Орхан Памук - Дом тишины Страница 66

Я испугалась! В страхе подняла голову от подушки и посмотрела на комнату. На прежний мир, теперешний мир. Но моя комната и вещи еще спят. Стало жарко. Захотелось кого-нибудь увидеть, с кем-нибудь поговорить, кого-нибудь коснуться. Я слышала шум внизу. Интересно, что это такое. Уже три часа ночи. Я быстро встала, подбежала к окну: у Реджепа все еще горит свет. Коварный карлик, служанкино отродье! Я со страхом вспомнила холодную зимнюю ночь: перевернутые стулья, разбитые стекла и тарелки, отвратительные лохмотья и кровь, и меня охватило беспокойство, даже почти ужас. Где моя палка? Я взяла ее, несколько раз постучала в пол и позвала его.

— Реджеп, Реджеп, быстро иди наверх!

Выйдя из комнаты, я подошла к лестнице.

— Реджеп, Реджеп, я тебе говорю, где ты?

Смотрю вниз: там горит свет, и в свете видны тени, дрожащие на стене, — я знаю, вы все там. Я еще раз закричала и наконец увидела его тень.

— Иду, Госпожа, иду, — сказал он. Тень уменьшилась, и появился сам карлик. — Что случилось? — спросил он. — Что вы хотите?

Наверх не поднимается.

— Так поздно! Ты чего не ложишься? — спросила я. — Что вы там делаете внизу?

— Ничего, — сказал он. — Сидим.

— В такое время? — спросила я. — Не ври, я все вижу. Что ты им рассказываешь?

— Я ничего им не рассказываю, — сказал он. — Что с вами опять? Вы опять думаете о чем-то? Не надо! Если не можете заснуть, почитайте газету, поройтесь в своем шкафу, проверьте, на месте ли ваша одежда, поешьте фруктов, но не вспоминайте их опять!

— Ты в мои дела не вмешивайся! — оборвала его я. — Позови всех наверх, пусть придут.

— Есть только Нильгюн-ханым, — сказал он. — А Фарука-бея и Метина нет.

— Нет? — удивилась я. — Помоги мне спуститься, я хочу посмотреть. Что ты им рассказал?

— Что вы хотите, чтобы я им рассказал, Госпожа, я не понимаю!

Наконец он поднялся по лестнице. Я решила, что идет ко мне. Он вошел в мою комнату.

— Не лезь в мою комнату! — прикрикнула я. — Что ты делаешь?

Карлик стоит на пороге. Я сразу пошла следом за ним. Внезапно он остановился, подошел ко мне и взял меня за руку. Я удивилась. Ладно. Он дотронулся до меня, отвел меня в постель, уложил, укрыл теплым одеялом: хорошо. Я маленькая девочка, я безгрешная. Я обо всем забыла. Я лежала в кровати, он собирался выходить из комнаты и сказал:

— Вы персик только надкусили и бросили. Это самые лучшие персики, а вам не нравится. Принести абрикосы, хотите?

Он вышел — я осталась одна. Надо мной тот же потолок, подо мной — тот же пол; в графине та же вода, на столе все то же: тот же стакан, та же щетка, одеколон, тарелка и те же часы; я лежу в своей кровати и думаю, какое странное это время. Вдруг я похолодела от страха. Я поняла, что сейчас опять буду думать о том, что Селяхаттин открыл той ночью, и мне стало страшно. А шайтан все говорил.

