Грэм Грин - Проигравший выручает все Страница 7

— У Боулза? Он никогда в жизни не давал в долг без обеспечения. Куда прижимистее Дрютера и Бликсона, вместе взятых, — не то они давным-давно заполучили бы его акции.

— Неужели ничего нельзя придумать?

— Можно, мадам. — Я поднял взгляд от моего остывающего кофе и увидел маленького человека в потертом, но франтоватом костюме и таких же ботинках. Нос у него, казалось, был больше остального лица; от жизненного опыта разбухли вены и потускнели глаза. Под мышкой он игриво держал тросточку, потерявшую наконечник, но зато с рукояткой в виде утиной головы.

— Прошу извинить мою непростительную навязчивость, — любезно прошепелявил он, — но кажется, вам не повезло в игре, а я, мосье и мадам, могу обнадежить вас весьма благой вестью.

— Да мы уже собрались уходить... — сказала Кэри. Потом она объяснила мне, что его библейская фраза вызвала у нее дрожь, ощущение чего-то бесовского, — дьявол любит цитировать Священное писание.

— Вам стоит остаться, потому что я храню в голове совершенную систему. И согласен ее вам уступить всего за десять тысяч франков.

— Вы просите невозможного, — сказал я. — У нас таких денег нет.

— Но вы ведь живете в «Отель де Пари». Я вас видел.

— Все дело в валюте, — поспешно сказала Кэри. — Вы же знаете, какие строгие правила у англичан.

— Тысячу франков.

— Нет, — сказала Кэри. — Простите.

— Знаете, на что я, пожалуй, пойду? — сказал я. — Угощу вас за нее выпивкой.

— Виски, — резко распорядился человечек.

Я слишком поздно сообразил, что виски стоит 500 франков. Он сел за столик, зажав коленями свою тросточку — казалось, будто утка пьет с ним на пару.

— Говорите, — сказал я.

— Рюмка уж очень маленькая.

— Другой не получите...

— Все очень просто, — сказал человечек, — как всякое великое открытие в математике. Ставите сперва на один номер, и когда он выигрывает, ставите выигрыш на противоположные шесть номеров. Для единицы это от тридцать первого до тридцать шестого; двойки — от тринадцатого до восемнадцатого; тройки...

— Почему?

— Уж поверьте, это так. Я пристально изучал игру много лет. За пятьсот франков я вам продам список всех выигравших номеров в прошлом июне.

— Ну, а если ваш номер не выпадет?

— Начинайте играть по системе только после того, как он выпадет.

— На это могут уйти годы.

Маленький человек встал, откланялся и сказал:

— Вот поэтому и нужен капитал. У меня его было мало. Если бы вместо пяти миллионов я обладал десятью, я не стал бы продавать свою систему за рюмку виски.

Он с достоинством удалился, постукивая тростью без наконечника по натертому полу; утка повернула к нам голову и будто не хотела уходить.

— По-моему, моя система лучше, — сказала Кэри. — Если той женщине она удается, то уж мне...

— Это попрошайничество. Я не хочу, чтобы моя жена попрошайничала.

— Я совсем недавняя жена. И не считаю это попрошайничеством, — ведь просишь не деньги, а фишки.

— Знаешь, о том, что этот человек говорил, стоит задуматься. Ведь вся задача — уменьшить проигрыши и увеличить выигрыши.

— Ну да. Но при моей системе я ничего не проигрываю.

Она пропадала чуть не полчаса, а потом вернулась почти бегом.

— Милый, брось свои каракули, я хочу домой.

— Это вовсе не каракули. Я отрабатываю одну идею.

— Милый, пойдем скорей, не то я сейчас заплачу.

Когда мы вышли, она потащила меня через парк, мимо залитых электричеством пальм и цветников, похожих на засахаренные фрукты.

— Милый, какая ужасная неудача!

— Что случилось?

— Я вела себя точно так же, что та женщина. Подождала, пока один из игроков не выиграл кучу денег, потом вроде как толкнула его локоть и сказала: «Дайте». Но он ничего мне не дал и только сердито сказал: «Ступай домой, к маме», а крупье на меня так поглядел... Тогда я подошла к другому столу. А там человек сказал: «Потом. Потом. На террасе». Понимаешь, он решил, что я — проститутка. И когда я попыталась попросить в третий раз, это было просто ужасно! Служитель, один из тех, кто подносит огонь, когда закуриваешь, тронул меня за руку и сказал: «Мне кажется, мадемуазель, что вам хватит на сегодня играть». И то, что он назвал меня мадемуазель, было еще ужаснее. Я хотела ткнуть ему в нос брачное свидетельство, но забыла его в ванной.

— В ванной?

— Да, в футляре для губки, — я почему-то никогда не теряю футляр для губки, у меня он уже уйму лет. Но плакать мне хочется не из-за этого. Милый, давай посидим тут, на скамейке. Я не могу плакать на ходу, это все равно что есть шоколад на открытом воздухе. Так задыхаешься, что теряешь вкус.

— Господи спаси, — сказал я. — Если у тебя произошло что-нибудь еще более страшное, говори, я хочу это знать. Ты пойми, мы тогда не сможем войти в казино, а я как раз придумал систему, настоящую систему.

— Нет, дорогой, все было не так страшно, как ты думаешь. Когда я выходила, служитель мило мне подмигнул. Он-то наверняка будет не против, если я туда приду, но я не пойду туда ни за что и никогда!

— Расскажи, что же все-таки произошло.

— Тот симпатичный молодой человек все видел.

— Какой молодой человек?

— Голодный молодой человек. Когда я вышла в вестибюль, он пошел за мной и так ласково мне сказал: «Мадам, я могу уделить вам только одну фишку в сто франков, но она ваша».

— Надеюсь, ты ее не взяла?

— Взяла, как я могла ему отказать? Он был такой вежливый, а к тому же ушел прежде, чем я успела его поблагодарить. Я разменяла ту фишку и потратила франки в автоматах у входа, извини, пожалуйста, что я реву, но я, честное слово, ничего не могу поделать, — он был такой ужасно вежливый и, наверное, ужасно голодный, видно, знает цену деньгам, не то неужели дал бы мне сто франков? А когда я выиграла пятьсот и стала его искать, хотела отдать ему половину, его уже не было.

— Ты выиграла пятьсот франков? Значит, будет чем заплатить завтра утром за кофе и рогалики?

— Милый, какой же ты мерзкий! Неужели ты не понимаешь, что теперь он всегда будет меня считать таким же старым чудищем, как Ласточкино Гнездо?

— Думаю, что он просто с тобой заигрывал.

— У тебя грязное воображение. Ничего подобного. Он чересчур голодный, чтобы заигрывать.

— Говорят, что голод возбуждает вожделение.

9

Мы все еще продолжали завтракать в отеле, чтобы не вызывать подозрений, но заметили, что робеем даже перед лифтером. Я всю жизнь не любил ливреи, — они напоминали мне, что в мире есть те, кто командует, и те, кем командуют, а теперь не сомневался, что все, кто носят ливрею, знают, что мы не можем заплатить по счету. Мы всегда брали с собой ключ от комнаты, чтобы не приходилось обращаться за ним к портье, а так как, приехав, мы обменяли все свои аккредитивы, нам не нужно было иметь дело с кассиром. Кэри обнаружила у подножья одной из лестниц небольшую забегаловку под названием «Бар таксистов», и мы там съедали свой второй завтрак и свой обед. Прошли годы, прежде чем мне снова захотелось съесть рогалик, и даже теперь я всегда пью чай, а не кофе. Но, съев в третий раз наш второй завтрак, мы при выходе из бара столкнулись с помощником портье нашего отеля. Он поклонился нам и прошел мимо, но я понял, что роковой час пробил.

Мы посидели в парке на послеполуденном солнцепеке, и я прилежно занялся проработкой своей системы, чувствуя, что время берет нас за глотку.

— Дай мне тысячу франков, — сказал я Кэри. — Мне надо произвести опыт.

— Милый, разве ты не знаешь, что у нас осталось всего пять тысяч? Скоро не будет денег даже на рогалики.

— Ну и слава богу. Меня от одного их вида мутит.

— Тогда давай перейдем на мороженое. Оно не дороже. И мы сможем переменить нашу диету: кофе-гляссе на второй завтрак, мороженое с клубникой на обед. Милый, как я хочу обедать!

— Если я вовремя доработаю систему, мы закажем бифштексы...

Я взял тысячу франков и пошел в «кухню». Держа листок в руке, я четверть часа внимательно следил за игрой, прежде чем сделать ставку, а потом тихонько, последовательно все проиграл, но когда у меня уже не осталось фишек, мои номера как раз стали выходить в предусмотренном порядке. Я вышел к Кэри и сказал:

— Тот чертяка был прав. Все дело в капитале.

Она печально заметила:

— Ты становишься таким, как они все.

— В каком смысле?

— Думаешь цифрами, цифры тебе даже снятся ночью, со сна произнес: «Ноль и ноль». А во время еды что-то пишешь на клочках бумаги.

— Ты называешь это едой?

— У меня в сумке четыре тысячи франков, надо, чтобы их хватило, пока не придет «Чайка». Играть мы больше не будем. В твою систему я не верю. Неделю назад ты говорил, что нельзя сорвать банк.

— Я тогда еще не изучил...

— Вот так и тот дьявол говорил, — он изучил! Скоро и ты будешь продавать свою систему за стаканчик виски.

Она встала и пошла в отель, но я остался сидеть. Я подумал, что жена должна верить в своего мужа до самой смерти, а мы с ней не женаты еще и недели; однако постепенно я стал понимать и ее точку зрения. Последние несколько дней я мало ей доставлял удовольствия своим обществом. Да и что за жизнь у нас была — боялись встретиться взглядом со швейцаром! С ним-то я как раз и встретился, входя в отель.