Эрих Мария Ремарк - Три товарища Страница 8

Во второй половине дня я под каким-то предлогом отправился домой. Мое свидание с Патрицией Хольман было назначено на пять часов, но в мастерской я об этом ничего не сказал. И не потому, что хотел что-то утаить. Просто все это вдруг показалось мне самому довольно неправдоподобным.

Она попросила меня прийти в какое-то неизвестное мне кафе. От кого-то я слышал, что оно небольшое, но элегантное и уютное. Не ожидая ничего плохого, я поехал туда. Но, едва переступив порог, я испуганно остановился. Помещение было переполнено на редкость словоохотливыми женщинами. Я попал в типичную дамскую кондитерскую.

С трудом мне удалось захватить только что освободившийся столик. Испытывая чувство неловкости, я осмотрелся. Из мужчин, кроме меня, здесь были еще только двое, но они мне не понравились.

– Кофе, чай, шоколад? – осведомился кельнер и салфеткой смахнул мне на костюм разбросанные по столешнице крошки от пирожных.

– Двойной коньяк, – ответил я.

Он принес его. А заодно приволок группу любительниц кофе, искавших, где бы им сесть. Их возглавляла атлетического телосложения дама уже весьма зрелого возраста. На ней была шляпка с траурным крепом.

– Вот, пожалуйста, четыре места, – проговорил кельнер и указал на мой столик.

– Простите! – ответил я. – Столик не свободен. Я здесь ожидаю кое-кого.

– Не полагается, сударь! – сказал кельнер. – В эти часы у нас нельзя резервировать места.

Я посмотрел на него. Затем перевел взгляд на корпулентную даму, стоявшую теперь вплотную у столика, крепко ухватившись за спинку стула. Приглядевшись к ее лицу, я решил не сопротивляться. Дама была полна такой решимости завоевать столик, что даже артиллерийский залп не поколебал бы ее.

– Тогда не могли бы вы по крайней мере принести мне еще один коньяк? – с досадой обратился я к кельнеру.

– Слушаюсь! Опять двойной?

– Да.

– Пожалуйста! – Он поклонился мне. – Ведь столик-то на шесть персон, сударь! – как бы извиняясь, добавил он.

– Ладно, пусть! Только поскорее принесите мне коньяк.

Дама, поразившая меня своими могучими телесами, видимо, состояла членом какого-нибудь клуба трезвенниц. Она уставилась на мою рюмку с таким отвращением, словно это была протухшая рыба. Чтобы позлить ее, я заказал еще рюмку и, в свою очередь, уставился на ее крупнокалиберные формы. Но внезапно все происходящее представилось мне в каком-то совершенно дурацком свете. Чего ради я приплелся сюда? Чего хотел от девушки, которую ожидал? Я даже сомневался, узнаю ли ее среди всей этой кутерьмы и гула. С недобрым чувством к самому себе я единым духом выпил рюмку.

– Салют! – сказал кто-то за моей спиной.

Я вскочил на ноги. Она стояла передо мной и улыбалась.

– А вы, я вижу, не теряете времени даром!

Я поставил рюмку, которую все еще держал в руке, на столик. Я растерялся. Девушка выглядела совсем иной, чем запомнилась мне. Среди этого множества упитанных баб, поглощающих пирожные, она казалась стройной юной амазонкой, холодной, сияющей, уверенной в себе и неприступной. «Ничего у меня с ней не выйдет», – подумал я и сказал:

– Как же это вы возникли здесь, как привидение?

Я ни на секунду не спускал глаз с дверей.

Она указала направо:

– Там есть другой вход. Но я опоздала. А вы давно уже ждете?

– Не более двух-трех минут. Я тоже пришел только что.

Компания за моим столиком умолкла. Затылком я чувствовал оценивающие взгляды этих четырех солидных матерей семейств.

– Мы останемся здесь? – спросил я.

Девушка посмотрела на столик, огляделась вокруг, и ее губы смешливо искривились.

– Вероятно, все кафе на один лад.

Я покачал головой:

– Лучше, когда они пустые. А в этом чертовом заведении человека охватывает комплекс неполноценности. Приятнее посидеть в каком-нибудь баре.

– В баре? А разве бары бывают открыты днем?

– Я знаю один такой бар, – сказал я. – Правда, там очень тихо. Если это вас устраивает…

– Иногда, пожалуй, устраивает.

Я посмотрел ей в глаза, не сразу поняв, что она имеет в виду. Вообще я не против иронии – если, конечно, она не в мой адрес. Но теперь совесть моя была почему-то нечиста.

– Тогда идемте.

Я окликнул кельнера.

– Три двойных коньяка, – заорал этот жалкий неудачник таким голосом, будто хотел докричаться до посетителя, уже лежавшего в гробу. – Три марки тридцать пфеннигов.

Девушка обернулась ко мне:

– Три коньяка за три минуты! Вот это темп!

– Два были выпиты вчера.

– Нет, каков врун! – прошипела мне вслед пышнотелая дама. Она слишком долго молчала, и наконец ее прорвало.

Я повернулся к столику и поклонился:

– Благословенного вам Рождества, милые дамы!

Затем я быстро пошел.

– Вы что, поссорились с ними? – спросила девушка уже на улице.

– Да ничего особенного. Просто я обычно произвожу неважное впечатление на хорошо обеспеченных домохозяек.

– И я тоже, – ответила она.

Я посмотрел на нее. Какое-то существо из другого мира. Я начисто не мог себе представить, какова она и как живет.

В баре я почувствовал себя более уверенным. Когда мы вошли, бармен Фред стоял за стойкой и надраивал до блеска конусовидные коньячные рюмки. Он поклонился мне так, будто увидел меня впервые в жизни и словно не он, а кто-то другой всего лишь позавчера с трудом дотащил меня до дому. За плечами этого отлично вышколенного человека был огромный жизненный опыт.

В зале было пусто. Лишь за одним столиком, как почти всегда, сидел Валентин Гаузер. Мы познакомились на фронте – служили в одной роте. Однажды, преодолев полосу заградительного огня, он принес мне на передний край письмо – думал, что оно от моей матери. Он знал, что я очень жду этого письма – мать должна была лечь на операцию. Но он ошибся: это была всего лишь реклама подшлемников из какой-то особой ткани. На обратном пути его ранило в ногу.

Вскоре после войны Валентин получил наследство и начал его методически пропивать. Он утверждал, что каждодневно обязан отмечать свое счастье: ведь вышел живым из мясорубки войны. При этом его ничуть не занимало, что война кончилась несколько лет назад. Он часто повторял, что такое везение сколько ни отмечай – все будет мало. Он был одним из тех, кто запомнил войну в мельчайших подробностях. Мы, его товарищи, о многом давно позабыли, он же помнил каждый день, каждый час.

Я сразу заметил, что он уже порядком хлебнул. Всецело поглощенный собой, он с отсутствующим видом сидел в своем углу.

Я приветственно поднял руку:

– Салют, Валентин!

Он глянул на меня и кивнул:

– Салют, Робби!

Мы уселись за столик в другом углу. Подошел бармен.

– Что желаете пить? – спросил он девушку.

– Рюмочку мартини, – ответила она. – Сухого мартини.

– В этом Фред большой специалист, – заявил я.

Фред не мог удержаться от улыбки.

– А мне, пожалуйста, как всегда, – сказал я.

В баре царил полумрак и было прохладно. Пахло пролитым джином и коньяком – терпкий запах, напоминавший ароматы можжевельника и хлеба. Под потолком висела деревянная модель парусника. Стенка за стойкой было обита листами меди. Приглушенный свет люстры переливался в них красными отблесками, словно медь отражала какой-то подземный огонь. В стенах были укреплены чугунные бра. Но только в двух из них – у столика Валентина и у нашего столика – горели лампочки. На бра были надеты прозрачные желтые абажуры, вырезанные из старых пергаментных географических карт и казавшиеся какими-то светящимися фрагментами нашего мира.

Я был слегка смущен и не знал толком, с чего бы начать разговор. Ведь эту девушку я, в общем, совсем не знал, и чем дольше я смотрел на нее, тем более чужой она мне казалась. Уже бог знает как давно я ни с кем не был вот так вдвоем и просто утратил навык подобного общения. Другое дело контакты с мужчинами – тут у меня было куда больше опыта. Мы с ней встретились в чересчур шумном кафе, а здесь все вокруг показалось мне слишком уж тихим. И в этой тишине каждое слово приобретало настолько большой вес, что разговаривать непринужденно стало невозможно. Мне уже вроде бы захотелось вернуться в то кафе.

Фред принес рюмки. Мы выпили. Ром был крепок и свеж, с каким-то солнечным привкусом. Он как бы служил мне какой-то опорой. Я выпил рюмку прямо при Фреде и сразу отдал ее.

– Вам здесь нравится? – спросил я.

Девушка кивнула.

– Больше, чем в той кондитерской?

– Вообще-то я терпеть не могу кондитерских, – сказала она.

– Тогда почему же мы встретились именно там? – удивленно спросил я.

– Не знаю. – Она сняла с себя берет. – Просто ничто другое мне не пришло в голову.

– Ну а раз вам здесь нравится, то тем лучше. Мы приходим сюда частенько. По вечерам этот кабачок становится для нас чем-то вроде дома.

Она улыбнулась:

– Это, пожалуй, печально. Или нет?

– Нет, – ответил я. – Сейчас такое время.

Фред принес мне вторую рюмку. Рядом с ней положил зеленую гаванну.