«Ты понимаешь всю величину этого открытия, Фатьма? Этой ночью я обнаружил ту невидимую границу, что отделяет нас от них! Нет, Восток от Запада отделяет не одежда, машины, дома, мебель, пророки и фабрики с правительствами. Это все следствие. Они отличаются от нас этой маленькой простой истиной: они узнали о существовании бездонного колодца, что зовется смертью, познали Небытие, а мы ничего не знаем об этой ужасной правде. Я теряю рассудок, когда думаю о том, как велико различие между нами, возникшее из-за такого маленького, простого открытия! У меня в голове не укладывается, как за тысячу лет на всем огромном Востоке не нашлось ни одного человека, который бы подумал об этом. Теперь даже ты увидишь, Фатьма, если оглянешься на потерянное время и жизнь, как велики были глупость и лень! Но я верю в будущее, потому что я сделал первый шаг, пусть простой, но очень важный, и много веков нужно было прождать, чтобы сделать этот шаг; сегодня ночью я, Селяхаттин Дарвыноглу, открыл на Востоке смерть! Ты заметила, что я сказал? Но ты смотришь равнодушно! Ведь только тот, кто познал темноту, может познать свет, только тот, кому ведомо Небытие, знает, что такое „жить". Я думаю о смерти, значит, я — существую! Да нет же! И восточные тунеядцы, к сожалению, тоже существуют, есть и ты, и твое вязанье с твоими спицами, но ни один из вас даже не догадывается о смерти! По правде следовало бы сказать так: я думаю о смерти, значит, я — европеец! Я первый европеец, вышедший с Востока, первый Восток, ставший Западом! Ты поняла, Фатьма?» Внезапно он крикнул: «Господи, ты такая же, как они, ты слепая!» Затем он плаксиво всхлипнул, качаясь, шагнул к окну, и секунду мне почему-то казалось, что сейчас он откроет окно, выпрыгнет в ураган и будет летать, хлопая крыльями от радости из-за своего открытия; я представила, что с таким воодушевлением он пролетает недолго, а затем, пару-тройку раз взмахнув руками, осознает реальность, упадет и разобьется насмерть, но Селяхаттин остался в комнате и смотрел из закрытых темных окон с ненавистью и безысходностью, словно видел всю страну и то, что он называл Востоком: «Несчастные слепцы! Они спят! Улеглись в свои кровати, укрылись одеялами, погрузились в спокойный сон глупости и спят, сладко посапывая! Весь Восток спит. Рабы! Я научу их смерти и спасу от этого рабства. Но сначала я спасу тебя, Фатьма; слушай меня, постарайся понять и скажи, что ты боишься смерти!» Он умолял меня, так же как он умолял меня сказать «Аллаха нет», зная, что не сможет заставить меня произнести это, пугал, играя словами, хотел сбить с толку, хотел меня убедить, загибая передо мной пальцы и перечисляя доказательства; я не поверила. Когда ему надоело, он замолчал и сел на стул передо мной, безразлично глядя на стол, а ставни продолжали биться о стену. А потом он заметил часы, стоявшие у меня в изголовье кровати, вздрогнул, словно увидел паука или змею, и закричал: «Мы должны догнать их, должны догнать! Быстрее, быстрее!» Он взял часы, швырнул их на мою аккуратно застеленную постель и закричал: «Между нами тысячи лет, но мы можем догнать их, Фатьма, мы догоним их, потому что теперь у них не осталось от нас никаких тайн, мы узнали обо всем, что есть у них, и знаем даже о самых больших тайнах! Я немедленно издам брошюру и просто покажу несчастным нашим людям все это! Они даже не замечают, что у них всего одна жизнь; когда я думаю об этом, я прихожу в ярость. Они не знают о существовании жизни, которой живут, ни в чем не сомневаясь, они живут спокойно, покорные и довольные, считая мир привычным! Я им устрою! Я всех поставлю на колени перед страхом смерти! Они познают самих себя; они научатся бояться и ненавидеть себя! Ты видела хоть одного мусульманина, который мог бы себя по-настоящему ненавидеть, знаешь ли ты хоть одного восточного человека, который мог бы бояться себя? Они ничего не ждут от самих себя, они не умеют отделять себя от стада; они плывут по течению, которого они не замечают и не знают, а того, кто хочет другой судьбы, считают ненормальным или сумасшедшим! Я научу их, Фатьма, бояться не одиночества, а смерти. И тогда они научатся выносить одиночество и предпочтут глубокую боль одиночества тупому покою толпы! Они поймут, что необходимо помещать себя в центр мира! И тогда они будут чувствовать не гордость, а стыд за то, что всю жизнь не меняются, и спросят за это с себя, и не будут при этом оглядываться на Аллаха, а решат все сами! Все это произойдет, Фатьма, я разбужу их от счастливого спокойного и глупого сна, что длится тысячи лет! Я поселю в их сердцах удушливый, сводящий с ума страх смерти! Я обязательно сделаю это, даже если для этого придется бить их палкой по голове, клянусь!» Затем он ненадолго замолчал, переводя дыхание, будто устал от собственного гнева; может, ему было немного стыдно, и, возможно, он сам чувствовал тот страх, который собирался посеять в сердцах других, но потом он заговорил опять. «Послушай, Фатьма: если ты сама не боишься, то начнешь бояться, когда осознаешь смерть. Наша жизнь не позволяет нам, людям Востока, чувствовать этот страх. Мы постигнем его с помощью нашей логики, мы осознаем его; нам удастся стать такими, как они. Тебе достаточно внимательно слушать меня и заставить себя думать, чтобы стать такими, как они. Слушай меня!» Но я больше не слушала. Я ждала, пока он оставит меня безлюдью ночи, чтобы уснуть прекрасным предрассветным сном.

