Уильям Теккерей - Приключения Филиппа в его странствованиях по свету Страница 64

— Да, баронство — только баронство. Графство принадлежитъ только милорду и его прямымъ наслѣдникамъ. Почему бы ему опять не жениться? Я часто ему говорю: «Рингудъ, зачѣмъ вы не женитесь, хоть бы только для того, чтобы надуть этого вига, сэра Джона. Вы свѣжи и здоровы, Рингудъ. Вы можете еще прожить двадцать лѣтъ, даже двадцать-пять. Если вы оставите вашей племяницѣ и ея дѣтямъ что-нибудь, мы не спѣшимъ получатъ наслѣдство, говорю я. — Зачѣмъ вы не женитесь?

— Ахъ, Туисденъ! ему уже нельзя жениться, сказалъ плачевно мистеръ Гукгэмъ.

— Совсѣмъ нѣтъ. Онъ человѣкъ крѣпкій, необыкновенно сильный, здоровый человѣкъ, если бы не подагра. Я часто говорю ему: Рингудъ…

— О! ради Бога, остановите его, сказалъ старикъ Тремлеттъ, который всегда начиналъ дрожать при звукѣ голоса, Туисдена. — Скажите ему кто-нибудь.

— Развѣ вы не слыхали, Туисденъ? Не видали? Не знаете? торжественно спросилъ Гукгэмъ.

— Слышалъ — видѣлъ — знаю — что? закричалъ тотъ.

— Съ лордомъ Рингудомъ случилось несчастье. Загляните въ газету. Вотъ.

Туисденъ кинулъ свой золотой лорнетъ, взялъ газету и — милосердный Боже!.. но я не стану описывать агонію этого благороднаго лица. Подобно Тиманту, живописцу, я набрасываю покрывало на этого Агамемнона.

То, что Туисденъ прочолъ въ „Globe“ былъ краткій параграфъ; но на слѣдующее утро въ „Times“ была одна изъ тѣхъ панафидныхъ статей, которымъ знатные вельможи должны подвергаться отъ таинственныхъ некрографовъ этой газеты.

Глава XXII

PULVIS ET UMBRA SUMUS

Первый и единственный графъ Рингудъ покорился участи, которой должны подвергаться и пэры и простолюдины. Спѣша въ свои великолѣпный Уипгэмскій замокъ, гдѣ онъ располагалъ угощать знатныхъ гостей на Рождество, его сіятельство оставилъ Лондонъ только-что оправившись отъ подагры, которая мучила его уже нѣсколько лѣтъ. Должно быть болѣзнь вдругъ бросилась въ желудокъ. Въ Тёррейс-Регунѣ, за тридцать миль отъ своего великолѣпнаго жилища, гдѣ онъ привыкъ останавливаться, чтобы пообѣдать, онъ уже страдалъ ужасно, на что окружающіе его не обратили такого вниманія, какое должно было бы возбудить его положеніе, потому-что, страдая этою мучительной болѣзнью, онъ громко кричалъ и слова его и обращеніе были чрезвычайно запальчивы. Онъ сердито отказалъ послать за докторомъ въ Тёррейсѣ и непремѣнно хотѣлъ продолжать путь. Онъ принадлежалъ въ людямъ старой школи, которые не хотятъ ѣздить по желѣзной дорогѣ (хотя его состояніе значительно увеличилось, когда черезъ его владѣнія была проложена желѣзная дорога); и его собственныя лошади всегда встрѣчали его въ Попперской тавернѣ, въ ничтожной деревушкѣ, за семнадцать миль отъ его великолѣпнаго парка. Пріѣхавъ въ эту таверну, онъ не сдѣлалъ никакого знака, не сказалъ ни одного слова, такъ что слуги его серьёзно испугались. Когда засвѣтили фонари у экипажа и заглянули въ его карету, этотъ владѣлецъ тысячи десятинъ и, по слухамъ, огромнаго богатства, былъ мёртвъ. Путешествіе онъ Тёррея было послѣднею станціей продолжительной, счастливой, если не знаменитой, то по-крайней-мѣрѣ замѣчательной и великолѣпной карьеры.

