Панас Мирный - Гулящая Страница 66

– Графин водки! Бутылку красного! Битков, перепелов, а третье... что есть у вас лучшее?

Официант, точно трещотка, начал сыпать названиями блюд.

– Дай мне котлеты, да по моим зубам, – сказал Рубец.

– Отбивных, пожарских? – снова затараторил официант. Рубец, не зная, какие ему заказать, растерянно озирался.

– Пожарских! – крикнул Проценко.

– Хорошо-с!

– Постой! Принеси пока графин водки, селедку, а если есть хороший балык, икра, тоже захвати.

В ожидании закуски старые приятели завязали обычную в таких случаях беседу. Проценко расспрашивал Рубца о городе, Пистине Ивановне, детях. Рубец отвечал не спеша, пересыпая речь пословицами и поговорками, как все уездные жители. Его речь затянулась бы надолго, если бы в это время официант не принес водку и закуску. Когда же засверкал на столе графин и приятно зазвенели рюмки, беседа сразу оборвалась; руки сами потянулись к рюмкам, глаза жадно поглядывали на ломтики жирного балыка, черную икру, отливающую серебром селедку.

– Будем! – сказал Проценко, поднимая рюмку.

Приятели чокнулись и выпили.

Закусив, приложились ко второй.

– Вы, кажется, это зелье не употребляли? – спросил Рубец, глядя, как Проценко опрокидывает одну рюмку за другой.

– Не употреблял. Молодой еще был.

– Вы тогда больше по женской части... – смеясь, вставил Кныш.

– Случалось, не робел. А теперь жена мешает, – сказал Проценко.

– А вас еще и сейчас вспоминают барышни и молодые барыньки, – сказал Рубец.

– Счастливая пора, – сказал Проценко. – Давайте выпьем за них!

Только наполнили рюмки, как официант принес жарко?е. Своим приятным запахом оно вызвало еще больший аппетит.

– А вино? – спросил Проценко.

– Сейчас, – сказал официант.

– Потом подашь чай. Слышишь? И бутылку рому.

– Слушаюсь.

– Так выпьем за здоровье тех, кого мы любили и кто нас любил, – сказал Проценко, поднимая рюмку.

Они снова чокнулись и выпили. После четвертой у всех загорелись глаза.

– Чего в молодые годы не бывает? – задумчиво сказал Рубец. – Помню, как я в свою крепостную влюбился, да так, что жениться хотел, а покойный отец задал мне хорошую взбучку, и любовь вся испарилась.

– А я? – крикнул Проценко. – Это ж у вас на глазах произошло. Помните Христю? Я ж хотел с ней гражданским браком жить. А теперь где она? Что с ней?

– Так и пропала. Когда я рассчитал ее, слышно было, что она одно время у Довбни жила. Жена Довбни такая же шлюха, как и Христя. Довбня начал к ней приставать, а Марина заметила это и выгнала подругу. Говорят, что потом она и у покойного капитана жила. Тот, как военный, любил девушек. А потом капитан ее кому-то уступил, а там и слух о ней пропал. Не знаю, куда делась. А жаль, хорошая была работница.

– Да, она была даровитая. Очень... – подумав, сказал Проценко. – Куда даровитей этой попадьи. Как ее? Наталья... Наталья... взбалмошное существо!

– Царство ей небесное! – сказал Рубец. – Отравилась. А поп постригся в монахи. Оба они чудные были.

– Взбалмошное существо! – повторил Проценко.

– В городе тогда говорили, что из-за вас, – сказал Рубец.

– Может быть. Чем же я виноват? Вольно человеку дурь в голову вбить. Вечной любви желала... Глупая! Как будто существует вечная любовь!

Кныш и Рубец захохотали, а Проценко, почесав затылок, сказал:

– Уж мне эти бабы!

Официант принес чай, вино и ром.

– Вот это кстати! – сказал Проценко и придвинул к себе стакан.

Принялись за чай. Кныш и Рубец налили ром, а Проценко ждал, пока чай остынет. Он часто вставал, выходил из беседки. Видно, его что-то встревожило. Лицо его побагровело, глаза потускнели, он часто снимал пенсне, протирал его платком и снова надевал.

– Григорий Петрович! Здравствуйте! – приветствовал его кто-то громко, когда он снова вышел из беседки. – Вы один?

– Нет, с компанией. Ах, кстати. Хотите земляка увидеть?

– А как же! Земляка – охотно. Где он?

Немного погодя на пороге беседки появился Проценко в сопровождении плотного здоровяка с лоснящимся от жира румяным лицом и черными усами.

Рубец сразу узнал Колесника. Тот же голос – звонкий и гулкий, и весь он такой же бодрый и бравый, как прежде. Только одет иначе. Он уже не был в долгополом кафтане и шароварах, заправленных в сапоги, а в сюртуке модного покроя и светлых брюках навыпуск, элегантных башмаках и рубашке с воротничком; на груди у него болталась массивная золотая цепочка от часов, а на пальцах сверкали бриллиантовые перстни.

– Антон Петрович! Сколько лет, сколько зим! – крикнул Колесник и полез целоваться.

