Эрих Ремарк - Триумфальная арка Страница 8

Женщина обернулась.

— Вам следовало уйти раньше, — сказал Равик. — Зачем видеть все до конца?

— Я не могла иначе. Не могла уйти раньше его. Неужели вы этого не понимаете?

— Понимаю. Идите сюда. Выпейте еще рюмку.

— Нет, не надо.

Когда прибыли полицейские и санитары, Вебер включил свет. После выноса покойника комната казалась более просторной, но вместе с тем и удивительно мертвой, словно тело ушло, а смерть осталась.

— Вы ведь покинете этот отель? Не так ли?

— Да.

— У вас есть в Париже знакомые?

— Нет. Никого.

— Вы знаете какой-нибудь другой отель, куда хотели бы переехать?

— Нет.

— Есть тут неподалеку небольшой отель «Милан», чистый и вполне приличный. Там вы сможете прилично устроиться.

— А нельзя мне жить в том отеле, где… в вашем отеле?

— В «Энтернасьонале»?

— Да. Я… видите ли… я уже немного его знаю. Все-таки лучше, чем совсем незнакомое место.

— «Энтернасьональ» — не самый подходящий отель для женщин, — сказал Равик.

Этого только не хватало, подумал он. В одном и том же отеле! Я не сиделка для больных. И потом… может быть, она считает, будто у меня уже есть какие-то обязательства перед ней? Ведь и так бывает.

— Нет, не советую, — сказал он резче, чем хотел. — «Энтернасьональ» всегда переполнен. Беженцы. Лучше всего отправляйтесь в «Милан». Не понравится — в любую минуту сможете переехать.

Женщина посмотрела на него. Он почувствовал, что она прочла его мысли, и ему стало стыдно. Но лучше на мгновение испытать стыд, зато потом наслаждаться покоем.

— Пожалуй, вы правы, — сказала женщина. Равик распорядился снести чемоданы вниз и погрузить их в такси. До «Милана» было всего несколько минут езды. Он снял номер и поднялся с женщиной наверх. Это была комната на втором этаже, оклеенная обоями в гирляндах роз, с кроватью, шкафом, столом и двумя стульями.

— Подойдет? — спросил он.

— Да, вполне.

Равик посмотрел на обои. Они были чудовищны.

— Здесь, по крайней мере, светло, — сказал он. — Светло и чисто.

— Вы правы.

Внесли чемоданы.

— Так. Ну вот вы и переехали.

— Да. Спасибо. Большое спасибо.

Женщина присела на кровать. У нее было бледное и словно размытое лицо.

— Ложитесь спать. Вы сможете уснуть?

— Попытаюсь.

Равик достал из кармана алюминиевую коробочку и высыпал из нее несколько таблеток.

— Вот снотворное. Запейте водой. Примете сейчас?

— Нет, позже.

— Ладно. А я теперь пойду. В ближайшие дни наведаюсь. Постарайтесь поскорей заснуть. На всякий случай вот адрес похоронного бюро. Но лучше не ходите туда одна. Думайте о себе. Я наведаюсь к вам.

Равик немного помедлил.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Маду. Жоан Маду.

— Жоан Маду. Хорошо. Запомню.

Он знал, что не запомнит и не станет наведываться. И так как он это знал, ему хотелось соблюсти приличия.

— Все-таки лучше запишу, — сказал он и достал из кармана блокнот с бланками для рецептов. — Вот, напишите, пожалуйста, сами. Так проще.

Она взяла блокнот и написала свое имя. Он взглянул на листок, вырвал его и сунул в карман пальто.

— Сразу же ложитесь спать, — сказал он. — Утро вечера мудренее. Звучит глупо и затасканно, но это так. Единственное, что вам теперь нужно, это сон и немного времени. Надо продержаться какой-то срок. Понимаете?

— Да, понимаю.

— Примите таблетки и ложитесь.

— Спасибо. Спасибо за все… не знаю, что бы я делала без вас. Право, не знаю.

Она подала ему руку. Рука была холодной, но пожатие крепким. Хорошо, подумал он. Уже чувствуется какая-то решимость.

Равик вышел на улицу, вдохнул сырой и теплый ветер. Автомобили, пешеходы, первые проститутки на углах, пивные, бистро, запах сигаретного дыма, аперитивов и бензина — зыбкая, торопливая жизнь. Его взгляд скользнул по фасадам домов. Несколько освещенных окон. За одним из них сидит женщина, ее взгляд неподвижен. Он вытащил из кармана бумажку с именем, разорвал и выбросил. Забыть… Какое слово! В нем и ужас, и утешение, и обман! Кто бы мог жить, не забывая? Но кто способен забыть все, о чем не хочется помнить? Шлак воспоминаний, разрывающий сердце. Свободен лишь тот, кто утратил все, ради чего стоит жить.

