и почерпнул их сочинитель описываемой книги, однако для этого пришлось бы прочесть их всех подряд так старательно и внимательно, как он; что же касается авторов нового времени, то тут сочинитель ”Каталогов” незаменим, ибо во многих случаях он описывает обстоятельства, известные ему одному, и людей, чьи имена известны нам лишь из его книги. Между прочим, мы даже не знаем, как звали его самого. Давид Клеман говорит, ссылаясь на Аржелати, что ”Каталоги в семи книгах” принадлежат перу Гортензио Ландо, миланского врача, увлекавшегося богословием и принявшего протестантство, что и послужило причиной гонений на его книги. Предположение это выглядит весьма основательным, однако, если согласиться с ним, придется признать, что Гортензио Ландо был человек в высшей степени необычный и склонный к самоуничижению. Вот что пишет он в главе, посвященной холерикам, об ”одном современнике по имени Гортензио Ландо”: ”Дабы выполнить свой долг и совершить то, что мне сделать легче, чем кому бы то ни было другому, я включаю этого человека в число холериков и людей со скверным характером. По причине внезапных и неумеренных вспышек гнева не раз получал он тяжкие увечья. Будучи радушно принят в городе Неаполе некиим благородным человеком, он, не стоя мизинца того человека, порвал с ним из-за пустяка и пренебрег таким образом дружбой, сулившей ему честь, выгоду и удовольствие. Не раз расставался он по причине неистового своего нрава и с мужчинами, и с женщинами. Получив однажды в дар изрядную сумму денег, он с обычной своей грубостью ее отверг. Поссорившись с человеком, он немедленно возвращает ему все, что от него получил, и предает его забвению, невзирая на долг дружбы и данные обещания. Я твердо убежден, что он состоит не из четырех стихий, как все люди, но из гнева, презрения, ярости и гордыни”.

Познакомившись с этой не слишком лестной характеристикой, которая, впрочем, свидетельствует о незаурядном чистосердечии, читатель будет наверняка немало удивлен, узнав, какое прозвище избрал себе доктор Ландо, — в сочинениях своих он нередко именовал себя ”Tranquillus” (”Спокойный”), и псевдоним этот поставил в тупик не одного библиографа — слишком уж он необычен.

Искусство обретать счастье с помощью снов, или Как увидеть сон, какой пожелаешь. Франкфурт и Лейпциг. 1746, 8°. В рыжеватом переплете телячьей кожи.

Не знаю, на каком основании это любопытное сочинение приписали прославленному Бенджамену Франклину{42}, чем немало взвинтили цену тех немногочисленных экземпляров, что изредка мелькают на распродажах. Впрочем, атрибуция эта бытует лишь в устном виде и ни один из библиографов, насколько мне известно, не стал ее обсуждать, а господин Барбье в своем ”Словаре” даже не упоминает эту книгу, по правде говоря, чрезвычайно редкую. Трудно также сказать определенно, как следует к ней относиться — как к ловкой спекуляции на доверчивости несчастных читателей, испытывающих вполне естественное желание скрасить свой сон иллюзиями, в которых отказывает им жизнь, или же как к обыкновенной игре воображения. Ясно одно: кого бы автор ни обманывал, других или самого себя, делает он это весьма умело. Историческая часть, где он излагает свою странную систему, написана грубовато и небрежно, но увлекательно, как роман, и я бы ничуть не удивился, если даже самые отъявленные скептики решились бы последовать его советам, в чем, впрочем, никогда бы не признались. Вся хитрость этих предписаний, а равно секретов Альберта Великого{43} и тому подобных чародеев заключается в том, что залогом успеха оказывается вещь на первый взгляд вполне реальная, но на самом деле совершенно недостижимая, вроде квадратуры круга или философского камня. Так, нет ничего легче, чем отыскать разрыв-траву, которая помогает открыть любой замок и разорвать любые оковы, — для этого нужно всего-навсего найти гнездо черной сороки. Увы! вся штука в том, что черных сорок не существует.

