Элизабет Гаскелл - Жены и дочери Страница 6

— Ты знаешь, дорогая, твой папа приехал за тобой и привел с собой пони, чтобы ты поехала домой. Значит, я буду лишена моей маленькой соседки по кровати, так как думаю, что ты должна ехать.

Ехать! Раздумывала ли Молли, вставая, дрожа, светясь, готовая вот-вот расплакаться? Следующие слова миссис Киркпатрик вернули ее на землю.

— Знаешь, моя дорогая, ты должна подойти и пожелать леди Камнор доброй ночи и поблагодарить ее светлость за доброту к тебе. Вот она, возле этой статуи, разговаривает с мистером Кортни.

Да! Она стояла там — в сорока футах — и в сотнях милях! Нужно пересечь это пустое пространство, а затем произнести речь!

— Я должна пойти? — спросила Молли самым жалостливым и умоляющим голосом.

— Да, поспеши. В этом нет ничего страшного, правда? — ответила миссис Киркпатрик, немного резче, чем прежде, понимая, что ее ждут за пианино, и, беспокоясь о том, как бы побыстрее сбыть девочку с рук.

Молли постояла минуту, затем, посмотрев на нее, сказал тихо:

— Вы не будете так добры пойти со мной?

— Да, конечно, — ответила миссис Киркпатрик, понимая, что, согласившись, она быстрее покончит с этим делом. Поэтому она взяла Молли за руку и, проходя мимо группы гостей у пианино, улыбнулась и произнесла со своей милой учтивостью:

— Наша маленькая подруга робкая и скромная, и желает, чтобы я проводила ее к леди Камнор пожелать доброй ночи. Ее отец приехал за ней, и она уезжает.

Молли не знала, как это произошло, но, услышав эти слова, она выдернула свою руку из руки миссис Киркпатрик, и, шагая на шаг или два впереди, подошла к леди Камнор, величественной в пурпурном бархате, и, присев в реверансе, наподобие школьницы, сказала:

— Миледи, приехал мой папа, и я уезжаю. И, миледи, я желаю вам доброй ночи и благодарю вас за вашу доброту. Доброту вашей светлости, я имею в виду, — сказала она, поправив себя, вспомнив подробные наставления мисс Браунинг о принятом у графов, графинь и их благородного потомства этикете, которые те давали ей утром по дороге в Тауэрс.

Не помня, как, она вышла из залы и позднее вспомнила, что не пожелала доброй ночи ни леди Куксхавен, ни миссис Киркпатрик, ни «всем остальным», как непочтительно она именовала их в своих мыслях.

Мистер Гибсон ждал в комнате экономки, когда туда вбежала Молли, приведя в замешательство почтенную миссис Браун. Молли бросилась отцу на шею.

— О, папа, папа, папа! Я так рада, что ты приехал, — а затем расплакалась, лаская его лицо почти в истерике, словно для того, чтобы увериться, что он здесь.

— Ну, какая ты глупышка, Молли! Ты подумала, что я оставлю мою маленькую девочку жить в Тауэрсе всю оставшуюся жизнь? Ты поднимаешь столько шума по поводу моего приезда, словно думала, что я мог так поступить. Поторопись же, надень свою шляпку. Миссис Браун, можно попросить у вас шаль, плед или какое-нибудь одеяло, чтобы обернуть вокруг нее юбкой?

Он не упомянул, что приехал домой после длительной поездки не более получаса назад, поездки, из которой он вернулся уставшим и голодным. Но, узнав, что Молли еще не вернулась из Тауэрса, он заехал на своей уставшей лошади к барышням Браунинг и нашел их занятых самобичеванием и в безудержном волнении. Он не стал ждать их слезных извинений, он поскакал домой, сменил лошадь, оседлал для Молли пони, и хотя Берри прокричал доктору вдогонку о юбке для верховой езды, когда он не отъехал и десяти ярдов от конюшни, мистер Гибсон отказался возвращаться и уехал, как выразился конюх Дик, «ужасно ворча на себя».

Миссис Браун успела выпить вина и съесть кусочек кекса до того, как Молли вернулась из своего долгого путешествия в комнату миссис Киркпатрик, «почти рядом, в четверти мили отсюда», как просветила экономка нетерпеливого отца, пока он ждал, когда спустится его дитя, одетое в свой утренний наряд, с которого сошел лоск новизны. Мистер Гибсон был любимцем у всех придворных Тауэрса, как и все семейные доктора, что обычно приносят надежду облегчения в часы тревог и страданий. И миссис Браун, страдающей подагрой, в особенности доставляло большое удовольствие опекать его всякий раз, когда он позволял. Она даже вышла на конюшню, чтобы укутать Молли шалью, когда та садилась на лохматого пони, и отважилась на смелое предположение:

— Осмелюсь сказать, она будет счастливее дома, мистер Гибсон.

Выехав в парк, Молли подхлестнула пони и заставила его бежать во всю прыть, мистер Гибсон прокричал ей в след:

— Молли, мы попадем в кроличьи норы. Ехать так быстро небезопасно. Остановись!

Когда она умерила прыть, он поехал рядом с ней.

— Мы едем в тени деревьев, и здесь опасно ехать быстро.

— О, папа, я никогда в жизни так не радовалась. Я чувствую себя, как зажженная свеча, когда ее погасили.

— Неужели? Откуда тебе известно, как себя чувствуют свечи?

