Шарлотта Бронте - Эмма Браун Страница 8

Из своего гнездышка под крышей я наблюдала за всей той яркой суматохой, которой жил дом. К его парадному входу то и дело подъезжали экипажи. Слышались звуки музыки, доносились запахи восхитительных блюд, которые мне так и не довелось попробовать, поскольку я всегда обедала в детской вместе с детьми. В доме постоянно устраивались приемы, и бесчисленное множество свечей заливало комнаты ярким светом, а нарядно одетые гости казались мне удивительными, тем более что я никогда не подходила к ним близко. Я только и могла, что бросить на них беглый взгляд из-за лестничных перил верхнего этажа. Сюда же иногда доносились обрывки разговоров, которые я жадно ловила. Я была лишена общества взрослых людей. Домашняя прислуга жила в отдельных помещениях. К тому же слуги считали меня человеком, занимающим более высокое положение, чем они, а хозяева, наоборот, считали меня человеком слишком низкого происхождения. Таким образом, я оказалась втиснутой между этими двумя группами людей, как тонкий лист салата между слоями бутерброда. Никто из взрослых никогда не разговаривал со мной, за исключением тех случаев, когда я спускалась в сад, чтобы погулять в одиночестве, и меня там замечала миссис Корнхилл. Обычно она догоняла меня, слегка задыхаясь, и говорила, что для того, чтобы я не скучала, у нее есть для меня дополнительная работа. И мне сразу же приходилось что-нибудь сажать или пропалывать.

Конечно же, я делала все, о чем она меня просила, и мне казалось, что мою хозяйку раздражало то, с какой легкостью я справляюсь со своей работой. И если, проходя мимо, она замечала, что я читаю или собираюсь прогуляться, то тут же находила мне новую работу. Она сбрасывала на меня целые горы простыней и платьев для того, чтобы я все это штопала и переделывала. К вечеру я просто валилась с ног от усталости и мне так хотелось домой, что хоть белугой реви.

Я сказала, что мне не с кем было общаться. Но это не совсем так. Мое одиночество время от времени нарушалось появлением Финча Корнхилла. Мне казалось, что он недолюбливает меня, но, тем не менее, старший сын семейства не пренебрегал моим обществом. Когда мы случайно оказывались рядом, то я ощущала на себе его взгляд. Я была уверена, что он пытался найти во мне какой-нибудь недостаток, чтобы потом посмеяться. Как-то раз он остановил меня и спросил, довольна ли я своим жалованьем. Очень довольна, – солгала я, так как не была уверена и том, что ему можно доверять.

– Вы меня удивили, – ответил он. – Наверное, я переоценил вас.

– Мне кажется, – сказала я ледяным голосом, – вы хотели сказать, что недооценили меня.

Его губы искривились в усмешке:

– Я знаю, что я хотел сказать.

Я знала, что его мать никогда не расточала ему похвал, но, несмотря на это, я не стала относиться к нему лучше. А вот своих маленьких воспитанников я любила. Эти чистые души еще не испортил снобизм их родителей, и я радовалась, что у меня есть возможность передать этим дорогим мне созданиям все те духовные ценности, которые я почерпнула от своих родителей.

В один прекрасный день (прошло уже месяцев шесть с момента моего приезда в этот дом) я находилась в детской с моими подопечными. В этой маленькой полутемной комнате совершенно не ощущался приход лета, хотя через узкое окошко можно было разглядеть приметы этого времени года. Это вызывало во мне двоякое чувство – печали и восторга. Я прочитала вслух отрывок из поэмы сэра Вальтера Скотта «Рокби» и спросила детей, знают ли они, о чем эта поэма. Наступила мертвая тишина. Фредди зевнул, а Дороти с упреком посмотрела на меня (она считала, что заставлять такую прелестную головку думать – непростительная жестокость). И тут я подумала, что мне придется провести лучшие годы своей жизни в этой рабской зависимости, что я буду вынуждена подавлять свой ум, свои силы и желания. День за днем я вынуждена буду сидеть, как привязанная, на этом стуле, в этих четырех стенах, а в это время яркое летнее солнце будет сиять на небесах, в конце каждого дня напоминая мне о том, что потерянное мной время уже никогда не вернется. Эта мысль поразила меня до глубины души. Я сказала детям, чтобы они выучили этот отрывок наизусть, и покинула детскую. Я спустилась по лестнице и проскользнула в сад.

На листьях деревьев еще блестела роса, укрытая от солнечных лучей спасительной тенью. По парку струилась речушка, похожая на серебристую ленту. Я нашла укромное местечко в тени садовых папоротников. Идиллию нарушало только жужжание насекомых.