Потом он сказал:

– Вот где вы собрались, земляки. Ну что ж, и я с вами выпью чарочку рома.

– Константин Петрович, а может, чайку? – спросил Проценко.

– Нет. Чай сушит. Это не по нашей части. В земстве говорят, что я мужик. Так уж мужиком останусь. Будем здоровы. – И он мигом опрокинул рюмку.

– Ну, а вы как живете? – обратился он затем к Рубцу. – Слышал, вы службу переменили, в земство перешли. Это – по-моему. Хорошо. Ей-Богу, хорошо. Служба только хлопотливая. На месте посидеть не дадут, гоняют как зайца. То мост поезжай строить, то плотину. Паны сидят и пишут, а ты как угорелый мотайся. И всюду поспевай. Только и отдохнешь перед собранием. А так – из повозки не вылезаешь.

– Однако вам, Константин Петрович, это впрок идет, вот как вы раздобрели, – улыбнувшись, сказал Кныш.

– Хорошо, что я такой удался. А был бы слабый – что тогда? Дождь, грязь, ненастье, а ты мчишься. Дело не ждет. Ох, и спросить забыл, – обратился он к Проценко. – Видели новое диво?

– Какое? – спросил тот, прихлебывая чай.

– Арфисток! – крикнул Колесник. – Ну и Штемберг! Вот это арфистки! Платья у них коротенькие, ножки в голубых чулочках. А личики – розы и лилии. Сроду таких не видал. А лучше всех одна Наташка. Как в сказках говорят: на лбу – месяц, на затылке – звезды.

– Ну, пошел расписывать! – ввернул Кныш.

– Это по его части, – вставил Проценко.

– Не верите? Вот увидите сами. Скоро они начнут петь.

Кныш и Проценко начали посмеиваться над склонностью Колесника к женскому полу.

– Было когда-то! А теперь никчемным стал, – сказал Колесник, наливая себе в рюмку ром.

В саду начался шум, все устремились к веранде. Послышались выкрики:

– Сейчас будут петь! Сейчас!

– Пойдем! Пойдем! – засуетился Колесник.

– Ну, пусть идут молодые, – сказал Рубец. – А нам, старикам...

– Разве у старого кровь холодная? Пойдем!

Не допив вина, они бросились к веранде. Колесник шел впереди и тащил за руку Рубца, который никак не поспевал за своим проворным и вертлявым земляком. Проценко и Кныш шагали в стороне. Около закрытой веранды была такая давка и теснота, что протиснуться нельзя было. В двери входили не поодиночке, а точно тараном пробивались плотно сомкнутыми группами. Протиснулись и наши земляки и сразу бросились занимать хорошие места. Как раз против дверей находился высокий помост, на котором тесным рядом стояли арфистки, озираясь по сторонам; порой улыбка мелькала на лице у той или другой. Со всех концов раздавались восторженные возгласы.

– Вот Наташка. Средняя. Сюда глядит! – крикнул Колесник.

Посредине стояла невысокая круглолицая девушка, одетая в черное бархатное платье, особенно оттенявшее нежную белизну ее лица и шеи, – она выделялась среди своих подруг, как лилия в букете.

– У-у! – загудел Проценко. – Вот скульптурность форм, вот мягкость и теплота очертаний!

– Ага! Не я вам говорил? – торжествовал Колесник. – Козырь-девка!

– Постойте, постойте. Она мне напоминает кого-то, – сказал Проценко. – Дай Бог памяти. Где же я видел похожую на нее?

– Нигде в мире. Разве что во сне, – сказал Колесник.

– И я где-то видел такую, но черт его знает, не припомню... – сказал Рубец и пристально взглянул на девушку. Та спокойно смотрела на публику своими жгучими глазами. Вот она перевела взор на Проценко. Удивление, смешанное с испугом, отразилось в ее бездонных зрачках, она еле заметно вздрогнула и сразу начала смотреть в другую сторону.

– Ей-Богу, я где-то видел ее! – сказал Проценко.

– Не может быть, – уверял его Колесник.

Народу набилось столько, что нельзя было повернуться, жара – трудно дышать.

– Знаете что? Пойдемте к той стене, на скамью станем, там не так жарко будет, и все видно, – предложил Колесник. Он двинулся вперед, все последовали за ним.

Когда они пробирались на новое место, заиграли на рояле – значит, скоро начнут петь. Все мгновенно замерли, слышно стало, как жужжит муха. Среди этой тишины зазвучали аккорды рояля. И вот наконец грянула походная песня:

Мы дружно на врагов,На бой, друзья, спешим...

Звонким голосам девушек вторили сиплые голоса стоявших за роялем мрачных верзил с испитыми лицами. Это бесталанные или пропившие свои голоса и выгнанные со сцены актеры развлекали пьяное купечество своим завываньем. Когда спели походную, слушатели наградили исполнительниц бурными аплодисментами. Певицы улыбались, кланялись, перешептывались, потом опустились на маленькие табуретки, стоявшие позади их. Только Наташа стояла по-прежнему. Аккомпаниатор взял несколько аккордов на рояле и умолк. Наташа быстрым взглядом обвела море голов, колыхавшееся перед ней, и запела «Прачку».