Ивлин Во - Возвращение в Брайдсхед Страница 71

Постепенно становилось очевидно, что лорд Марчмейн их видеть не намерен. Брайдсхед без супруги был допущен для краткого прощания, после чего они отбыли. «От нашего пребывания здесь нет никакой пользы, — пояснил Брайдсхед. — И оно болезненно для Берил. Если станет хуже, мы приедем».

Приступы делались длительнее и наступали всё чаще; была приглашена сиделка. «В жизни не видела такой комнаты, — возмутилась она. — Ни в одном доме нет ничего подобного. Подумать только, никаких удобств». Она сделала попытку переместить больного наверх, где в кранах — как она привыкла — была вода, где можно было оборудовать комнатку и для нее самой и где стояли «нормальные» кровати, которые можно обойти и дотянуться до пациента; но лорд Марчмейн не пожелал об этом и слышать. Еще через некоторое время, когда ночи и дни стали для него неразличимы, появилась и вторая сиделка; из Лондона опять приехали специалисты; был прописан еще один сильнодействующий препарат, но, видно, тело больного уже устало от лекарств и никак не отзывалось на новое лечение. А вскоре хороших полос вообще больше не стало, а были только короткие колебания в скорости, с какой шло ухудшение.

Вызвали Брайдсхеда. Были пасхальные каникулы, и Берил осталась со своими детьми. Он приехал один и, молча постояв несколько минут перед отцом, который молча сидел и смотрел на него, вышел из комнаты и, возвратясь в библиотеку, где мы все сидели, сказал: «Папе нужен священник».

Тема эта затрагивалась не впервые. Еще раньше, вскоре по приезде лорда Марчмейна домой, ему нанес визит священник местного прихода (после того, как закрыли Брайдсхедскую часовню, в Мелстеде появилась новая приходская церковь). Тогда Корделия выпроводила его с вежливыми извинениями, но после его ухода сказала: «Еще не время. Он еще папе не нужен».

При этом присутствовали Джулия, Кара и я; каждому из нас было что сказать по этому поводу; каждый из нас начал было что-то говорить, потом раздумал, и сказано ничего не было. В разговорах вчетвером к этой теме больше не возвращались, но с глазу на глаз со мной Джулия сказала:

— Чарльз, я предвижу серьезные церковные затруднения.

— Неужели они не дадут ему умереть спокойно?

— Для них «спокойно» — это нечто совсем другое.

— Это было бы надругательством. Никто не мог бы яснее доказать всей своей жизнью собственного отношения к религии. И вот теперь, когда ум его слабеет и сил бороться становится всё меньше, они сбегутся и объявят, что он раскаялся на одре смерти. Раньше я всё же питал какое-то уважение к их церкви. Но если они это сделают, я буду знать: всё, что говорят о них глупые, тупые люди, правда! Это действительно сплошное суеверие и мошенничество. — Джулия молчала. — Ты не согласна? — Джулия всё так же хранила молчание. — Ты разве не согласна?

— Не знаю, Чарльз. Просто не знаю.

С тех пор, хотя вслух ничего не произносилось, я чувствовал, что эта проблема постоянно присутствует и растет с каждой неделей болезни лорда Марчмейна; я сознавал это, когда Корделия уезжала по утрам к ранней обедне, и потом, когда вместе с ней стала ездить Кара: я видел маленькое облачко, не более человеческой ладони величиной, которое должно было разрастись и разразиться штормом.

И вот теперь Брайдсхед на свой неуклюжий, беспощадный лад высказал всё прямо.

— Ах, Брайди, ты думаешь, он согласится? — вздохнула Корделия.

— Об этом я позабочусь, — ответил Брайдсхед. — Завтра же приведу к нему отца Маккея.

Облака сгущались, но гроза еще не разразилась: никто из нас не сказал ни слова. Кара и Корделия вернулись к больному; Брайдсхед поискал себе книгу, нашел и оставил нас.

— Джулия, — сказал я, — как нам остановить этот балаган?

Она сначала не ответила, потом, помолчав, спросила:

— Зачем?

— Ты знаешь не хуже меня. Это… это просто недостойная затея.

— Кто я такая, чтобы возражать против недостойных затей? — грустно сказала она. — Да и какой вред от этого может быть? Давай спросим доктора.

Мы спросили доктора, он ответил:

— Трудно сказать. Конечно, это может его встревожить; с другой стороны, я знал случаи, когда это оказывало на больного удивительно успокаивающее действие, а в одном случае даже имело несомненный стимулирующий эффект. И, как правило, это служит большим утешением для близких. Так что, мне кажется, решение здесь за лордом Брайдсхедом. Имейте в виду, что оснований торопиться нет никаких. Сегодня лорд Марчмейн очень слаб; завтра он может опять почувствовать себя вполне сносно. Разве в таких случаях не принято немного повременить?

