Марк Твен - Собрание сочинений в 12 томах. Том 10 Страница 73

Потом я пустился в обратный путь. И вдруг я заметил воз с капустой, тащившийся мне навстречу. Если чего-нибудь не хватало, чтоб довести опасность до предела, так именно этого. Фермер с возом занимал середину улицы, и с каждой стороны воза оставалось каких-нибудь четырнадцать — пятнадцать ярдов свободного места. Окликнуть его я не мог — начинающему нельзя кричать: как только он откроет рот, он погиб; все его внимание должно принадлежать велосипеду. Но в эту страшную минуту мальчишка пришел ко мне на выручку, и на сей раз я был ему премного обязан. Он зорко следил за порывистыми и вдохновенными движениями моей машины и соответственно извещал фермера:

— Налево! Сворачивай налево, а не то этот осел тебя переедет.

Фермер начал сворачивать.

— Нет, нет, направо! Стой! Не туда! Налево! Направо! Налево, право, лево, пра… Стой, где стоишь, не то тебе крышка!

Тут я как раз заехал подветренной лошади в корму и свалился вместе с машиной. Я сказал:

— Черт полосатый! Что ж ты, не видел, что ли, что я еду?

— Видеть-то я видел, только почем же я знал, в какую сторону вы едете? Кто же это мог знать, скажите, пожалуйста? Сами-то вы разве знали, куда едете? Что же я мог поделать?

Это было отчасти верно, и я великодушно с ним согласился. Я сказал, что, конечно, виноват не он один, но и я тоже.

Через пять дней я так насобачился, что мальчишка не мог за мной угнаться. Ему пришлось опять залезать на забор и издали смотреть, как я падаю.

В одном конце улицы было несколько невысоких каменных ступенек на расстоянии ярда одна от другой. Даже после того, как я научился прилично править, я так боялся этих ступенек, что всегда наезжал на них. От них я, пожалуй, пострадал больше всего, если не говорить о собаках. Я слыхал, что даже первоклассному спортсмену не удастся переехать собаку: она всегда увернется с дороги. Пожалуй, это и верно; только мне кажется, он именно потому не может переехать собаку, что очень об этом старается. Я вовсе не старался переехать собаку. Однако все собаки, которые мне встречались, попадали под мой велосипед. Тут, конечно, разница немалая. Если ты стараешься переехать собаку, она сумеет увернуться, но если ты хочешь ее объехать, то она не сумеет верно рассчитать и отскочит не в ту сторону, в какую следует. Так всегда и случалось со мной. Я наезжал на всех собак, которые приходили смотреть, как я катаюсь. Им нравилось на меня глядеть, потому что у нас по соседству редко случалось что-нибудь интересное для собак. Немало времени я потратил, учась объезжать собак стороной, однако выучился даже и этому.

Теперь я еду, куда хочу, и как-нибудь поймаю этого мальчишку и перееду его, если он не исправится.

Купите себе велосипед. Не пожалеете, если останетесь живы.

ЭДВАРД МИЛЗ И ДЖОРДЖ БЕНТОН

Быль

Эти двое были друг другу родственники, правда дальние, — как говорится, седьмая вода на киселе. Оба остались сиротами в младенческом возрасте и были усыновлены бездетными супругами Брантами, которые быстро привязались к ним. Бранты любили повторять: «Будь честен и чист душой, трезв, трудолюбив и внимателен к людям, тогда успех в жизни тебе обеспечен». Мальчики слышали эту сентенцию, наверное, тысячу раз, задолго до того, как начали понимать ее смысл; они знали ее наизусть еще до того, как выучили «Отче наш»; она была написана над дверью детской, и по ней они чуть ли не учились читать. Ей суждено было стать основой жизненных правил Эдварда Милза. Иногда Бранты, слегка меняя последние слова, говорили так: «Будь честен и чист душой, трезв, трудолюбив и внимателен, и у тебя никогда не будет недостатка в друзьях».

Маленький Милз был радостью для окружающих. Когда он не вовремя хотел конфетку, он выслушивал, почему сейчас это не полагается, и больше не просил. Когда маленький Бентон хотел конфетку, он ревел не умолкая, пока не получал ее. Маленький Милз относился бережно к своим игрушкам, маленький Бентон уничтожал свои мгновенно и потом начинал так противно капризничать, что ради спокойствия в доме приходилось просить Эдварда, чтобы тот уступил ему свой волчок или лошадку.

