Пелам Вудхаус - Укридж Страница 6

– Но это правда.

– А ты можешь предъявить мне эту пятерку?

– Нет, потому что я ее предъявлю, а ты сразу заберешь ее взаймы.

На этот выпад ниже пояса Укридж ответил исполненным достоинства молчанием.

– И они уплатят пятерку всякому, кто растянет лодыжку? – спросил он, не отвлекаясь от главной темы.

– Да. Если он подписчик.

– Так я и знал, что без подвоха тут не обошлось, – мрачно сказал Укридж.

– Сейчас многие еженедельники пускают в ход этот приемчик, – продолжал Фредди. – Подписываешься на год и получаешь право на страховку при несчастном случае.

Мы живо заинтересовались. Это же было в те дни, когда ежедневные лондонские газеты еще не вступили в бешеную конкуренцию друг с другом в деле страхования и не начали предлагать княжеские подкупы гражданам страны, чтобы они безмерно разбогатели, сломав шею. Теперь газеты платят до двух тысяч фунтов за труп без подделки и пять фунтов в неделю за какой-нибудь ничтожный вывих позвоночника. Но в то время идея была совсем свежей и очень привлекательной.

– И сколько же этих грязных листков выплачивают такие страховки? – осведомился Укридж. Блеск в его глазах свидетельствовал, что великий мозг уже жужжит, как динамо-машина. – С десяток наберется?

– Думаю, что так. Конечно, не меньше десяти.

– Значит, типчик, который подпишется на них на все, а потом растянет лодыжку, получит пятьдесят фунтов? – заключил Укридж проницательно.

– И даже больше, если повреждение серьезнее, – заявил Фредди, эксперт в подобных вопросах.

Воротничок Укриджа спрыгнул с запонки, а его пенсне пьяно зашаталось. Он повернулся к нам.

– Сколько денег, типусы, вы способны собрать? – спросил он грозно.

– А зачем они тебе? – осведомился Роберт Данхилл с банкирской предусмотрительностью.

– Дорогой мой старый конь, неужели ты не видишь? Кошки-мышки, да ведь это же идея века. Провалиться мне, плана, сулящего подобные проценты, еще никто не разрабатывал. Соберем нужную сумму и подпишемся на каждую из этих чертовых газетенок.

– И что толку? – сказал Данхилл с холодным отсутствием энтузиазма.

Банковских клерков дрессируют подавлять эмоции, чтобы, став управляющими, они отказывали в кредитах не моргнув и глазом.

– Крайне маловероятно, чтобы с кем-либо из нас произошел несчастный случай, а тогда деньги будут выброшены на ветер.

– Великий Боже, ослиная ты башка, – презрительно фыркнул Укридж, – не думаешь же ты, что я собираюсь пустить это на самотек? Слушайте! Суть плана такова: мы подписываемся на все эти газеты, потом тянем жребий, и типус, которому достанется роковая карта или там что-нибудь другое роковое, идет прогуляться, ломает ногу и заграбастывает добычу, мы делим ее на всех и начинаем купаться в роскоши. Это ведь обернется многими и многими сотнями фунтов.

Последовало долгое молчание. Нарушил его Данхилл, чей ум отличался скорее увесистостью, чем гибкостью:

– Ну, а если он не сумеет сломать ногу?

– Кошки-мышки! – возмущенно вскричал Укридж. – Как-никак мы живем в двадцатом веке, имеем в своем распоряжении все новейшие достижения и возможности цивилизации, чтобы ломать ноги на каждом шагу, а ты задаешь такой дурацкий вопрос! Конечно, он сумеет сломать ногу. Любой осел способен сломать ногу. Это немножко слишком множко! Мы все инфернально на мели – лично я, если Фредди не сможет уделить мне чуток этой пятерочки до субботы, не знаю, как до нее дотяну. Нам всем до чертиков нужны деньги, и тем не менее, когда я выдвигаю этот чудотворный план разжиться сотней-другой, ты, вместо того чтобы завилять хвостом перед моей молниеносной находчивостью, рассиживаешься здесь и выискиваешь возражения. Это не тот дух. Не тот дух, который ведет к победе.

– Если ты на такой мели, – возразил Данхилл, – как ты намерен внести свою долю?

Страдальческий, почти ошеломленный взгляд появился в глазах Укриджа. Он смотрел на Данхилла сквозь свое лопоухое пенсне, как человек, решающий, верить ли своим ушам.

– Я? – вскричал он. – Я? Мне это нравится! Надо же! Да провалиться мне, если, черт побери, в мире есть какая-никакая справедливость, если есть хоть искра порядочности и доброжелательности в ваших чертовых сердцах, так вы, мнилось мне, могли бы взять меня в долю за выдвижение идеи! Немножко слишком множко. Я вношу свой мозг, а ты хочешь, чтобы я, кроме того, выкашлянул бы еще и наличность? Кошки-мышки, такого я не ожидал. Это меня ранит, черт побери! Да если бы кто-нибудь сказал мне, что старый друг…

– Ну ладно-ладно, – сказал Роберт Данхилл. – Ладно, ладно, ладно. Но одно я тебе скажу. Если ты вытянешь жребий ломать ногу, это будет самый счастливый день в моей жизни.

