Эрве Базен - И огонь пожирает огонь Страница 6

— Если потребуется, я послужу вам лестницей, — сказала Мария.

Пройти еще километр — пустяки, несмотря на все возраставшую усталость, отчаяние и убежденность в том, что, понадеявшись на благосклонность судьбы, они попадут к ней в лапы. Шум боя как будто затихал. Лиловые столбы дыма расплывались, смешивались, повисая над городом пеленой, сквозь которую мутно виднелся шар солнца — творца едва заметной тени у подножия фонарей. В особняках, сверху донизу, за исключением дворницких и мансард, царило оживление, радостные события отмечались барабанным боем по кастрюлям, что не мешало, однако, хозяйкам использовать эту утварь и по ее прямому назначению, о чем свидетельствовали вкусные запахи, витавшие в воздухе.

— Под крышками канализационных люков есть железные лесенки, — сказала Мария. — В крайнем случае вы можете…

Она не закончила фразу. Девушка в трикотажной кофточке и белых шортах, с ракеткой в руке, перебежала от дома номер восемьдесят два к дому номер во— семьдесят шесть.

— Ну и пусть! — прохныкала она. — А я все равно пойду. Хайме меня ждет.

Рыжествольные секвойи, эвкалипты с голубоватыми листьями, отливающими тускло-розовым цветом, араукарии с изогнутыми, колючими сучьями, серые кедры вперемежку с бледными сикоморами, сосны с бесчисленными шишками, липкими от светлой смолы, протянули в этой части парка свои ветви над тротуаром, а чуть дальше широколистая пауловния осыпала его стручками, которые трескались под ногами прохожих. Мария шла все время по краю, у кромки мостовой, стремясь прикрыть своего друга, и, казалось, не замечала безудержного счастливого щебета птиц, живущих на одной с ней планете. По другую сторону тротуара тянулась сплошная — и поэтому не таившая в себе опасностей — стена.

— Слышите? Звякает калитка, значит, парк открыт, — проговорила Мария. И тут же добавила, опровергая собственные слова: — Что-то уж слишком часто она звякает. Как бы это не значило, что парк закрывают.

Парк действительно закрывали, и к прибрежным виллам устремился поток нянь и бабушек, довольных, что, несмотря на перестрелку, они сумели обеспечить своим малюткам ежедневную игру на песке или покатать коляску по дорожкам, среди всех этих диковинных растений, названия которых значатся на табличках, совсем как имена гуляющих дам — на их визитных карточках. Две из них прошли совсем рядом с Мануэлем и ничуть не удивились, что, несмотря на безветрие, господин отворачивается к стене и прикрывает пламя зажигалки пиджаком.

— Мануэль! — воскликнула Мария.

Нет, случай поистине неутомим. Последним из парка выходит тот брюнет, что стоял возле посольства, и широкими шагами направляется к ним. Он идет спокойно, размахивая руками и внимательно поглядывая на окрестные виллы. Останавливается с видом величайшего изумления:

— Дорогие друзья, вот уж не ожидал вас тут увидеть! — И, протянув руку, добавляет еле слышно: — Скорее за мной, нельзя терять ни минуты.

И тоже идет вдоль стены, тщательно стараясь прикрывать Мануэля, — говорит, говорит бог знает о чем, громко жалуется, что не нашлось четвертого партнера для бриджа, предлагает пропустить глоток виски, а еще лучше Метлой по мозгам — коктейль, произведший в свете фурор; он круто разворачивается и, загораживая спиной Мануэля, вне всяких переходов пересекает улицу и направляется к невысокому дому в форме буквы Г, стоящему посреди газона, где щетинится добродушная дикарка — юкка. Первый поворот ключа — отперта калитка. Он идет по выложенной плитами дорожке, поднимается по трем ступенькам. Еще один поворот ключа — отперта входная дверь. Он отступает в сторону, пропуская Мануэля и Марию, которые тут же падают в современные мягкие кресла; они — в зале, обставленном с той небрежной элегантностью, к какой вынуждает людей, посвятивших себя дипломатической карьере, краткость пребывания во временном жилище.

— Простите, господин сенатор, — поклонившись, начинает он. — Позвольте представиться: Оливье Легарно, атташе по культуре. Я не ошибся — это оказались действительно вы. Я не был уверен, поняли ли вы мою жестикуляцию. Сад посольства примыкает к парку, и карабинеры, разумеется, об этом знают. Единственное, что я мог сделать, — это опередить их и встретить вас здесь. До посольства вам уже не добраться, да к тому же оно битком набито. Потом увидим. А пока окажите мне честь и воспользуйтесь моим домом, благо, на ваше счастье, я здесь и живу.

И в ответ — еле слышный шепот:

— Как нам благодарить вас?

