Герман Мелвилл - Тайпи (Шпет) Страница 7

Разнообразные и спутанные мысли терзали меня в продолжение ночи. Измученный Тоби спал тяжелым сном рядом со мной, а мне мешала заснуть боль в ноге, и я перебрал в уме все страшные последствия нашего положения. Тайпи или гаппары? Я вздрогнул, когда осознал, что уже не остается сомнения. Что готовила нам страшная судьба? Конечно, нам пока не причинили никакого зла, нас даже хорошо и гостеприимно встретили. Но можно ли положиться на изменчивые страсти, владеющие душой туземца?!

Возбужденный этими страшными думами, я только под утро погрузился в тревожную дремоту. Когда, проснувшись на середине какого-то ужасного сна, я вскочил, то увидал вокруг себя лица наклонившихся надо мною островитян. Был светлый день: дом был полон молодых женщин и девушек, фантастично разукрашенных цветами. Они смотрели на нас, не скрывая своего детского восторга и любопытства.

Позднее, когда число их сильно поредело, в дом вошел великолепный воин, слегка наклонив в низком проходе торчащие перья своего головного убора. Вид его был внушителен. Блестящие длинные, спадающие перья тропических птиц были расположены высоким полукругом на голове, а их концы закреплены полумесяцем из золотых бус, стягивавшим лоб. Вокруг шеи лежало несколько громадных ожерелий из клыков вепря, отшлифованных, как слоновая кость, и нанизанных так, что самые длинные падали на его широкую грудь. В дырки ушей вставлены два небольших и тонко отточенных зуба кашалота. Воин был опоясан тяжелыми кусками темно-красной таппы с висящими спереди и сзади сплетенными кистями, а кольца и браслеты, сделанные из человеческих волос, дополняли его одеяние. В правой руке он держал деревянное полукопье, полувесло почти пятнадцати футов в длину, с одним заостренным концом, а другим — отшлифованным, как лопасть весла. Наискось на поясе висела богато украшенная трубка, тростниковый чубук которой был выкрашен в красный цвет, а вокруг него, как и на самой чашке трубки, трепыхались маленькие флажки из тончайшей таппы. Но самым замечательным во внешности блистательного островитянина была искусная татуировка, расположенная по всему телу. Татуировка на лице была очень простая. Две широкие полосы, расходясь от темени, перекрещивали наискось оба глаза, затрагивая и веки, и спускались немного ниже ушей, где они соединялись с другой полосой, которая тянулась прямой линией вдоль губ и составляла основание треугольника.

Эта воинственная личность, войдя в дом, уселась на некотором расстоянии от нас. Всмотревшись в него внимательно, я подумал, что его черты мне знакомы. Как только он повернулся ко мне лицом и я снова увидел его необычайные украшения и встретил странный взгляд, под которым находился накануне, я тотчас же, несмотря на изменения в его внешности, узнал благородного Мехеви. Когда я обратился к нему, он сразу ответил, горячо приветствуя меня и, видимо, немало радовался эффекту, произведенному его костюмом.

После непродолжительной беседы, затрудненной непониманием языка (это, казалось, очень огорчало вождя), он заметил опухоль на моей ноге. Он подошел ко мне, осмотрел ногу с величайшим вниманием, а затем послал мальчика, стоявшего поблизости, с каким-то поручением. Через несколько минут юноша вернулся с пожилым туземцем. Его лысая голова блестела, как полированная поверхность кокосового ореха, а длинная серебристая борода доходила почти до пояса. Голову его охватывала повязка, сплетенная из листьев дерева ому; она была надвинута низко над бровями, по-видимому, для защиты его слабого зрения от блеска солнца. Одной рукой он опирался на длинную тонкую палку, похожую на жезл, с каким появляется на сцене театральный чародей, а в другой руке держал веер, сплетенный из зеленых листочков кокосовой пальмы. Развевающийся плащ из таппы, связанный на плече, свободно висел на сутулой фигуре и подчеркивал почтенность его вида.

Мехеви, приветствуя старика, указал ему на место между нами и затем попросил его осмотреть мою больную ногу. После старательного исследования лекарь начал орудовать; считая, вероятно, что болезнь лишила ногу всякой чувствительности, он начал щипать ее и бить так, что я буквально заревел от боли. Думая, что я с таким же успехом могу и сам производить щипки и пинки, я попытался воспротивиться такому способу лечения. Но было не так легко вырваться из когтей старого знахаря; он ухватился за мою несчастную ногу, точно уже давно стремился к этому, и, бормоча какие-то заклинания, продолжал свое дело, ударяя по ноге с такой силой, что мне казалось, я сойду с ума от боли. А Мехеви, из тех же побуждений, которые заставляют мать держать вырывающегося ребенка на кресле дантиста, удерживал меня своей могучей рукой и подбодрял злодея продолжать свои пытки.