– А вот и не вытяну, – сказал Укридж. – Что-то шепчет мне, что не вытяну.

И не вытянул. Когда в торжественной тишине, нарушаемой только звуками дальнего переругивания официанта с поваром через переговорную трубу, мы завершили жеребьевку, перст судьбы указал на Тедди Уикса.

Полагаю, что даже в весенние деньки Юности, когда сломанные руки-ноги больше смахивают на пустяки, чем в зрелые годы, все-таки не такое уж блаженство гулять по улицам и стараться навлечь на себя несчастный случай. В подобных обстоятельствах мысль о том, что ты таким образом принесешь пользу своим друзьям, служит не слишком большим утешением. Тедди Уикса она, казалось, не утешала вовсе. То, что он не очень склонен жертвовать собой ради общественного блага, становилось все более очевидным – день проходил за днем и находил его по-прежнему целым и невредимым. Укридж, когда он зашел ко мне обсудить положение дел, был явно встревожен. Он рухнул в кресло у стола, за которым я приступал к моему скромному завтраку, и, выпив половину моего кофе, глубоко вздохнул.

– Провалиться мне, – простонал он, – как тут не утратить веру в людей? Я перенапрягаю свой мозг, изыскивая планы, чтобы обеспечить всех нас кое-какими деньжатами именно в тот момент, когда мы особенно в них нуждаемся, и, когда натыкаюсь на, возможно, простейшую и все-таки замечательнейшую идею нашего времени, этот типчик Уикс подводит меня, увиливая от своего прямого долга. Таково уж мое везение, что жребий вытянула подобная мокрица. А хуже всего, малышок, что, поставив на него, мы уже ничего изменить не можем. Собрать достаточную сумму, чтобы подписать на год кого-то еще, нам не в подъем. Остается Уикс, и только Уикс.

– Думаю, нам следует дать ему время.

– Так он и говорит, – проворчал Укридж, угрюмо отправляя в рот жареный хлебец. – Он говорит, что не знает, как к этому приступить. Послушать его, так можно подумать, будто вляпывание в пустяковый несчастненький случай – это такое сложное и тонкое дело, что оно требует годы и годы изучения, а потом – специальной подготовки. Тогда как шестилетний ребенок способен все устроить за пять минут одной левой. Этот типчик просто инфернально дотошен. Даешь дельные советы, и вместо того чтобы принять их в разумном духе сотрудничества, он всякий раз отбрыкивается с помощью нелепых возражений. Он чертовски разборчив. Когда мы прогуливались вчера вечером, то повстречали парочку сцепившихся землекопов. Славные дюжие ребята! Любой мог бы уложить его в больницу на месяц. Я сказал, чтобы он вмешался и начал их расцеплять, а он отвечает: нет, это частный спор и его не касается, так что он не чувствует себя вправе вмешиваться. Педантизм, вот как я это называю. Так что, малышок, этот типчик – трость надломленная, как сказано в Библии. Трус. Мы допустили промашку, вообще разрешив ему участвовать в жеребьевке. Могли бы сообразить, что от такого типчика результатов не добьешься. Ни совести, ни esprit de corp[2]. Ни малейшего побуждения ударить пальцем о палец ради блага общества. А мармелада у тебя больше нет, малышок?

– Нет.

– Тогда я пошел, – сказал Укридж мрачно. – Полагаю, – добавил он, задержавшись у двери, – ты не можешь ссудить меня пятью шиллингами?

– И как ты только догадался!

– Тогда я тебе вот что скажу, – объявил Укридж, всегда справедливый и рассудительный. – Можешь вечером угостить меня обедом. – Казалось, на миг этот счастливый компромисс его ободрил, но тут же он снова помрачнел. – Стоит мне подумать, – сказал он, – о всех деньгах, которые томятся в этом жалком слабодушном зайце и тщетно ждут своего освобождения, и я готов заплакать, малышок, будто дитя. Этот типчик мне никогда не нравился. У него дурной глаз, и он завивает волосы. Никогда не доверяй типчикам, которые завивают волосы, старый конь.

Укридж был отнюдь не одинок в своем пессимизме. Через две недели, когда с Тедди Уиксом не приключилось ничего хуже легкого насморка, от которого он избавился за два-три дня, его расстроенные коллеги по Синдикату пришли к единодушному мнению, что положение становится отчаянным. Не было и намека хоть на малейшую прибыль с колоссального капитала, вложенного в него нами, а ведь надо было покупать еду, платить квартирным хозяйкам и приобретать разумный запас табака. При таких обстоятельствах чтение утренней газеты ввергало в неизбывную тоску.