«Покойный Джонъ Джорджъ графъ и баронъ Рингудъ и виконтъ Синкбарзъ вступилъ въ публичную жизнь въ опасный періодъ, передъ французской революціей, и началъ свою карьеру какъ другъ и товарищъ принца Уэлльскаго. Когда его королевское высочество оставилъ партію виговъ, лордъ Рингудъ также присоединился къ партіямь и графство было наградою за его вѣрность. Но когда лордъ Стейнъ былъ сдѣланъ маркизомъ, лордъ Рингудъ поссорился съ своимъ королевскимъ покровителемъ и другомъ, считая, что услуги его несправедливо оскорблены, потому-что такое же званіе не было даровано ему. Въ разныхъ случаяхъ онъ подавалъ голосъ за виговъ. Онъ никогда не примирялся съ покойнымъ королёмъ Георгомъ IV, съ которымъ онъ имѣлъ привычку говорить съ характеристическою рѣзкостью. Приближеніе биля о реформѣ, однако, окончательно привлекло этого вельможу на сторону торіевъ, и онъ оставался съ-тѣхъ-поръ если не краснорѣчивымъ, то по-крайней-мѣрѣ ревностнымъ ихъ защитникомъ. Говорятъ, что онъ былъ щедрымъ помѣщикомъ, если его арендаторы не шли наперекоръ его видамъ. Его единственный сынъ умеръ рано, и его сіятельство, если вѣрить молвѣ, находился въ дурныхъ отношеніяхъ съ своимъ родственникомъ и наслѣдникомъ, сэромъ Джономъ Рингудомъ Эппльшо, баронетомъ, теперь барономъ Рингудомъ. Баронство существуетъ въ этой древней фамиліи со времёнъ царствованія Георга I, когда сэру Джону Рингуду было пожаловано дворянство, а сэръ Фрэнсисъ, его братъ, былъ сдѣланъ баронетомъ первымъ изъ нашихъ ганноверскихъ государей».

Эту статью мы съ женою прочли утромъ наканунѣ Рождества, между тѣмъ какъ наши дѣти украшали лампы и зеркала остролистникомъ для предстоявшаго торжества. Я наскоро отправилъ къ Филиппу наканунѣ записку съ этимъ извѣстіемъ. Судьба его очень насъ тревожила теперь, когда, черезъ нѣсколько дней, она должна была рѣшиться. Опять мои дѣла, или моё любопытство, привели меня къ мистеру Брадгэту, стряпчему. Разумѣется, онъ зналъ всё. Онъ былъ не прочь поговорить объ этомъ. Смерть его кліента отчасти развязала языкъ стряпчаго, и я долженъ сказать, что Брадгэтъ весьма нелестно отзывался о своёмъ благородномъ покойномъ кліентѣ. Грубости покойнаго графа тяжело было сносить. Въ послѣднее ихъ свиданіе его ругательство и дерзкое обращеніе были особенно противны. Онъ разругалъ всѣхъ своихъ родныхъ; онъ говорилъ, что его наслѣдникъ лицемѣръ, методистъ и притворщикъ. Есть у него родственникъ (котораго Брадгэтъ не хотѣлъ назвать) хитрый, низкій плутъ и паразитъ, вѣчно ползавшій передъ нимъ и съ нетерпѣніемъ желавшій его смерти. А другой его родственникъ, безстыдный сынъ мошенника доктора, оскорбилъ его за два часа передъ тѣмъ въ его собственномъ домѣ — нищій, а хочетъ распространять потомство для рабочаго дома, потому-что послѣ его сегодняшняго поведенія, онъ скорѣе очутится на днѣ Ахерова чѣмъ онъ, лордъ Рингудъ, дастъ этому негодяю хоть одинъ пенни изъ своихъ денегъ.