Почти обезумевший от ярости и боли, я вопил на весь дом, а Тоби, пуская в дело все известные ему знаки и жесты, пытался положить конец моим мукам. Уступил ли мой истязатель просьбам Тоби или остановился просто от изнеможения — я не знаю, но он прекратил, наконец, свое лечение, и в тот же момент вождь отпустил меня. Я упал навзничь почти в беспамятстве от вынесенных страданий. Мой врач, оправившись от усталости после своих упражнений, как бы желая вознаградить меня за пережитые мучения, взял какие-то травы из сумки, подвешенной у него на груди, намочил их в воде и приложил к воспаленному месту. Наклонившись над моей ногой, он не то шептал заклинания, не то вел таинственную беседу с воображаемым демоном, помещающимся в икре моей ноги. Наконец, он завернул ногу в повязки из листьев и оставил меня в покое.

Мехеви вскоре встал, чтобы уйти; но перед уходом он властным тоном говорил с одним из туземцев, которого называл Кори-Кори, и насколько я мог понять из его речи, поручил меня его заботам и вниманию.

Мехеви наконец ушел, за ним врач, и к закату солнца мы были оставлены лишь с десятью или двенадцатью туземцами, составлявшими то семейство, членами которого стали теперь и мы с Тоби. Я лежал, боясь двинуться, чтобы не разбередить снова ногу, и стал рассматривать устройство нашего дома. Он стоял не прямо на земле, а на возвышении, сложенном из больших камней и достигавшем приблизительно восьми футов в высоту. Спереди оставалась узкая полоса, где дом не доходил до края каменной кладки (называемой туземцами пай-пай); огороженная с этой стороны небольшим тростниковым плетнем, она являлась чем-то вроде веранды. Остов дома был построен из больших бамбуковых стволов, поставленных вертикально и скрепленных вместе поперечными балками, перевязанными ремнями из коры. Задняя сторона постройки, сделанная из поставленных в ряд кокосовых ветвей, переплетенных тонкими листьями, отклонялась несколько от вертикали и возвышалась футов на двадцать от поверхности каменной кладки; а покатая крыша, настланная из длинных заостряющихся пальмовых листьев, круто наклонялась, не доходя футов на пять до земли. С карниза крыши по фасаду дома свешивались подвески наподобие кистей. Фасад был сделан из легкого и изящного тростника вроде искусного плетня, украшенного пестрыми перевязками, которые сдерживали различные части этого фасада.

В длину это живописное строение тянулось почти на двенадцать ярдов, тогда как в ширину в нем не было и двенадцати футов. Чтобы пройти в узкое отверстие в передней стене дома, приходилось низко нагибаться. В самой комнате лежали два длинных, совершенно прямых и хорошо отполированных ствола кокосовой пальмы, тянувшиеся во всю длину жилища; один из них прилегал вплотную к задней стене, а другой лежал параллельно на расстоянии приблизительно двух ярдов; промежуток между ними был застлан множеством красиво сделанных циновок. Этот промежуток являлся общим ложем и местом для отдыха местных жителей, соответствуя диванам восточных стран. Здесь спят ночью и праздно лежат большую часть дня.

Под самой крышей висело несколько больших тюков, завернутых в грубую таппу; там хранились праздничные костюмы и различные части одежды. Вдоль стены были расставлены копья, дротики и другое оружие островитян. Снаружи, на площадке перед домом, построен маленький навес, служивший кладовой или чуланом, куда прятались различные предметы домашнего обихода. В нескольких шагах от дома стоял большой сарай, построенный из кокосовых ветвей, где занимались обычно приготовлением «пои-пои» и прочими кулинарными операциями.

ГЛАВА V

Главой семейства, в которое мы с Тоби так неожиданно попали, являлся Кори-Кори. На вид ему казалось лет двадцать пять; ростом он был в шесть футов, крепко и хорошо сложен и обладал самой странной внешностью. Голова его старательно обрита за исключением двух круглых местечек в доллар величиной на темени, где волосы удивительной длины были завязаны в два торчащих узла, придававших ему вид существа, украшенного рогами. Его борода и усы, повыдерганные почти всюду, висели только небольшими кисточками с верхней губы и с подбородка.