— От него не очень-то много помощи, — сказал я Джулии, когда мы ушли.

— Помощи? Право, я не вполне понимаю, почему ты так хлопочешь о том, чтобы мой отец не получил последнего причастия.

— Потому что это сплошное шаманство и лицемерие.

— Да? Во всяком случае, оно существует уже две тысячи лет. И непонятно, какой смысл вдруг теперь негодовать по этому поводу. — Голос ее зазвенел; последние месяцы она легко приходила в ярость. — Бога ради, напиши в «Тайме», выйди и произнеси речь в Гайд-парке, устрой уличные беспорядки под лозунгом «Долой папизм!» Только меня, пожалуйста, оставь в покое. Какое дело тебе или мне — повидается ли мой отец со священником здешнего прихода?

Мне были знакомы эти приступы озлобления у Джулии, как тогда, при луне у фонтана, и я смутно различал даже их истоки; я знал, что слова тут бессильны. Да я и не мог произнести никаких слов, ибо ответ на ее вопрос еще не созрел, еще покоился в моей душе туманным предчувствием, что здесь решается судьба не одной души, что на высоких склонах уже пришли в движение пласты снега.

На следующее утро к завтраку спустились Брайдсхед и я; с нами завтракала ночная сиделка, только что освободившаяся с дежурства.

— Он сегодня гораздо бодрее, — сообщила она. — Прекрасно спал почти три часа. Когда пришел Гастон с бритвенным прибором, он был очень разговорчив.

— Превосходно, — сказал Брайдсхед. — Корделия поехала к обедне. Она привезет отца Маккея еще к завтраку.

С отцом Маккеем я встречался несколько раз; это был немолодой коренастый и добродушный ирландец из Шотландии, и он имел обыкновение каждый раз, когда мы встречались, задавать мне такие вопросы: «Как вы находите, мистер Райдер, художник Тициан более артистичен, чем художник Рафаэль, или нет?»; более того, он запоминал мои ответы, приводя меня этим в еще большее смущение: «Если вернуться, мистер Райдер, к тому, что вы сказали в прошлый раз, когда я имел удовольствие вас видеть, и беседовать с вами, правильно ли будет заключить, что художник Тициан…» И под конец обычно делал замечание наподобие нижеследующего: «Да, это великое благо для человека — иметь такие таланты, как у вас, мистер Райдер, и время, чтобы развивать их». Корделия прекрасно ему подражала.

В это утро он плотно позавтракал, проглядел заголовки в газете и наконец профессионально бодрым голосом произнес:

— А теперь, лорд Брайдсхед, наш страдалец уже, наверное, готов повидаться со мной, как вы думаете?

Брайдсхед повел его к больному; Корделия пошла следом, и я остался за столом один. Не прошло и минуты, как за дверью опять послышались голоса всех троих:

— …могу только извиниться.

— …бедный страдалец. Поверьте мне, всё потому, что он увидел новое лицо, в этом всё дело — в неожиданности. Это так понятно.

— …отец, простите… привезти вас так издалека, и вот…

— Не думайте об этом, леди Корделия. Да в меня бутылки швыряли. Дайте ему время. Я знаю случаи, когда и хуже бывало, а как прекрасно умирали. Молитесь за него… Я приеду еще… а теперь, если позволите, я нанесу краткий визит миссис Хокинс. Да, конечно, я прекрасно знаю к ней дорогу.

Корделия и Брайдсхед вошли в столовую.

— Как я понимаю, визит к больному не увенчался успехом?

— Не увенчался. Корделия, ты отвезешь отца Маккея домой, когда он спустится от няни? Я должен позвонить Берил и узнать, когда я ей буду нужен.

— Брайди, это было ужасно. Что нам теперь делать?

— Мы сделали всё возможное на сегодняшний день. — И Брайдсхед вышел из комнаты.

Лицо Корделии было серьезно; она взяла с тарелки кусочек ветчины, обмакнула в горчицу и съела.

— Всё Брайди, — сказала она. — Я знала, что ничего не выйдет.

— Что произошло?

— Хотите знать? Мы вошли к нему гуськом, Кара читала папе газету. Брайди сказал: «Я привел к тебе отца Маккея», а папа сказал: «Отец Маккей, боюсь, вас привели сюда по недоразумению. Я не при смерти, и я уже двадцать пять лет не являюсь практикующим членом вашей церкви. Брайдсхед, покажи отцу Маккею, как отсюда выйти». И тогда мы трое сделали поворот кругом и вышли, и я слышала, как Кара возобновила чтение газеты; вот, дорогой Чарльз, и всё.

Я принес это известие Джулии, которая еще лежала в постели; здесь же стоял поднос из-под завтрака и валялись газеты и конверты.