Илья Митрофанов - ЦЫГАНСКОЕ СЧАСТЬЕ Страница 8

Гляжу на него - кто он и что он - не знаю.

Стоят они вдвоем у забора. Высокий забор в пекарне. Плакатом обтянут. "НАША ЦЕЛЬ - КОММУНИЗМ!" - написано на плакате. А сверху колючая проволока на железяках. Зачем эту проволоку повесили? Кто через нее перелазить надумает? Не было таких дураков на пекарне. Все в проходную шли. Два Степана "Москвичом" вывозил. А Ветеран и Паша Гречиха своим ходом сумки с маслом тащили. Макуха, охранник, в будке сидел, червяк малокровный. Зиму и лето в войлочных сапогах ходил. Очки толстые на нос нацепит, высунется в окошко и Ветерану: "Что несем, Семен Петрович?" А Ветеран в ответ: "Что несем - все наше, народное…" Иногда, под настрой, и Макухе подкидывал "процентовку" в газете: "На! Поправляйся! А то нюх потеряешь…" Макуха и рад. Он, как собака, в своей будке сидел. А что за спиной его делается - не хотел видеть. Все мимо него пронести было можно. И проволоку колючую на забор вешать не надо.

Нет, висела. И плакат про коммунизм висел. Два Степана к нему подошел, потянул, палец гвоздем уколол, разозлился, дернул сильнее, под ноги бросил. На забор показал Богдану. Богдан кивнул и пошел к проходной, как чужой сам себе. А куда? Куда он пошел? Я в халате белом была. Я хотела, как есть, побежать за ним. Не успела. Выбежала- его нет. Нигде. Кляла себя, что не узнала, кто он, откуда. Где хоть живет? К Два Степана хотела спросить подойти. Не за так, пусть обнимет меня, а стерплю. Только б сказал, кто этот человек.

Я уже и решилась так сделать. Только Богдан пришел через смену в пекарню.

Рабочие фанеру к забору прибили, до самой проволоки высотой. Богдан стал на скамейку и быстро-быстро начал углем рисовать. Сперва непонятно было. Потом краской по углю обвел, и получилась картина. Комбайны едут по полю. Хлеб убирают. А с краю тетка стоит. Лицом - фотокарточка Паши Гречихи. Хлеб держит на рушнике. У самой рот до ушей. Вот, мол, люди, глядите! Все в этом хлебе по процентовке - все двадцать килограммов масла. А сверху, над картиной, слова:

"ХЛЕБ - БОГАТСТВО И БЛАГОСОСТОЯНИЕ СОВЕТСКОГО НАРОДА!"

Два Степана вокруг картины бегал. То с одного боку глянет, то с другого. По плечу Богдана хлопал: "Талант! Золотые руки!" Правду, правду сказал - золотые.

Вся смена вышла на эту картину глянуть. Грузчики Паше Гречихе кричали: "Гречка! Ставь магарыч! Ты как невеста вышла!" Гречиха отмахивалась: "Дулю вам с маком, а не магарыч 1" А самой тоже было приятно. Она молодой на картине была нарисована. Точная копия. Только хлеб на рушнике не похожим вышел. Мы на пекарне одни "кирпичи" для народа пекли. А на картине хлеб был круглый и пышный. Ясно, что с "процентовкой" такие выходят.

Всем, кто глядел, картина понравилась. Два Степана увел Богдана в красный уголок. Надо, сказал, цифры на стендах подкрасить для агитации масс…

Богдан два дня цифры красил. Я мимо него раз пять проходила, а подойти не сумела. Сказать что не знала. Бог мой! Счастье мое! Что это так? Почему это так? У меня много слов есть в душе. Есть как лед холодные. Есть как уголь горячие! Сладкие есть! Есть покрепче кнута. А тут все позабыла. Будто рот мой ниткой зашили. Что? Что я скажу? Как к нему подойти…

Подгадала, когда он вышел из проходной, и за ним. Иду, а сердце мое онемело. В спину его гляжу. Вот сейчас, вот сейчас оглянется. "Оглянись! Оглянись, мой хороший! Сладкий мой, оглянись! Оглянись, мой любимый!" - шепчу.

Нет, не оглянулся. Он по проспекту Свободы шел. Я в проулок свернула, вышла навстречу. Глянула на него.

Хочешь душу узнать человека? Погляди, когда он один сам с собой. Сам с собой человек ближе к своей душе. Много грусти узнаешь, если одинокого встретишь. И Богдан мой был одиноким. Идет, в землю глядит. Я сердцем почуяла - камень в его душе. Мне боязно стало. Вот сейчас, вот сейчас он со мной поравняется. Я на себя посмотрела. Я красивой хотела быть. Я волосы распустила, чтобы ему понравиться. Голову подняла - он к "Чайной" подошел. Там под навесом разливным торговали. Сидели за столиком двое - грелись вином. Богдана увидали, обрадовались.

"Привет, Пикассо1"

"Дай на стакан, Пикассо!"

Богдан карман вывернул - два Хрущева им дал. Я б и одного не дала. Знаю я этих стаканщиков. С утра до вечера на вино собирают. А он дал, он не жадный был. Сам тоже выпил. Но за столик не сел: "В другой раз, ребята…"

Ребята обиделись.