Я снова задумалась, что это может быть за шум внизу, подняв голову с жаркой подушки. Я чувствовала, как карлик бродит по дому, словно по моему собственному телу. Что ты делаешь, карлик, что ты рассказываешь им? Потом я услышала, как хлопнула калитка, встревожилась и узнала шаги, звуки которых доносились из сада: Метин! А ты где был до такого времени? Я услышала, как он вошел, хлопнув кухонной дверью, но наверх не поднялся. Я представила: они внизу, сейчас все внизу, и карлик им рассказывает. Какой ужас! Где моя палка! Сейчас я тебя поймаю на месте преступления! Но я не встала с кровати. Потом я услышала звук шагов на лестнице и успокоилась, но вскоре поняла, что шаги какие-то странные, словно, как раньше, пьяный шайтан идет к себе в комнату! Вместо того чтобы пройти мимо моей двери и идти дальше, он остановился перед моей дверью, и когда раздался стук в дверь, мне захотелось кричать, словно в кошмарном сне, но я сдержалась. Метин вошел ко мне. «Как вы, Бабушка?» — спросил он. Странно! «С вами все в порядке?» Я не ответила, даже не смотрю на него. «С вами все хорошо. Бабушка? С вами ничего не случилось? С вами не может ничего случиться». Я поняла: он напился! Как его дед! Я зажмурилась. «Не спите, Бабушка! Я вам кое-что скажу!» Не надо! «Откройте глаза, проснитесь!» Я лежу с закрытыми глазами и чувствую, как он приближается к моей кровати. «Давайте разрушим этот ветхий дом, Бабушка!» Я уже давно поняла, что он скажет. «Давайте снесем этот дом, а на его месте построим новый, большой, на несколько квартир… а делатель отдаст нам его половину. И всем будет хорошо. Вы ничего не знаете». Да, я кое-чего не знаю! «Нам всем нужны деньги, Бабушка! А то нам скоро даже на то, чтобы готовить здесь на кухне еду, не хватит!» Кухня, подумала я: когда я была маленькой, у нас на кухне всегда пахло гвоздикой и корицей. «Если ничего не предпринять, то вы скоро останетесь здесь с Реджепом голодными. Эти двое ничем заниматься не будут. Бабушка. Фарук теперь каждый день пьет, Нильгюн — коммунистка, вы знаете об этом?» В детстве я вдыхала аромат корицы и ни о чем не знала, и даже не знала того, что нужно все знать, чтобы быть любимой. «Ответьте мне, Бабушка! Ради вашего же блага! Вы меня слышите?» Не слышу, потому что меня здесь нет. Лежу с закрытыми глазами и вспоминаю: мы варили варенье, пили лимонад и шербет. «Ответьте мне, Бабушка! Во что бы то ни стало ответьте мне!» Я ходила к дочкам Шюкрю-паши: здравствуйте, Тюркян, Шюкран и Нигян, здравствуйте! «Не хотите? Жить в этом развалившемся доме, в голоде и холоде, по-вашему, лучше, чем жить в теплой и красивой квартире?» Он подошел к моей кровати очень близко и стал раскачивать пружинную сетку с латунными спинками, чтобы напугать меня. «Проснитесь, Бабушка, немедленно откройте