— Я не знаю, но я почувствовала, — и, помолчав, добавила. — Я так рада быть здесь. Так приятно ехать здесь на открытом, свежем воздухе, когда копыта выжимают такой приятный аромат из росистой травы. Папа, ты здесь? Я не вижу тебя.

Мистер Гибсон подъехал ближе к ней. Он не знал, не побоится ли она ехать в темноте, поэтому накрыл ее ладошки своей рукой.

— О, я так рада чувствовать тебя, — она крепко пожала его руку. — Папа, мне хотелось бы получить цепь, как у Понто, такую же длинную, как твоя самая длинная поездка, чтобы я могла привязать нас обоих к ее концам, и когда ты мне нужен, я могла бы потянуть за нее, а если ты не хочешь приезжать, ты можешь потянуть назад. Но я должна знать, что тебе известно, что ты мне нужен. Так мы бы никогда не теряли друг друга.

— Я совсем запутался в твоих планах. Ты излагаешь детали немного запутанно. Но если я понял правильно, мне придется ходить по деревне, как ходят ослики на выгоне, с путами, привязанными к задней ноге.

— Мне все равно, что ты называешь меня путами, лишь бы мы были связаны вместе.

— Но мне не все равно, что ты называешь меня осликом, — ответил он.

— Я не называла. По крайней мере, я не это имела в виду. Но так приятно знать, что я могу быть такой грубой, какой мне хочется быть.

— И этому ты научилась у благородной компании, с которой провела день? Я полагал, что ты будешь вежливой и чопорной, что даже прочитал несколько глав из «Сэра Чарльза Грандисона»,[5] чтобы привести себя в гармоничное состояние.

— Надеюсь, я никогда не стану лордом или леди.

— Чтобы успокоить тебя, я скажу вот что. Я уверен, ты никогда не будешь лордом, и, думаю, есть всего один шанс из тысячи, что ты когда-нибудь будешь леди.

— Я буду теряться в бесконечных коридорах всякий раз, когда мне придется идти за шляпкой, чтобы выйти гулять.

— Но, знаешь, у тебя была бы горничная.

— Знаешь, папа, я думаю, что горничные еще хуже, чем леди. Я бы не так сильно возражала против того, чтобы быть экономкой.

— Хм! С одной стороны буфеты с вареньем и десертом будут удобно располагаться под рукой, — задумчиво ответил ее отец. — Но миссис Браун говорит мне, что мысли об обеденном меню часто оставляют ее без сна. Вот это нужно принять во внимание. И все же в каждом занятии есть тяжелые заботы и обязанности.

— Что ж! Я полагаю так и есть, — серьезно сказала Молли. — Я знаю, Бетти говорит, я изнуряю ее жизнь, пачкая фартук в зелени, когда сижу на вишневом дереве.

— И мисс Браунинг сказала, что она довела себя до головной боли, думая о том, как они оставили тебя. Как это случилось, глупышка?

— О, я сама пошла посмотреть парк. Он такой прекрасный! И я потерялась, села отдохнуть под огромным деревом. И леди Куксхавен и эта миссис Киркпатрик пришли. И миссис Киркпатрик принесла мне ланч, затем уложила спать в свою кровать. И я подумала, она разбудит меня вовремя, а она не разбудила. И поэтому они уехали. И тогда они решили оставить меня до завтра, мне не хотелось говорить, как очень-очень сильно я хотела домой. Но я не переставала думать, что ты беспокоишься, где я.

— Это был довольно печальный день, да, глупышка?

— Только не утром. Я никогда не забуду утро в том саду. Но я никогда не была так несчастна за всю мою жизнь, как этим долгим вечером.

Мистер Гибсон посчитал своим долгом проехать до Тауэрса, принести извинения и поблагодарить семью, прежде чем она отправится в Лондон. Все семейство готовилось к переезду, и все были слишком заняты, чтобы выслушивать его признательные любезности, кроме миссис Киркпатрик, которая, хотя и должна была сопровождать леди Куксхавен и нанести визит своей бывшей воспитаннице, нашла достаточно времени, чтобы принять мистера Гибсона от имени семьи и заверить его в самой обворожительной манере, что она часто вспоминает, сколько врачебной заботы он проявил к ней в былые дни.

Глава III

Детство Молли Гибсон

За шестнадцать лет до этих событий устои Холлингфорда были расшатаны известием, что мистер Холл, опытный врач, который заботился о жителях городка всю их жизнь, собирается взять компаньона. Обсуждать с ними эту тему было бесполезно, поэтому мистер Браунинг, викарий, мистер Шипшэнкс — доверенное лицо лорда Камнора — и сам мистер Холл, маленькое общество мужественных спорщиков, оставили все попытки, понимая, что Che sara sara[6] успокоит недовольство лучше, чем многие аргументы. Мистер Холл признался своим преданным пациентам, что даже с самыми сильными очками он не может положиться на свое зрение. Да и они сами смогли убедиться, что его слух сильно пострадал, хотя на этот счет он твердо придерживался своего собственного мнения, и часто слышали, как он сокрушался о недобросовестности людского общения в наши дни, «все равно, что писать на промокательной бумаге — все слова сливаются друг с другом», сказал бы он. И не раз мистер Холл испытывал приступы сомнительной природы, которые обычно называл «ревматическими». Но для себя он определил, что это была подагра, мешавшая ему немедленно отправляться на срочные вызовы. Но слепой и глухой, и к тому же страдающий ревматизмом, он оставался для жителей все тем же мистером Холлом, доктором, который мог вылечить все их недомогания, если они тем временем не умирали, и у него не было права говорить о старости и брать компаньона.