Он пошел к площади Этуаль. Здесь собралась большая толпа. За Триумфальной аркой стояли прожекторы. Они заливали светом могилу Неизвестного солдата. Огромный сине-бело-красный флаг развевался над ней на ветру. Отмечалась двадцатая годовщина перемирия 1918 года.

Погода была ненастной, и лучи прожекторов отбрасывали на проплывающие облака неясную, стертую и разорванную тень флага. Казалось, там, в медленно сгущавшейся тьме, тонет изодранное в клочья знамя. Где-то играл военный оркестр. Невнятные, жестяные звуки гимна. Никто не пел. Толпа стояла молча.

— Перемирие! — проговорила какая-то женщина около Равика. — Моего мужа убили в последнюю войну. Теперь на очереди сын. Перемирие! Кто знает, что еще будет…

IV

Температурный лист над кроватью был пуст. Только имя, фамилия и адрес. Люсьенна Мартинэ. Бютт Шомон, улица Клавель.

Лицо девушки выделялось серым пятном на подушке. Накануне вечером ее оперировали. Равик осторожно выслушал сердце. Затем выпрямился.

— Лучше, — сказал он. — Переливание крови сотворило маленькое чудо. Если продержится до утра, — значит, появится надежда.

— Хорошо! — сказал Вебер. — Поздравляю. Я ждал худшего. Пульс сто сорок, кровяное давление восемьдесят, кофеин, корамин… еще немного — и крышка!

Равик пожал плечами.

— Не с чем поздравлять. Просто она прибыла к нам раньше, чем та, с золотой цепочкой на ноге, помните? Только и всего.

Он укрыл девушку.

— Второй случай за неделю. Если и дальше так пойдет, ваша клиника станет очагом спасения девушек, которым делают неудачные аборты на Бютт Шомон. Ведь и первая пришла оттуда?

Вебер кивнул.

— Да, с той же улицы Клавель. Похоже, они знали друг друга и попали в руки одной и той же акушерки. И даже пришли примерно в одно и то же время, вечером. Хорошо еще, что я застал вас в отеле. Думал, вы уже ушли.

Равик посмотрел на него.

— Когда живешь в отеле, Вебер, то по вечерам обычно куда-нибудь уходишь. Сидеть одному в номере не очень-то весело. Особенно в ноябре.

— Представляю себе. Но зачем тогда жить в отеле?

— Удобно и ни к чему не обязывает. Живешь себе один и вместе с тем не один.

— И вам это нравится?

— Нравится.

— То же самое можно иметь и в другом месте. Например, если снять небольшую квартиру.

— Возможно.

Равик снова склонился над девушкой.

— Вы согласны со мной, Эжени? — спросил Вебер.

Операционная сестра взглянула на него.

— Мсье Равик никогда этого не сделает, — холодно сказала она.

— Доктор Равик, Эжени, — поправил Вебер. — В Германии он был главным хирургом крупной больницы. Занимал гораздо более высокое положение, чем я сейчас.

— Здесь… — начала было сестра, поправляя на носу очки.

Вебер замахал на нее руками.

— Ладно, ладно! Все это нам известно. У нас в стране не признают иностранных дипломов. Какой идиотизм! Но откуда вы знаете, что он не снимет квартиру?

— Мсье Равик — пропащий человек, он никогда не обзаведется собственным домом.

— То есть как? — изумленно спросил Вебер. — Что вы говорите?

— Для мсье Равика нет больше ничего святого. В этом все дело.

— Браво, — сказал Равик, — все еще склонившись над больной.

— Равик, вы слышали когда-нибудь что-либо подобное? — Вебер пристально посмотрел на Эжени.

— Спросите его самого, доктор Вебер.

Равик выпрямился.

— Вы попали в самую точку, Эжени. Но когда у человека уже нет ничего святого — все вновь и гораздо более человечным образом становится для него святым. Он начинает чтить даже ту искорку жизни, какая теплится даже в червяке, заставляя его время от времени выползать на свет. Не примите это за намек.

— Меня вам не обидеть. В вас нет ни капли веры. — Эжени энергично оправила халат на груди. — У меня же вера, слава Богу, есть!

Равик взял свое пальто.

— Вера легко ведет к фанатизму. Вот почему во имя религии пролито столько крови. — Он усмехнулся, не скрывая издевки. — Терпимость — дочь сомнения, Эжени. Ведь при всей вашей религиозности вы куда более враждебно относитесь ко мне, чем я, отпетый безбожник, к вам. Разве нет?

Вебер рассмеялся.

— Что, Эжени, досталось? Только не вздумайте отбиваться. Влетит еще больше!

— Мое достоинство женщины…

— Ладно, ладно! — прервал ее Вебер. — Никто его у вас не отнимает! Вот и сидите себе с ним. А мне пора. Есть дела в приемной. Пошли, Равик. До свидания, Эжени.

— До свидания, доктор Вебер.

— До свидания, сестра Эжени, — сказал Равик.