Джозеф Конрад - Прыжок за борт Страница 63

Погода ему благоприятствовала. Несколько дней штиля привели бы к страшной катастрофе на борту шхуны, но благодаря береговым и морским бризам Браун меньше чем через неделю миновал проливы Сунда и бросил якорь у устья Бату-Кринг на расстоянии пистолетного выстрела от рыбачьей деревушки.

Четырнадцать человек уселись в шлюпку (шлюпка была большая, так как ею пользовались для перевозки груза) и отправились вверх по течению реки, а двое остались охранять шхуну, причем пищи было у них достаточно, чтобы не умереть с голода дней десять. Дул благоприятный ветер, и однажды после полудня большая белая лодка под рваным парусом подошла к Патюзану; четырнадцать отъявленных негодяев жадно смотрели вперед, держа пальцы на спуске дешевых ружей. Браун рассчитывал, что его прибытие вызовет ужас и изумление. Они подплыли как раз, когда кончился прилив. За частоколом раджи не заметно было никаких признаков жизни; первые дома по обеим сторонам реки казались брошенными. Выше виднелось несколько каноэ, шедших полным ходом. Браун был удивлен, увидав такой большой поселок.

Царило глубокое молчание. Ветер затих; они вытащили два весла и повели лодку к верховьям, намереваясь высадиться в центре поселка, раньше чем жителям придет в голову сопротивляться.

Но, по-видимому, старшина рыбачьей деревушки у Бату — Кринг ухитрился дать сигнал. Когда шлюпка поровнялась с мечетью (построенной Дорамином: здание со шпицами и резными украшениями из коралла), на площади толпился народ. Послышались крики, и вверх по реке понесся звон гонгов. Где-то наверху выстрелили из двух маленьких медных шестифунтовых пушек, и ядро упало в воду, подняв сноп брызг, засверкавших в лучах солнца. Вопящая толпа перед мечетью стала стрелять залпами; пули летели перпендикулярно течению реки. Лодку обстреливали с обоих берегов, и люди Брауна, обезумев, отвечали беспорядочными выстрелами. Весла были подняты.

На этой реке отливы во время половодья наступают быстро, и лодка, находившаяся по середине потока, почти скрытая в дыму, пошла задним ходом. На обоих берегах дым сгустился и ровной полосой тянулся ниже крыш, словно длинное облако, пересекающее склон юры. Воинственные крики, вибрирующий звон гонгов, глухая дробь барабанов, свирепые вопли, треск выстрелов — сливались в оглушительный шум. Браун был ошеломлен, но твердой рукой держался за румпель; им овладело бешенство и ненависть к этим людям, которые осмелились защищаться. Двое из его команды были ранены, и он увидел, что отступление отрезано несколькими лодками, отчалившими от частокола Тунку Алланга и остановившимися на реке. Он насчитал шесть лодок, переполненных воинами.

Окруженный со всех сторон, он заметил вход в узкую речонку — ту самую, куда прыгнул Джим во время отлива. Теперь вода стояла высоко. Введя туда шлюпку, они высадились и расположились на маленьком холмике в девятистах ярдах от частокола; теперь они возвышались над укреплением. Склоны холма были голые, но на вершине росло несколько деревьев. Они их срубили, чтобы устроить бруствер, и до наступления темноты укрепились на этой позиции; тем временем лодки раджи, соблюдая нейтралитет, оставались на реке. После захода солнца зажглись костры на берегу реки и между двойным рядом домов на суше, освещая черный рельеф крыш, группы стройных пальм, рощи фруктовых деревьев. Браун приказал поджечь траву вокруг своей позиции; низкое огненное кольцо под медленно поднимающимся дымом быстро скатилось вниз; кое-где по склонам холма с злобным громким треском загорелись сухие кусты. Выстрелами удалось зажечь траву подальше, но огонь угас у края леса и вдоль болотистого берега речонки. Полоска джунглей в сыром овраге между холмом и частоколом раджи остановила с этой стороны огонь; с шумом трескались стволы бамбука.

Темное бархатное небо было усеяно звездами. Над почерневшей землей поднимались завитки дыма; затем налетел ветер и развеял дым. Браун думал, что атака начнется, как только с приливом военные лодки, отрезавшие его отступление, получат возможность войти в речонку. Во всяком случае он был уверен, что попытаются увести его шлюпку, которая лежала у подножия холма, — темная масса на слабо отсвечивающей мокрой грязевой гряде. Но лодки на реке не продвигались. За частоколом и домами раджи Браун видел на воде их огни. Казалось, они лежали на якоре поперек реки. Виднелись и другие плавучие огни, перебирающиеся от одного берега к другому. Огни мерцали также у стен домов, тянувшихся вверх по берегу, до поворота реки, мерцали они и в глубине страны. Пламя больших костров освещало строения, черные сваи. Это был огромный поселок. Четырнадцать отчаянных авантюристов, лежавших за срубленными деревьями, подняли головы и поглядели вниз на этот город, растянувшийся, казалось, на много миль по верховьям реки и переполненный людьми. Друг с другом они не разговаривали. По временам они слышали громкий крик или отдельный выстрел. Но вокруг их позиции было тихо и темно. Казалось, о них забыли, — как будто возбуждение, заставившее бодрствовать всех жителей, никакого отношения к ним не имело, как будто они были уже мертвы.

ГЛАВА XXXIX

Все события этой ночи имеют исключительное значение, ибо создавшееся благодаря им положение оставалось без перемен до возвращения Джима. Джим отправился в глубь страны, где думал пробыть больше недели, и первыми военными операциями руководил Дэн Уорис. Этот смелый и сообразительный юноша («который умел сражаться, как сражаются белые») хотел немедленно разделаться с чужестранцами, но не мог справиться со своим народом. У него не было престижа Джима и репутации человека непобедимого. Он не был реальным воплощением непреложной справедливости и неизменной победы. Он хотя и пользовался любовью, доверием, восхищением, — все же был одним из них, тогда как Джим был из иной страны. Кроме того, белый человек — олицетворение силы — был неуязвим, тогда как Дэна Уориса могли убить.

Таковы были тайные помыслы, руководившие старшинами города, которые решили собраться в форте Джима, чтобы обсудить событие, словно надеялись обрести мудрость и храбрость там, где живет белый. Банде Брауна повезло: с полдюжины жителей были случайно ранены. За ранеными, лежавшими на веранде, ухаживали их жены. Как только поднялась тревога, женщины и дети из нижней части города были отправлены в форт. Там распоряжалась Джюэл, расторопная и возбужденная, встречая безусловное повиновение со стороны «народа» Джима; этот «народ», покинув свой маленький поселок под стенами форта, вошел в крепость, чтобы образовать гарнизоны. Беженцы толпились вокруг нее; и все время до момента катастрофы она была настроена воинственно и мужественно.

Дэн Уорис, узнав об опасности, немедленно отправился к Джюэл, ибо вам не мешает знать, что Джим был единственным человеком в Патюзане, владевшим запасами пороха. Штейн, с которым он поддерживал тесную связь письмами, получил от голландского правительства специальное разрешение доставить в Патюзан пятьсот бочонков пороха. Пороховым складом служил маленький погреб, и в отсутствие Джима ключ находился у девушки. На совете, состоявшемся в одиннадцать часов вечера в столовой Джима, она поддержала Уориса, настаивавшего на немедленном наступлении. Мне говорили, что она встала во главе длинного стола, около свободного кресла, где обычно сидел Джим, и произнесла воинственную, страстную речь, вызвавшую одобрительный шепот у собравшихся старшин.

Старого Дорамина, который больше года не выходил за свой частокол, с большим трудом перенесли в форт. Он был, конечно, здесь первым лицом. Члены совещания были настроены отнюдь не миролюбиво, и слово старика было решающим; но мое мнение таково, что он, зная необузданную смелость своего сына, не смел произнести это слово. Одержали верх более осторожные советчики. Некий Хаджи-Саман распространился на ту тему, что «эти неистовые и жестокие люди во всяком случае обрекли себя на смерть. Они утвердятся на своем холме и умрут с голоду или попытаются пробиться к лодке и будут застрелены из засады на другом берегу речонки; а не то, так они прорвутся и убегут в лес, где погибнут».

Хитростью — доказывал он — можно уничтожить этих злых пришельцев, не подвергая себя опасностям битвы. Его слова произвели сильное впечатление. Жителей поселка смутило то обстоятельство, что в решительный момент военные лодки бездействовали. Представителем раджи на совете был хитрый Кассим. Он говорил очень мало, слушал, улыбаясь, дружелюбный и непроницаемый. Во время заседания чуть ли не через каждые пять минут являлись лазутчики, докладывавшие о поведении пришельцев. Ходили несообразные слухи: у устья реки стоит-де большое судно с пушками, на нем много людей, черных и белых, свирепых на вид. Они прибудут на многочисленных шлюпках и уничтожат всех. Предчувствие близкой непонятной опасности овладело жителями. Один раз началась во дворе паника среди женщин: визг, беготня; дети заплакали. Хаджи-Саман вышел, чтобы их успокоить. Затем часовой выстрелил во что-то, двигавшееся по реке, и чуть не убил одного из жителей, перевозившего в каноэ своих женщин, домашний скарб и двенадцать кур. Это вызвало еще большее смятение.