Эти слова бессильны выразить чувства, испытываемые к человеку, которому ты обязан свободой, а быть может, и жизнью, но у Мануэля после столь неожиданно завершившихся скитаний по городу нет ни голоса, ни сил. У Марии, впрочем, тоже: достигнув цели, она сломалась и теперь тихонько плачет. Оливье, неслышно подойдя к окну, отдергивает занавеску и легонько присвистывает: ясно, что ничего утешительного он не увидел.

— Черт подери! — вырывается у него. — Мало того, что они закрыли парк, они еще поставили вокруг часовых. Вон один торчит как раз напротив нашего окна. Нужно быть предельно осторожными. Дипломатическая неприкосновенность на этот дом не распространяется, так что они вполне могут нагрянуть с обыском.

Но Мануэль и Мария до того взволнованы и сломлены усталостью, что почти не реагируют на его слова. Любое пристанище, пусть самое ненадежное, дает им сейчас возможность перевести дыхание, вновь обрести надежду. Мария — которая вообще вроде бы ни при чем — теперь попадает в безвыходное положение. Ведь даже если бы ей удалось выйти отсюда незамеченной, вернуться обратно она уже не сможет. А Мануэль, который тоже прекрасно это понимает, конечно же, не смеет признаться, что хоть и жалеет, что втянул Марию в эту историю, однако ее присутствие для него — великое утешение!

— Словом, — продолжает Оливье, — ни соседи, ни случайные визитеры, ни женщина, помогающая по хозяйству, ни мой сынишка не должны догадываться о вашем присутствии. В доме только один этаж и есть что-то вроде чердака, где прежний жилец устроил под самой крышей маленькую фотолабораторию. Подняться туда можно по складной механической лестнице. Конечно, там вы не сможете даже выпрямиться во весь рост, и вообще вам будет там очень неудобно, но другого выхода нет.

На улице, по мостовой, стучат сапоги караульного взвода. Слышится женский крик, удары, поток брани.

— Схватили кого-то в парке, — говорит Оливье и без всякого перехода продолжает: — В курсе дел будет только моя жена Сельма, она тоже работает в посольстве… Но не будем ее ждать, пошли наверх!

Мария поворачивается и глухо стонет; не скоро избавится она от кошмаров. Но это еще полбеды: вначале она вовсе не желала ложиться — раз нельзя провести ночь у гроба родных, надо, по крайней мере, в знак траура провести ночь без сна. Пришлось уговаривать, давать ей таблетки, заставлять глотать снотворное, успокаивать, держа за руку, пока она не задремала, то и дело подергиваясь и судорожно вздыхая, как ребенок, который только-только перестал плакать. Но, прежде чем погрузиться в сон, она вдруг сказала:

— Вы ведь знаете, Мануэль, я не во всем была с вами согласна. Ваши друзья допустили много ошибок. Но враги ваши столь отвратительны, что теперь я, по крайней мере, знаю, на чьей я стороне.

Коробочка со снотворным выпирает из жилетного кармана. Конечно, Мануэль тоже должен его принять. Но как знать, что может случиться? Даже если люк в потолке коридора, из которого выстреливает складная лестница, и вправду мало заметен, чего стоит этот тайник в случае настоящего обыска? И подобно часовому, что зябко притопывает напротив дома в ночной прохладе, Мануэль тоже несет караул…

Караул, по сути дела, бессмысленный — ну что он сможет сделать, если они ворвутся сюда? Может быть, он стережет себя самого, выручая жалкого беглеца, который метался по городу и у которого недостало сил отвергнуть самопожертвование девушки, обреченной теперь разделить его судьбу? И ведь жив-то он лишь благодаря ей, благодаря тому, что она притащила его сюда. «У меня никого, кроме вас, не осталось, Мануэль». И он в свою очередь может ответить так же: «У меня никого, кроме вас, не осталось, Мария». Будь он один, он бы, может быть, сдался. Будь он один, он предпочел бы, наверно, стать очередной их жертвой. Для того, кто посвятил себя какому-то делу, вряд ли очень почетно остаться в живых, когда дело его потерпело крах. От этих мыслей на душе у Мануэля становится совсем муторно… Тот, кто вас любит, зачастую отвлекает вас от главной в жизни задачи — вот этого Мануэль всегда и боялся. Тот, кто спасает вас, приобретает на вас права — от этого никуда не уйти. И не уйти от осаждающих душу видений: вот Мария надевает на палец обручальное кольцо своей сестры; а вот Мария поднимается в это убежище, опустив глаза и не сказав, что Мануэль ей не муж и не любовник, а ведь им придется долгие часы, долгие дни лежать бок о бок, так близко, что сливается дыхание…