И тут я услышала чьи-то голоса. Выглянув, я обнаружила, что эти голоса принадлежат миссис Корнхилл и ее старшему сыну. Я решила понадежнее спрятаться среди густой листвы. Медленно прогуливаясь по парку, они приближались к моему укрытию.

– И почему она все время сидит взаперти? – спросил юный мистер Корнхилл. – Какое преступление она совершила.

Интересно, о каком это преступнике они говорили? И леди ответила на этот вопрос:

– Мисс Кук оказывает нам услуги, за которые ей платят. Она не член нашей семьи.

– Но она и не мать нашим маленьким разбойникам, возразил ее сын, – однако она все время обедает вместе с ними. Интересно узнать, почему?

Миссис Корнхилл посоветовала своему старшему сыну не утомлять ее своими надоедливыми вопросами.

– Существует огромная разница между людьми нашего круга и людьми того круга, к которому принадлежит Изабель, – добавила она.

– Я ее не вижу, – сказал Финч. – Может быть, ты боишься, что она начнет распевать за столом непристойные песни или будет пить чай из блюдца?

– Она из рабочей семьи, – сказала миссис Корнхилл, из деликатности понизив голос. – Ее единственной обязанностью в жизни является служение Господу и своей семье. А у нас, в отличие от нее, существуют еще обязанности перед обществом.

– Так как общество состоит из семей, в которых чтят Бога, то мне кажется, что между нами вообще не существует разницы, – сказал юноша, – однако каждому понятно, какая огромная разница существует между интеллигентной девушкой и двумя маленькими детьми, которыми она вынуждена заниматься днями напролет. Я уверен, что она будет рада пообщаться с взрослыми людьми, а я буду рад тому, что за нашим столом появится новый человек.

Благородная леди резко остановилась. Послышался шелест ее шелковых юбок.

– Ты считаешь себя благородным и великодушным. А мне кажется, что тебе просто нравится ее смазливое личико. Что-то я не припомню, чтобы ты проявлял подобную заботу о мисс Хаббард, когда она жила в нашем доме. Может быть, причина в том, что ей было уже за сорок и ее лицо украшали усы?

– Я тогда был еще ребенком, а ребенок должен во всем подчиняться родителям. Теперь я стал мужчиной, а каждый мужчина должен иметь свои моральные принципы, хотя я вполне согласен с тобой в том, что мисс Кук – прелестная девушка.

– Когда ты обзаведешься собственной семьей, – холодно заметила миссис Корнхилл, – то сможешь руководствоваться своими собственными, идущими вразрез с общепринятыми, принципами. Хотя я надеюсь, что ты найдешь себе жену, которая сможет наставить тебя на путь истинный.

– Ты разрешишь мисс Кук обедать с нами по воскресеньям, – сказал юноша. В его голосе сквозило такое же высокомерие, как и в голосе его матери. – Сомневаюсь, что это отступление от правил этикета повлечет за собой падение общественных нравов.

Никто и словом не обмолвился об этом разговоре (что, собственно, меня не очень удивило), но в скором времени миссис Корнхилл сообщила мне, что, по ее мнению, дети уже достигли того возраста, когда им может быть позволено по выходным обедать вместе с родителями, и что я могу их сопровождать. Я думаю, что семья Корнхилл ничем не отличалась от других семейств их круга. Они искренне верили в то, что их высокое общественное положение даровано им по милости Господа. Бедные же люди – это всего лишь рабочий скот, который можно использовать для собственных нужд. Другими словами, ими следует просто пренебрегать. Я же, в свою очередь, поняла, что не стоит за это осуждать моих хозяев. К ним нужно относиться как к порождениям их общества, где никому даже и в голову не приходит усомниться в справедливости подобного отношения. Однако я почувствовала, что Финн Корнхилл на них совершенно не похож. Когда же настало воскресенье, я обнаружила, что за долгие месяцы

одиночества настолько разучилась говорить, что не смогла принять участие в застольной беседе, но зато я очень внимательно слушала, как Финч рассуждал о мировых проблемах, о которых я почти ничего не знала. Его же родителей, похоже, это мало интересовало.

Он говорил о том, что на фабриках и в шахтах используется детский труд, и о том, что в колониях людей продают в рабство. Когда он говорил об этих неприятных сторонах жизни внешнего мира, дети слушали его как зачарованные, а миссис Корнхилл казалась оскорбленной. Ее усатый супруг был явно смущен тем, что за обеденным столом обсуждаются такие ужасные темы. Мне же хотелось просто захлопать в ладоши. «Браво!» – подумала я. В этой атмосфере всеобщего самодовольства появился мятежник.