глаза, ответьте мне!» Глаза я не открываю и продолжаю качаться: я уже села в повозку, запряженную лошадьми, и еду к ним. Цок-цок-цок-цок. «Они уверены, что вы не хотите сносить этот дом! А между тем им тоже нужны деньги! Почему, как вы думаете, Фарука жена бросила? Из-за денег! Люди теперь думают только о деньгах, Бабушка!» Он продолжает раскачивать сетку. Цок-цок, шагали лошади, цок-цок, раскачивалась повозка. Лошадиные хвосты… «Бабушка, ответьте!..»… разгоняли мух. «Если вы не ответите, я не дам вам заснуть!» Я вспоминала, вспоминала, вспоминала… «Мне тоже нужны деньги, мне больше всех надо, ясно вам? Потому что я…» Господи, он сел ко мне на кровать. «Я не тот, кто намерен довольствоваться тем, что есть, как они. Мне противна эта страна дураков! Я собираюсь в Америку. Нужны деньги. Вы понимаете?» На меня пахнуло отвратительным запахом алкоголя из его рта, мне все ясно. «Сейчас вы мне скажете, Бабушка, да, скажете, что вы тоже хотите построить новый дом, и мы скажем остальным. Скажите „да", Бабушка!» Я молчала. «Почему вы не говорите? Потому что вы зависите от ваших воспоминаний?» Мои воспоминания — это я. «Мы перевезем все вещи в квартиру в новом доме! Ваш шкаф, ваши сундуки, вашу швейную машину, ваши тарелки, все перевезем. Бабушка, вам тоже понравится, вы понимаете это?» Я понимаю, какими прекрасными были те одинокие зимние ночи: когда безмолвие ночи было моим и все застывало! «Мы там повесим и этот дедушкин портрет! Ваша комната будет точно такой же, как эта. Ответьте мне хоть что-нибудь!» Я не ответила! «Господи, один пьяница и бездельник, другая — коммунистка, эта уже в детство впала, но я…»Я не слушаю!«…не собираюсь проводить всю жизнь в плену у этих идиотов, нет!» Я испугалась и почувствовала его холодную руку у себя на плече! Его слезливый голос зазвучал ближе, он умолял и дышал на меня алкоголем, а я вспоминала: рая нет, ада нет, а твое тело останется во тьме одиночества холодной как лед земли. Он продолжал упрашивать. Твои глаза засыплет земля, черви изглодают твои внутренности, твое тело сгниет. «Я умоляю вас, Бабушка!» В твоих мозгах будут суетиться муравьи, в легких будут ползать улитки, а в земле, что наполнит твое сердце, будут извиваться черви. Вдруг он замолчал, а затем спросил: «Почему мама и папа умерли, а вы — живете? Разве это правильно?» Я задумалась. Тебя кто-то сбил с толку. Опять решила — наверное, карлик рассказывает им обо всем! Я подождала еще немного, но больше он ничего не сказал. Он плакал, и на мгновение мне показалось, он тянет руки к моему горлу! Я подумала о своей будущей могиле. Он лег ко мне на кровать, не переставая плакать. Мне стало противно. Было трудно встать с кровати, но я встала, надела тапки, взяла палку, вышла из комнаты, подошла к лестнице и позвала: