Герман Вук - Городской мальчик Страница 63

Старшие тотчас схватили покорного старшего вожатого за руки и за ноги, раскачали и бросили в водоем. Их окатило брызгами. Зрители ликовали.

Миссис Глостер захлопала в ладоши.

– Какая прелесть! Я не вижу Реймонда. Надеюсь, он здесь. – Она громко позвала: – Реймо-о-онд! Где ты? – Тут все обернулись на крик и увидели женщину и мистера Гаусса.

– Я здесь, мам! – слабо отозвался Реймонд с дальнего участка берега.

Но никто не обратил на него внимания. Герби решительно направился к берегу с криком: «Люди, вон Герби Букбайндер, он надел белые брюки до захода солнца. Взять его!»

Мысль о том, чтобы схватить мистера Гаусса, была до того дерзкой, что весь лагерь ахнул. Однако старшие с воем и улюлюканьем ринулись за толстым мальчиком, дробно топоча по гулким деревянным мосткам. У хозяина лагеря затряслись поджилки, но он не отступил. Не дойдя до него нескольких футов, мальчики разом остановились, начали топтаться на месте и негромко переговариваться.

– Полно, ребята, – промолвил мистер Гаусс, изо всех сил изображая улыбку, – вы же знаете, что по старой традиции «Маниту» настоящий Капитан не участвует в этом празднике. И рад бы позабавиться с вами, но, как видите, я здесь с дамой, так что, боюсь, ничего не получится.

Миссис Глостер тотчас воскликнула:

– О, пожалуйста, я не хочу быть помехой, – и отступила в сторону, оставив несчастного в одиночестве и вызвав у ребят нехороший смех.

– Приказываю схватить его! – крикнул Герби. Однако никто не сделал и шага к хозяину лагеря.

– Полно же, Герби, – сказал мистер Гаусс, – ты повеселился на славу и со своими обязанностями, насколько я понимаю, справился очень неплохо. А сейчас пять часов, так что хватит дурачиться. Давай-ка сюда головной убор. Ты снова маленький Герби Букбайндер.

Герби взглянул на часы и показал их всем старшеклассникам.

– Сейчас без трех минут пять, – заорал он во все горло, – и по правилам, установленным самим мистером Гауссом, я еще мистер Гаусс. И я приказываю бросить Герби Букбайндера в озеро!

Тесные ряды старшеклассников раздались, пропуская вперед напористого мальчишку ростом поменьше. Это был Тед: ноздри его крючковатого носа трепетали, птичьи глаза метали молнии.

– Вы что, дылды бестолковые, не слыхали приказа Капитана? – взревел он. – Вперед, хватай его! – Тед бросился в ноги мистеру Гауссу.

И мистер Гаусс со своей панической водобоязнью допустил прискорбную ошибку. Он обратился в бегство.

В тот же миг у него объявилось двадцать преследователей. Даже самая трусливая гончая побежит за тем, кто удирает. С воплями и гиканьем старшие устремились за директором, и не успел он пробежать и десяти футов, как его настигли их беспощадные объятия. В следующее мгновение он барахтался в воздухе, воздетый дюжиной сильных рук. Его поимщики распевали:

В воду должен прыгнуть он,Мой любимый Гусь!

Прощай, символический престиж!

В этом затруднительном положении мистер Гаусс повел себя не лучшим образом. Пока мальчики несли его к воде, он бился, брыкался и вопил: «Сэнди! Сэнди! Свисти в свой свисток! Останови их! Поставьте меня на землю, глупые дети! СЭНДИ-И-И!»

Мальчикам поведение босса казалось странным, ибо они не подозревали о его смертельном страхе перед водой. Но в облике извивающейся жертвы мистер Гаусс потерял малейшую возможность спастись и превратился в обыкновенное посмешище. Дяде Сэнди было трудновато прийти к нему на выручку. Он как раз взбирался по лесенке из пруда. Правда, он уже почти вылез на мостки, когда носильщики мистера Гаусса были еще далеко от края. Выпрыгни он, невзирая на воду, которая текла с него ручьем, и накинься с криком на мальчишек, может, ему и удалось бы спасти хозяина. Но странное дело, едва Сэнди разглядел своими близорукими глазами, что происходит, как нога его соскользнула со ступеньки – исключительно от удивления, сотни раз божился он в последующие годы – и вожатый беспомощно повалился обратно в воду.

Мистер Гаусс до последнего возражал самым решительным образом, то есть пинался, пихался, визжал, грозил и корчился с замечательной для человека его возраста и комплекции силой. В нескольких футах от края мостков ребята даже выпустили ноги вырывающейся фигуры в белом. На время мистер Гаусс ощутил под ногами деревянный настил и уперся, как обезумевший слон. Но тут же, подхваченные целой гроздью мальчишеских рук, его ноги снова взмыли вверх. И без дальнейших проволочек, пропустив ритуал раскачивания, поимщики подтащили свою жертву к краю настила и сбросили вниз.