Когда мальчики подросли, содержать Джорджи стало накладно: он очень неаккуратно носил свои вещи, а потому частенько щеголял во всем новом, чего нельзя было сказать об Эдди. Дети росли быстро, и на Эдди приемные родители не могли нарадоваться, а Джорджи постоянно внушал им тревогу. Если Эдди просил разрешения покататься на коньках, или пойти купаться, или отправиться на пикник в лес за ягодами или в цирк, достаточно было ему услышать в ответ: «Мне бы не хотелось, чтобы ты шел», — и он тут же отказывался от любого из детских удовольствий. Но на Джорджи никакие слова не действовали, и уж коли он чего пожелал, приходилось ему уступать, иначе он бы все равно сделал по-своему. Разумеется, ни один мальчишка не плавал так много, не ходил так часто на каток и в лес за ягодами, ни одни не жил так весело, как он. Добрые Бранты не позволяли ребятам играть летом после девяти часов вечера: в это время они должны были ложиться спать. Эдди честно выполнял наказ, а Джорджи вылезал через окно около десяти часов и разгуливал до полуночи. Казалось, его невозможно отучить от этой дурной привычки, но Бранты в конце концов нашли способ удерживать Джорджи дома, подкупая его яблоками и камешками для игры. Добрые Бранты тратили уйму времени и сил на бесполезные попытки как-нибудь образумить мальчика. «Вот Эдди, — говорили они со слезами умиления, никаких хлопот не доставляет, такой хороший, внимательный, идеальный ребенок во всех отношениях!»

Когда настало время подумать о работе, ребят отдали в учение. Эдвард пошел охотно, а Джорджа пришлось задабривать и уговаривать. Эдвард трудился упорно и добросовестно и в скором времени избавил родителей от расходов на его содержание; и Бранты и хозяин хвалили Эдварда. А Джордж сбежал, и мистеру Бранту стоило немало хлопот и денег разыскать его и водворить на место. Скоро он опять сбежал — новые расходы и новые хлопоты! Он сбежал и в третий раз, утащив к тому же у хозяина несколько ценных вещиц. Опять неприятности, опять расходы для мистера Бранта, причем потребовалось много усилий, чтобы упросить хозяина не привлекать вора к суду.

Эдвард работал весьма старательно, и в скором времени хозяин сделал его своим компаньоном. А Джордж никак не исправлялся, безмерно огорчая этим своих престарелых благодетелей, чьи любящие сердца были поглощены одной заботой: удержать его от гибели. Эдварда еще в детские годы увлекали воскресная школа, дискуссионные клубы, сбор разных пожертвований в пользу миссионеров, общества по борьбе с курением табака, по борьбе с богохульством и т. п. Став взрослым, он сделался скромным, но верным и надежным помощником церкви, а также различных обществ трезвости и прочих организаций, стремящихся сделать людей лучше и благороднее. И никто не удивлялся, не ахал, ибо такое поведение все считали для Эдварда «совершенно естественным».

Но вот старики умерли. В завещании они еще раз декларировали любовь к Эдварду и гордость за него, по кое свое скромное состояние оставили Джорджу, поскольку он «в этом нуждался», между тем как судьба Эдварда, «благодаря щедрому провидению», сложилась иначе. Правда, наследство было оставлено Джорджу с одним условием: он должен выкупить долю компаньона Эдварда, а если почему-либо этого не сделает, то деньги должны быть переданы благотворительной организации под названием «Общество друзей тюремных заключенных». Старики оставили также письмо дорогому сыну Эдварду, в котором умоляли его взять на себя присмотр за Джорджем, помогать ему и защищать от бед, как это делали при жизни они.

Сознавая свой долг, Эдвард вынужден был согласиться, и Джордж стал его компаньоном. Нельзя сказать чтобы это был ценный компаньон: он и раньше выпивал, а теперь превратился в заядлого пьяницу, о чем свидетельствовали его глаза, да и вся физиономия. Эдвард уже давно ухаживал за одной милой девушкой, обладавшей золотым сердцем. Они нежно любили друг друга, и… Джордж начал со слезами домогаться ее руки, и в конце концов она пришла к Эдварду и сказала, плача, что осознала свой высокий, священный долг и не позволит своим эгоистическим желаниям взять над ним верх: она должна обвенчаться с «бедняжкой Джорджем» и «обратить его на путь истины». Это разобьет ее сердце, непременно разобьет, но долг превыше всего! Итак, она вышла замуж за Джорджа, едва не разбив и сердце Эдварда, и свое собственное. Эдвард с трудом оправился от этого удара и женился на другой девушке, которая тоже оказалась весьма достойной молодой особой.

В обеих семьях появились дети. Мэри делала все, что могла, чтобы исправить своего супруга, но эта задача была ей не под силу. Джордж продолжал пьянствовать и взял себе в привычку обижать ее и детей. Многие добрые люди тоже старались повлиять на Джорджа — и старались давно, но тот лишь выслушивал знакомые речи, не меняя, однако, своего поведения, — наоборот, у ней. прибавился еще один порок — картежничество. Он залез в долги и, пользуясь кредитом своей фирмы, начал тайно занимать деньги; в этих операциях он зашел столь далеко, что в одно прекрасное утро явился шериф и описал все имущество фирмы, после чего оба компаньона остались без гроша.