"Пикассо! Посиди с нами…"

"Имя его - Пикассо? Или фамилия? - думаю.- Чудная фамилия. Никогда не слыхала…"

Вижу, он по ступенькам спустился и шляпу на брови надвинул, будто в себе самом на замок закрылся. Я вышла навстречу. Сердце мое сильно стучало. Я как с обрыва прыгнула.

"Сколько время?" - спросила.

"У меня нет часов",- он ответил. Остановился. Глаза прищурил и посмотрел на меня, как будто потрогал глазами.

" Молдаванка? "

"Цыганка",- ответила я, и жарко моему лицу стало.

"Цыганка? Интересно…- сказал себе самому. А сам на меня смотрит: один глаз прищурит, потом второй.- Интересно… Подними, пожалуйста, голову… Вот так…- И улыбнулся:-Как же тебя зовут такую красивую?"

"Сабина…"

"Сабина… И имя красивое…"

Я осмелела.

"А тебя?"

"Что?" - переспросил он.

"Тебя как зовут?"

"Богдан… Сын Богдана…- И замолчал. Забыл обо мне, себя забыл. В своей душе спрятался. У себя самого спросил: - Где я мог тебя видеть? "

"Не знаю. Может, на улице?"

"Нет, нет. Не в этом дело. Не в улице дело…"

И снова задумался. Такую я ему загадала загадку - не отгадать вовек.

Идем рядом, молчим. Вечер был. Ты знаешь, какие бывают вечера в Ахиллее. В центре машины, в проулках собаки бездомные. Солнце, помню, еще светило и ветер с Дуная дул. Я была легко одета, но мне не холодно было. Только казалось, что все на нас смотрят и вот сейчас крикнет кто-нибудь вслед гадость какую.

Богдан голову поднял.

"Посмотри вон на то окно! - сказал.- Нет, не туда… "Собес" видишь?"

"Вижу…"

"Что ты видишь?"

"Решетку…"

"А за решеткой оттенок видишь?"

Я пригляделась. Правда. Оттенок. Солнце светило в окно. Пожаром окно горело. Красиво было. Я раньше внимания не обращала.

"Как это схватить?" - спросил Богдан.

"Что схватить?"

"Написать…"

"Кому написать?"

Он улыбнулся.

"Написать, значит нарисовать…"

"Ты и так хорошо рисуешь…"

"Откуда ты знаешь?"

"Я видела. Я комбайны видела! И хлеб на рушнике видела…"

Он губы сжал. Ему плохо стало, Я почуяла - плохо. Будто я его сильно обидела.

"Это халтура, Сабина, И хлеб, и комбайны…"

Я не поверила.

"Нет! Неправда твоя! Нет! Это красиво! Тетка с хлебом на Пашу Гречиху похожа. Как фотокарточка!"

Он усмехнулся.

"Вот это и плохо, когда фотокарточка…"

"Почему, почему плохо?"

Он остановился и посмотрел на меня. Очень внимательно посмотрел.

"Понимаешь, Сабина… Главное в человеке - характер. Душа… Самое трудное - это душу схватить. Вот ты, например… У тебя в лице несколько выражений. У тебя не простое лицо. Твоя душа мерцает…"

"Как мерцает?" - не поняла я.

Он улыбнулся.

"Я не могу тебе объяснить, Сабина. На тебя надо долго смотреть…"

Я осмелела:

"Ну и смотри! - И голову подняла.- Сколько хочешь смотри…"

Он взял меня за руку: током горячим по телу прожгло. Я хотела, чтоб он меня крепко-крепко обнял. А он не обнял. Он спросил:

"Хочешь посмотрим закат на Дунае?"

"Хочу…"

Мы к Дунаю пошли. Мне было чудно. Я не понимала, зачем нам смотреть закат. Я его сто раз видела в своей жизни. И на зорьке,

I I D

- восход. И зимой, и летом. Я в Измаил на ярмарку с мачехой ездила. Все я видела. Только не так, как он видел. Я жизнь видела, а он краски в Жизни. Начал мне объяснять все цвета и оттенки. Я даже не знала, что столько оттенков бывает. И на вербах оттенки, и цвет дымки на другом берегу Дуная, и как солнце в воде отражается, и много всего.

"Самое трудное,- он мне сказал,- это передать цвет воды…"

"Что тут трудного? - спрашиваю.- Вода желтая…"

Он улыбнулся, чудно улыбнулся, будто виноват передо мной.

"Нет, Сабина,- сказал.- Это только так кажется на первый взгляд. Посмотри вон туда. Видишь, грань между светом и тенью. Ближе к нам лаковый отблеск, а дальше волнистая рябь. Вот эту грань между ними передать очень трудно…".

"А зачем тебе эта грань?" - я спросила.

"Надо,- сказал.- В этом весь смысл…"

Чудно было мне его слушать. Зачем, думала я, он себе этими гранями голову забивает? Золотые руки у человека. Два Степана верно сказал. Богатым мог стать. Дом построить, машину купить. Без обмана, своими руками. Я видела в Тараклии на ярмарке художник картины свои продавал, Красивые, очень красивые. На одной розы жарким цветом горят. На второй лебеди в озере плавают. А посреди озера островок. Трава зеленая, и домик под черепицей красной. За розы художник десять хрущевых просил. За лебедей - пятнадцать.

Картин с лебедями у него было много. Может, штук десять, а может, и двадцать. Пятнадцать помножить на двадцать - кучу хрущевых в день заработать можно.