— И его сіятельство велѣлъ мнѣ прислать въ нему обратно его завѣщаніе, прибавилъ мистеръ Брадгэтъ. — И онъ уничтожилъ это завѣщаніе прежде чѣмъ уѣхалъ; это онъ уже не первое сожигалъ. И я могу вамъ сказать теперь, когда всё кончено, что въ этомъ завѣщаніи онъ отказывалъ внуку своего брата порядочную сумму денегъ, которую нашъ бѣдный другъ получилъ бы, еслибы не быль у милорда въ этотъ несчастный припадокъ подагры.

А, mea culpa! mea culpa! А кто послалъ Филиппа къ его родственнику въ этотъ несчастный припадокъ подагры? Кто былъ умёнъ такъ свѣтски, такъ по-туисденовски, чтобы совѣтовать Филиппу лесть и покорность? Если бы не этотъ совѣтъ, онъ былъ бы теперь богатъ; онъ могъ бы жениться на своей возлюбленной. Я чуть-было не подавился вашей рождественской индѣйкой, когда ѣлъ её. Свѣчи горѣли тускло, а поцалуи и смѣхъ дѣтей нагоняли на меня меланхолію. Еслибы не мой совѣтъ, какъ могъ бы быть счастливъ мой другъ! Я искалъ отвѣта въ честныхъ личикахъ моихъ дѣтей. Что они сказали бы, еслибы знали, что отецъ ихъ совѣтовалъ своему другу ползать и кланяться и унижаться передъ богатымъ, злымъ старикомъ? Я сидѣлъ безмолвно, какъ на похоронахъ; смѣхъ моихъ малютокъ терзалъ меня какъ бы угрызеніемъ. Съ перьями, съ факелами, съ парадной свитой хоронили лорда Рингуда, который сдѣлалъ бы Филиппа богатымъ, еслибы не я.

Вся оставшаяся еще надежда скоро рушилась. Въ Уипгэмѣ было найдено завѣщаніе, написанное годъ назадъ, въ которомъ не упоминалось о бѣдномъ Филиппѣ Фирминѣ. Самая маленькая сумма — постыдно-ничтожная, какъ говорилъ Туисденъ — была оставлена Туисденамъ вмѣстѣ съ портретомъ во весь ростъ графа въ парадномъ костюмѣ, и этотъ портретъ, я полагаю, мало принёсъ удовольствія родственникамъ покойнаго, потому-что пересылка этого большого портрета изъ Уипгэма стоила такъ дорого, что Тальботъ заплатилъ съ гримасами. Еслибы портретъ сопровождался тридцатью, сорока или пятидесятью тысячами — почему онъ не оставилъ имъ пятьдесятъ тысячъ? — какъ различна была бы тогда горесть Тальбота! Когда онъ считалъ обѣды, которые онъ давалъ для лорда Рингуда — а они всѣ были записаны у него въ дневникѣ — Туисденъ нашолъ, что онъ истратилъ болѣе на милорда, чѣмъ тотъ отказалъ ему въ завѣщаніи. Но всё семейство надѣло трауръ, даже кучеръ и лакей Туисдена облеклись въ траурную ливрею въ честь знаменитаго покойника. Не каждый день человѣкъ имѣетъ возможность публично оплакивать потерю сіятельнаго родственника.

А какъ бѣдный Филиппъ перенёсъ своё обманутое ожиданіе? Онъ, должно быть, чувствовалъ его, потому-что мы сами поощряли его въ надеждѣ, что дѣдъ сдѣлаетъ что-нибудь для облегченія его нужды. Филиппъ надѣлъ крепъ на шляпу и отказался отъ всякихъ другихъ наружныхъ признаковъ печали. Если бы старикъ оставилъ ему денегъ, это было бы хорошо. Такъ какъ онъ не оставилъ — дымъ сигары кончаетъ фразу, и нашъ философъ перестаётъ думать о своемъ разочарованіи. Развѣ Филиппъ бѣдный не былъ такъ же независимъ, какъ и Филиппъ богатый? Борьба съ бѣдностью здорова въ двадцать-пять лѣтъ. Мускулы молодые укрѣпляются борьбою. Это для пожилыхъ, ослабѣвшихъ отъ разстроеннаго здоровья или, можетъ быть, отъ продолжительнаго счастья, битва тяжела.