Мистер Гаусс с оглушительным всплеском бултыхнулся животом в воду и пошел ко дну. Спустя несколько секунд он всплыл, отфыркиваясь и так яростно барахтаясь, точно у него было десять рук и ног.

– Пять часов, мужики! День лагеря закончился! – прокричал Герби, срывая с головы убор из перьев. – Спасайся, кто может!

Ребята всей оравой бросились по дороге прочь от озера. Их бегство было столь стремительным, что, когда дядя Сэнди втащил по лестнице своего замызганного, дрожащего, задыхающегося хозяина, поблизости оставался только один свидетель его несчастья – миссис Глостер, которая прислонилась к дереву и, держась за бока, давилась от смеха. Мистер Гаусс машинально подобрал с деревянного настила убор из перьев и напялил на себя.

– Боже ж мой, Капитан, что вы делаете? – воскликнул дядя Сэнди.

Хозяин лагеря окинул его мутным взором, стянул убор с головы. До его сознания долетел смех миссис Глостер, эхом катившийся по воде. Директор не без усилия улыбнулся и пошел по мосткам к берегу: рубаха прилипла к телу, а белые фланелевые брюки издавали на ходу чавкающий звук.

– Вот видите, миссис Глостер, – произнес он, подходя к даме с веселым хохотком, слышать который было жутковато, – мы изо всех сил насаждаем в «Маниту» дух демократии.

На Общей улице царили свет, радость, счастье и восхищение героями. В сопровождении избранной группы выдающихся спортсменов – куда не вошел Ленни – Герби Букбайндер и Клифф Блок ходили взад-вперед по улице с плакатами на шее, извещавшими о том, что они удостоились великой и наивысшей в «Маниту» чести: в последние часы лета их посвятили в члены Королевского ордена Стреляных Воробьев.

25. Возвращение домой

Стекло вагонного окна холодило лоб Герби, а тот последним долгим взглядом провожал холмы, среди которых спрятался лагерь «Маниту». Не только сожаление заставляло его неотрывно смотреть на эти милые места, которые приходилось покинуть, но и смущение, ибо по щекам его текли слезы. Еще на железнодорожной платформе у Герберта сдавило горло, когда из-за поворота на расстоянии показался поезд и дядя Ирланд начал запевать, а оба лагеря подхватили «Бульдог, бульдог», в то время как поезд приближался, выдыхая пар, и с каждым выдохом становился все больше. В груди нестерпимо защемило, но мальчику удалось сохранить глаза сухими, пока он не забрался на свое место в вагоне и не уткнулся носом в окно. Тогда Герберт и дал волю слезам.

Клифф, который знал об этой слабости брата, поскольку много лет подряд слушал его всхлипывания в темноте кинотеатров, сидел рядом, выполняя роль ширмы. Клиффа не тронул отъезд. Единственный, кого ему жаль было оставлять в «Маниту», – Умный Сэм, и, помыв коня, он излил свои чувства без остатка. Здравый смысл подсказывал ему, что в городе Умному Сэму места все равно не найдется, а коли разлука неизбежна, оплакивать ее бессмысленно.

Забавно, что Герби загрустил без видимой причины. Он был несказанно, безоговорочно рад уехать из лагеря мистера Гаусса. Но дело совсем в другом. Дело в расставании, в музыке, которая будит воспоминания, в пыхтящем поезде, – Герби не мог отказать себе в удовольствии расчувствоваться. И вот он сидел, прижавшись лицом к грязной оконной раме, и горевал тем сладостнее, что горевать-то было не о чем.

Сентиментальность приписывают женскому характеру, но она встречается также у мальчиков и мужчин, только у менее чувствительных, чем Герби, выражается в виде добродушной грубоватости. Всего-то и нужно для этого живое воображение, способное из любого прощания извлечь ощущение маленькой смерти и оставить, на время, без внимания тот факт, что некоторые отрезки жизни гораздо приятнее, когда они заканчиваются и безвозвратно уходят в прошлое. Мы видим, как у выпускников приготовительных школ увлажняются глаза при расставании с учреждением, где из них вили веревки, а служащий шмыгает носом, делая последнюю запись в гроссбухе конторы, где им помыкали, как собакой. Глупость – но глупость, никого не касающаяся, приятная маленькая глупость. Правда, есть и от нее вред: она порождает заблуждения. Герби теперь был убежден, что всегда обожал «Маниту», и будет с нетерпением ждать возвращения туда. Многие дети в поезде попались на эту удочку. Здравомыслящие вроде Клиффа были в меньшинстве. Знаете ли вы, что сидевший через несколько скамеек Тед тоже уткнулся лицом в окно? Пока у хозяев лагерей достает сметливости заставлять детей петь гимн лагеря при подходе к перрону поезда, который повезет их домой, до тех пор будут существовать летние лагеря.