Кальман Миксат - Том 4. Выборы в Венгрии. Странный брак Страница 7

— Смотри, найдет коса на камень.

— Смелость города берет!

Старая баронесса неодобрительно покачала головой.

— Как ни плети паутину, камень самую крепкую прорвет, запомни это, Клара!

Но дочь отвернулась упрямо.

— У тебя ни капли выдержки нет, мама, ты хочешь, чтоб жареные голуби сами тебе в рот влетали, да еще нашпигованные!

— Ну, твоего голубка я и на необитаемом острове не пожелаю.

— Дело вкуса.

— Язычок придержала бы, востер больно.

— В тебя уродилась, мамочка.

Так частенько пикировались маменька с дочкой, которая за последние две-три недели совершенно излечилась от своего катара. Лицо у нее посвежело, порозовело — сделалось совсем как «фаршированный голубочек», по определению одного ее поклонника, офицера, а гибкое, стройное тело целых десять кило прибавило, судя по санаторным весам.

— Если б еще питание получше! — жаловалась баронесса доктору. — А то здесь бог знает чем кормят. В следующий раз, если жива буду, со своим поваром приеду.

Доктор при этих словах быстро поправил очки, а Клара поблагодарила мать растроганным взглядом: «Спасибо за помощь, мамочка».

К приксдорфским рестораторам баронесса Бланди вообще питала непреодолимое отвращение, искренне радуясь, что раскусила их махинации и по погоде может предсказать меню на завтра. Ветрено было — она яблочные пироги пророчила, потому что много яблок зеленых посбивало; дождь лил — и она была готова поклясться, что «кайзершмарн» * сделают: не станут же эти живодеры выбрасывать булочки, размокшие на столах.

Никакого особого любопытства к личным делам баронессы герой наш не выказывал. Трудно сказать почему: из благовоспитанности или просто из равнодушия. Кто он: тонкая бестия или Бланди его вообще не интересуют? Кларика много раз задавалась этим вопросом.

Но так как баронесса сама была разговорчива, ему волей-неволей довелось узнать кое-что. Иногда он и сам спрашивал, но только если разговор наводил его на это.

Так он узнал, что Бланди живут в Клагенфурте (плохо дело: Клагенфурт — это вице-Грац, город важничающих бедняков); что барон Бланди изволил отойти в лучший мир несколько лет назад (если вообще существовал — на водах поневоле Фомой неверующим станешь!); что баронесса часто гостила в Венгрии у бездетного брата — и тут мимоходом было упомянуто, что Клара его крестница и единственная наследница. Ах, бедняжка, как жаль, что она женщина!

Доктор вежливо полюбопытствовал, почему уж так жаль.

— Товар такой у ее дяди, — усмехнулась баронесса, — только для мужчин годится.

— Он торговец?

— Скорее, фабрикант.

Доктор не допытывался больше, подумав, что дядя, наверное, фабрикант курительных трубок. Баронесса, словно угадав его мысли, добавила, обращаясь к дочери:

— А спрос-то ведь растет на дядину продукцию. Сегодня уже по двадцать тысяч штука идет.

Но доктор не расспрашивал, решив, вероятно, ну, значит, судостроитель, и удовлетворясь этим.

— Зря только порох переводить, — не преминула заметить баронесса по его уходе — вполне резонно, впрочем. — Ни огня тебе, ни дыму.

— Ничего, мамочка, и сырой табак загорается. Уж я-то знаю, сколько раз пробовала. Просто спичек побольше нужно — вот и все.

— Сегодняшняя не загорелась.

— Мало фосфора было.

Дело же заключалось в том, что упоминание о фабриканте очень благоприятно повлияло на доктора Катанги — но только в одном определенном смысле. Виды его на Бланди не шли дальше гонорара. «Если у этих Бланди дядя фабрикант, значит — они люди надежные, хотя с таким же успехом и князя Лобковица * можно в свои дядья произвести. Но, в общем, это реально, и я должен кругленькую сумму получить». Нечто в этом роде вертелось у него в голове.

Но сколько именно? Наш герой на пятьдесят форинтов рассчитывал: это прилично, хоть и не по-княжески, — широким жестом была бы сотня.

А она, видит бог, ему нужна. От сорока пятидесятифоринтовых билетов, которые он привез из Кашши, только один оставался — «последний из могикан». Через пару деньков нечем будет машину подмазать, и она встанет.

Правда, именно врачу легче всего выжать новую смазку, заявив больному: «Вы поправились, завтра можете уезжать», — а если тот не прочь еще остаться для собственного удовольствия, припугнуть: «Этот климат вам вреден», — за чем последует неизменный конверт с деньгами. Но для этого пациенты нужны, а у доктора Катанги их, кроме Бланди, всего четверо-пятеро было, да и те недавние.