Впрочем, я отнюдь не хочу сказать, что наука, о которой идет речь в этом сочинении, вовсе не подвластна пытливому уму человека. Напротив, всякий знает, что сны часто зависят от образа жизни{44}; самые почтенные люди убеждали меня, что видят те или иные сны, смотря по тому, что ели за ужином, и могут, следовательно, чуть ли не управлять своими ночными грезами. Дети уверены, что хорошие сны снятся от корицы; вера эта, как я мог убедиться, жива не только в школе, но и в тюрьме. Однако все догадки, связанные великой и любопытной теорией сновидений, исследованы до сих пор очень мало; никто еще не посмотрел на них с философской точки зрения: ни Бело[12], ни грек Апомазар[13], ни грек Артемидор[14] не дают удовлетворительного ответа на наши вопросы. Было бы, возможно, весьма полезно выяснить, как влияют ночные грезы на наши верования, заблуждения, страсти и преступления; я уверен, например, что добротная физиология сна помогла бы нашим юристам избежать многих роковых ошибок. Множество фактов свидетельствует, что такие ужаснейшие душевные расстройства, как колдовство, ликантропия, вампиризм, овладевают человеком во сне{45}, подобно лунатизму и кошмарам. Достойно сожаления, что подобные вопросы исследуют одни шарлатаны, а авторы серьезных книг касаются их походя, там, где этого менее всего можно ожидать. Меж тем если верно, что единодушный глас целого народа — это глас истины, то сновидения заслуживают самого серьезного внимания, ибо вера в их провидческую роль распространена, не побоюсь произнести это, не меньше, чем вера в бессмертие души. Примеры мы найдем повсюду, и век философии в этом отношении не уступает веку религии. Сновидения Людовика XIV[15]{46} наделали, пожалуй, не меньше шуму, чем сны Иосифа и Валтасара{47}.

Mirabilis liber qui Prophetias revelationesque пес non res mirandas preteritas presentes et futuras aperte demonstrat [Удивительная книга, которая пророчества, откровения, а также поразительные вещи настоящие и будущие открывает и показывает]. Продается у Пелликана, на улице Сен-Жак (в Париже), 8°. СХ, XXV, [3] стр. В зеленом сафьяновом переплете работы Фогеля. Экземпляр с владельческой надписью академика Бальсдана.

Нет необходимости напоминать обстоятельства, обусловившие внезапную популярность этой книги в начале революции. В ней предсказаны испытания, которые выпадут на долю католической церкви, и предсказания эти, которые с таким же, если не с большим успехом могли быть применены к эпохе Реформации и расколу церквей при Генрихе VIII{48}, поразили французов своей близостью к революционным событиям. ”Mirabilis liber”, кстати говоря, сама по себе книга отнюдь не редкая; редкими могут считаться только хорошо сохранившиеся ее экземпляры; старые книги такого рода вообще ценны по большей части не содержанием, а тем, что дожили до наших дней в приличном состоянии.

Однако я охотно признаю, что та безумная наука, то обманчивое вдохновение, что именуются пророчествами, — вещь довольно любопытная{49}; они свидетельствуют, что самые абсурдные заблуждения нашего ума иногда ненароком приближаются к истине; для истории случая сочинения такого рода предоставляют превосходный материал — по этой-то причине я жадно разыскивал их, хотя редко находил оправдания своему любопытству.

Всякий может оценить по заслугам ”Предсказания Нострадамуса”{50} — виртуознейший образец подобных сумасбродств; они настолько темны, что прекрасно подходят к самым разным событиям. Ни одно из этих предсказаний, кроме тех, что достаточно определенно относятся к Карлу I, Бирону и лондонскому пожару{51}, не может быть истолковано удовлетворительно (пророчество о де Ту и Сен-Маре{52} бесспорно является позднейшей вставкой). Так вот, если кого-то удивляет, что хотя бы некоторые из многоликих гипотез знаменитого мага, допускающих столько толкований, сколько в них слов и слогов, подтвердились, то меня гораздо сильнее удивляет другое: почему сбылось так мало предсказаний, почему их не сбылось больше, почему, наконец, они не сбылись все до одного? Если бы сегодня некий остроумный человек взялся сочинять предсказания на манер Нострадамусовых, он без всякого труда добился бы еще более поразительного эффекта; приведу в пример хотя бы ”Тюрготину”{53}, дата написания которой известна. Чтобы предсказывать будущее народов с многолетней историей, нужно только одно — быть немного знакомым с их прошлым; все, что происходило некогда, обязательно произойдет еще раз, ибо все, что делалось тогда, будет сделано снова, а из всех вещей, которым свойственно вечно повторяться, ничто не повторяется с такой неотвратимостью, как глупость.