Ничего другого не оставалось, как в один прекрасный день отправить Бланди домой.

— Барышня уже здорова. Врачебная помощь ей больше не нужна.

В голосе его даже печаль послышалась. Как-никак Клара — его первая пациентка; к ней он питал своего рода слабость. Не мешало бы ей, конечно, еще недельку-другую здесь, среди сосен, провести, а вот приходится отсылать. Что поделаешь? Нужда заставляет.

Клара, казалось, не вынесет удара.

— Как? — меняясь в лице, промолвила она. — Мы вам уже надоели?

— Еще что выдумали, — весело, но с невольным смущением и досадой ответил доктор. — Просто для меня важнее всего ваше драгоценное здоровье. Здешний воздух вам уже не на пользу. Дни теперь короткие, вечера сырые из-за росы — это вредно для вас. Все целительное и полезное вы, как пчела из цветка, из Приксдорфа извлекли — оставьте же здесь все губительное.

— Совершенно справедливо, господин доктор, — одобрила баронесса. — На той неделе мы уезжаем.

— Нет, даже такой отсрочки я вам дать не могу. Лучше поезжайте куда-нибудь для окончательной поправки.

— Куда бы вы советовали?

— В Венгрию, например. В эту пору лучше всего Алфёльд *.

— А если в Трансильванию?

— Гм. Не возражаю. В деревню или в город?

— В маленький городок.

Девушка вопросительно подняла на мать полные слез глаза.

— К дяде Яношу поедем, — сказала та, словно ей в объяснение.

Доктор заметил слезы на глазах у Клары и сам расчувствовался, отвел взгляд.

— Я вижу, вам жалко расставаться с Приксдорфом… да и мне жаль, что вы уезжаете; но здоровье прежде всего.

Итак, было решено, что послезавтра Бланди едут.

На другой день доктор, продолжая свои мнимые визиты по городу, чуть не каждые полчаса заезжал домой — посмотреть, нет ли Бланди с гонораром. Только студентом, бывало, поджидал он почтальона с таким нетерпением.

Полдень минул — никого. Дело уже к вечеру стало подвигаться, а они не шли…

— Не были, Мишка?

— Нет.

— Ты все время здесь?

— Все время.

— Никуда не выходил — хоть на минутку? Только не ври, мерзавец!

— Никуда.

— А ну, дыхни!

Лакей послушно дыхнул на хозяина, но палинкой * не пахло; значит, дома сидел.

— Ничего не понимаю.

Герой наш пришел в сильнейшее возбуждение. Чего доброго, они совсем… но он даже мысли такой не допускал. Это было бы ужасно: назавтра несколько срочных платежей, а денег нет. Правда, и нужно-то всего несколько форинтов, но какая разница? Иногда какого-нибудь совка угля не хватает, а насмерть можно замерзнуть.

Он уже хотел ехать в «Мраморную богиню», узнать, в чем дело; но вдруг в аллее напротив увидел Клари.

На ней было легкое черное платье с кружевами и того же цвета соломенная шляпка, украшенная двумя крохотными подсолнухами. Только сейчас доктор заметил, как она изящна. Стройная, высокая, грациозная, точно молодая лань.

— Как удачно, что я вас застала, — направляясь прямо к нему, сказала она, и легкий румянец окрасил ее нежные щеки.

— Зайдете, может быть?

— Нет, не буду вас отрывать от ваших больных. Я только попрощаться пришла…

— Да, да, вы ведь завтра уезжаете…

— …и передать вот эту безделицу от мамы.

И она протянула доктору бумажный сверточек, который тот с элегантной небрежностью опустил в карман.

— Примите это как чисто символический знак нашей неоплатной благодарности вам, — уже почти с ненатуральным умилением продолжала девушка. — О, если б я могла отблагодарить вас лучше! Ведь вы спасли мне жизнь, и она по праву принадлежит вам.

— Я только сделал, что мог. Когда вы завтра едете?

Он перебил ее, чтобы перевести разговор в русло банальных фраз, в которые хорошо одетые люди привыкли облекать свои денежные дела.

— С дневным поездом.

— Тогда я еще утром засвидетельствую свое почтение. Но вы даже не присядете?

Под высокими соснами дворика стояли удобные скамейки сами приглашавшие присесть и поболтать. Клара меланхолически покачала головой.

— Нет, не присяду, — с безграничной печалью промолвила она безвольно, томно опустив руки.

— Уж не хотите ли вы сна меня лишить, как у нас в Венгрии говорят?

— Да, хочу.

И, нежно улыбнувшись, она сделала не то шаловливый, не то укоризненный реверанс и убежала, оставив доктора в полном недоумении.